Страница 24 из 78
А может, я и драматизирую. Может, не так уж сильно я его люблю и не так уж люто ненавижу. Я читала в каком-то комиксе, что если долго притворяться влюбленным, то в самом деле влюбишься. Или, помню, еще читала про одного типа, который прикинулся мертвым, чтоб не убили, ну и в него, ясное дело, тут же попала шальная пуля.
Вопрос в том, сколько осталось притворного, а сколько подлинного. Что уж точно неподдельно, так это наше взаимное упорство.
Мы с Жюли - две параллельные плоскости, отделенные одна от другой всего лишь миллиметром, но нигде не соприкасающиеся. Однако отодвинуться друг от друга нам тоже не дано.
Мы ведь с Жюли тоже очень похожи. С Канно «похожи» означало, что есть сходство, но все-таки мы разные. Это давало шанс на спасение. Зато я и Жюли - близнецы, сидящие в одной утробе, но разделенные непроницаемой перегородкой. Эх, где сейчас Канно со своим спасительным «стоп»?
Зазвонил телефон. Жюли взял трубку, поздоровался и подозвал меня. Папик.
- Ты что, - спрашивает, - в воскресенье делаешь?
- А что такое?
- Как что? Годовщина смерти дедушки. Придешь?
- Дай сообразить. - Смотрю в ежедневник.
- Почему замолчала? Твой рядом стоит, да? Ты боишься при нем с отцом разговаривать?!
И голос ужа дрожит от злости. Так орет, что Жюли запросто может услышать. Я покосилась на Жюли.
Не поймешь; глядит с безучастным видом в окно, дымит сигаретой,
- Да нет, папик, я просто листаю ежедневник.
- Ну какие у тебя могут быть дела? Тебе ведь все равно сейчас не до работы.
- Это еще почему?
- Сама знаешь.
- Не поняла.
- Как ты можешь с ним оставаться после такого? Стыд и срам!
- A-а, ты вот о чем.
И повесила трубку.
Пошла на кухню жарить курятину.
- Опять курятина? - спрашивает Жюли.
- Да, - говорю. - Пока не освою в совершенстве, буду готовить ее каждый день.
Жюли кисло улыбается. Я мысленно показываю ему язык. Жареная курятина - память о Канно, и есть ее вместе с Жюли мне очень нравится. Наверно, если тебе нравится с человеком вместе есть, еще остается надежда?
По телевизору показывали викторину. Угадайте, сколько денег тратит средний мужчина на подарки своей любовнице? Сто тысяч иен. А на подарок жене? Тысячу пятьсот.
- Слышал, - говорю, - сто тысяч. С ума сойти!
Молчит. Только посмеивается.
- Я с самого начала угодила на положение жены,
По- прежнему помалкивает. Правда, головой помотал.
- Ой, с каким удовольствием я от тебя сбегу!
- Не надо, - говорит. - Останься.
Ну и в конце концов вышло, конечно, по-его. Я проиграла. Но и он тоже проиграл. У меня не хватает сил добраться до его сути, но и он ее постепенно утратит.
А может, нет у него никакой сути? Вообще нет. А я все чего-то ищу, все чего-то добиваюсь. Мои мучительные подозрения, моя ревность бессмысленны, я выплескиваю их, и они тут же растворяются в воздухе. Палю в белый свет, как в копеечку.
Все в этой квартире чересчур яркое и светлое. Вспомнилась строчка из какого-то стихотворения: «Свет - аллегория смерти».
На окнах цветастые занавесочки. Скатерть вся в розовых тюльпанчиках. В вазе стоят розовые же цветы вроде лилий. Чувствуется вкус Жюли.
- Что это за цветы? - спрашиваю.
- Аристолицинии.
- Помесь Аристотеля с глицинией?
Между прочим, спортивный костюм, в котором Жюли ходит дома, тоже розовый.
Меня вдруг пронзило беспокойство. А что это, думаю, Жюли со всеми своими приятелями познакомился в забегаловке для педиков? Неужели…
Половина человечества - мужчины, половина - женщины. Ревность делает тебя врагом половины человеческого рода. А вдруг этого мало и мне нужно ревновать Жюли ко всему человечеству? Тут уж будет не водяной мешок за плечами, а целый земной шар. Превратишься в Атланта.
Вечером мы с Жюли снова играли в «переодевашки». Менялись друг с другом одеждой и вертелись перед зеркалом. Раньше меня это нисколько не забавляло, зато теперь я отнеслась к делу серьезно. Надела его джинсы. В поясе немного свободно, но в целом сидят неплохо. Только сразу видно, что у меня ноги короткие. И он, наверно, заметил. Розовый спортивный костюм идет мне меньше, чем ему. А Жюли в моей черной майке похож на злую безгрудую ведьму.
Я целую злую ведьму в губы. Они как две присоски, мягкие и чуть-чуть желеобразные. Когда я прикасаюсь к этому спруту, то и сама превращаюсь в какую-то морскую тварь. Плаваю в глубине океана, в бескрайней, тошнотворно соленой толще воды. Я одновременно - эмбрион в материнском чреве и покойник, разлагающийся в гробу.
Перед зеркалом мечутся две рыбины, белея животами. Рост одинаковый, вес одинаковый, даже длина волос одна и та же.
- Мы с тобой двойняшки, - говорит. - Видишь, как похожи, - Жюли сливается с Канно, но сейчас я почему-то противоестественности не чувствую, Просто сплетаются и сливаются две тени. Он - моя тень, я - его. И ни единого пятнышка света.
Утро воскресенья.
- Пока, - говорю. - Я к папику.
- Ага.
- Годовщина смерти дедушки сегодня.
Положила в сумку смену белья и пошла себе. Перед уходом шумно чмокнула Жюли в щеку, хоть губы были накрашены. Интересно, догадался он или нет?
Около станции зачем-то свернула в закусочную, съела кебаб, хотя совсем не была голодна. Часа два кружила по улицам. Идти к па пику расхотелось. Так и представила себе, как завтра утром, когда я соберусь домой, он будет орать мне вслед сорванным голосом всякие гадости:
- Опять ты уходишь от меня к этому мерзавцу!
Нет уж, хватит. Сыта по горло.
Вернуться к Жюли? К его непроницаемой улыбке и прохладным ласкам? Снова барахтаться на мелководье этих ласк, не в силах выбраться на глубину? Чтобы пробиться через панцирь Жюли, нужен, наверно, сверлильный станок.
Один из нас должен поставить точку. Пора. Жюли и так уже отстранился, стал безучастным наблюдателем.
Вот двое стоят на старте. Один сделал шаг назад - второй оказался впереди, хоть и не двинулся с места. Этот второй - я. Надо бросить его, и все уладится.
Наш с Жюли водяной мешок опустел. Или это я сама его вычерпала?
Получается, что идти мне некуда. И годы уже не те, чтобы манила романтика бездомного житья. Денег, естественно, тоже ноль.
Решила для начала погулять по какому-нибудь парку с аттракционами. Посмотрела по карте, какой ближе. Села на электричку. Но до парка не доехала, вышла за две остановки. Там, где живет Ю-сан. Позвонила ему из станционного кафе.
Автоответчик женским голосом сообщил, что никого нет дома. Я почувствовала что-то вроде легкой паники, в глазах потемнело. Гуд бай, май лав, гуд бай. Напеваю под нос, пью вторую чашку кофе. За соседним столиком сидит какой-то мужчина. Смотрит на меня и тихонечко так подпевает. Улыбаюсь ему до того ослепительной улыбкой - самой противно. Этой улыбке я научилась у Жюли: ужасно приветливая, но холодная и в душу не пускает.
Спрут, завидя жертву, впивается в нее упорным, «шелковым» (как написано в книге) взглядом.
Я смотрю на мужчину и чувствую, что превращаюсь в Жюли.
Seoi mizu by A
Copyright © 1991 by A
© Г. Чхартишвили, перевод на русский язык, 1993
миюки миябэ
пособие для заложников
1
«Сколько весят две бумажки - десять тысяч и пять тысяч иен? Один грамм? Навряд ли. Эти тонкие бумажки куда легче». Спускаясь по станционной лестнице, Ицуко упорно боролась с неотвязной мыслью: сколько могут весить деньги, которые она сегодня вечером истратила?
Голова кружится от выпитого, и она никак не может сосредоточиться. В самом низу яростный порыв холодного осеннего ветра едва не сбил ее с ног. Она споткнулась, не удержала равновесия и ударилась спиной о стену вокзала. «Ну и хороша же ты сегодня, Ицуко Тояма!» - пробормотала она себе под нос и захихикала.