Броневержец

Дорога расходилась в разные направления, огибая с двух сторон низкорослую горбатую гору. Леха сбросил скорость. У самой развилки ютилось глинобитное строение с маленьким квадратным окном, похожее на сарай. Рядом с ним стоял военный грузовик «ГАЗ-53» с афганскими номерами.

На звук бэтээра из-за машины выбежали двое вооруженных афганских солдат.

— Шурик, спроси у них дорогу, — сказал Леха, подъезжая ближе.

Они выглянули из люков, и Рахимов заговорил с афганцами. Отвечал один из них, среднего роста с плоским узкоглазым лицом, рукой указав направление движения. Другой, высокий худощавый остроносый афганец, равнодушно молчал. Он прохаживался у машины, посматривая на дорогу, не проявляя никакого интереса к подъехавшим шурави.

— Говорит, туда надо ехать, — сказал Рахимов.

Афганец согласно кивал, глядя на них, и продолжал махать рукой, указывая им направление движения.

— Ну, тогда поехали. Чао, хлопцы! — махнул афганцам Леха.

Они свернули направо. Дорожный пейзаж изменился. Высокие скалы остались далеко позади, там, где местное население уже, наверное, полностью растерзало брошенный войсками «КамАЗ». На смену им пришли приземистые холмы с налетом скудной растительности. По левой стороне из распадка вывернулась мутная речушка. Повторяя изгибы дороги, она обгоняла их быстрым течением. Вдоль желто-серой с примесями глины воды тянулась ровная и широкая галечная полоса. Справа дорогу ограждал пологий, поросший деревьями и кустарником склон. Через несколько километров асфальт закончился. Колеса зашуршали по гравию, который постепенно сменился крупной щебенкой, а затем вязкой рыжей грязью. На глине явно просматривались свежие следы гусениц и вездеходовского протектора грузового автомобиля.

— Наши, — сказал Леха, глядя на следы. — Недавно проехали. Скоро и мы дошкандыбаем. — Он обернулся: — Слышь, Шурик, давай хоть рожи-то свои умоем для приличия. Устал я, в сон клонит. — Он свернул с дороги, остановился на самом краю берега реки и выбрался на броню.

Вокруг было тихо. Только быстрая мутная речка бурлила и хлюпала. Они спрыгнули на гравий. Ледяная вода ободряюще-приятно обжигала лица, оставляя на них холодные желтоватые капли. Предчувствуя скорое окончание мытарств, они черпали ладонями речную прохладу, с наслаждением погружая в нее уставшие, чумазые, но довольные физиономии. В конце концов, ободренные и повеселевшие, они прислонились спинами к броне, осматривая необитаемые, поросшие голыми кривыми деревьями холмы. Тишину изредка нарушало лишь карканье стайки больших черных воронов. Птицы перескакивали по валунам на берегу реки, громко долбая клювами между камней. Рахимов швырнул в них камешек. Перепуганная стайка взметнулась и взлетела. Сделав в воздухе разворот, вороны вновь опустились на камни у воды. В полете из клюва одного ворона вывалился небольшой камушек. Он шлепнулся на прибрежную гальку и ожил, проворно засеменив к воде. Рахимов быстро настиг его.

— Смотри, командир! — Он поднес его к Лехе, аккуратно держа за лапку.

— Краб?! — Леха удивленно смотрел на серо-зеленое существо размером с половину спичечного коробка, испуганно шевелящее тонкими лапками. — Откуда? Тут же моря никакого нету, я сам карту разглядывал!

— Речной краб. Такой бывает в горный речках, — со знанием дела пояснил Рахимов, перекатывая крабика с ладони на ладонь.

Леха потрепал Рахимова за плечо:

— Ну, что, Шурик, считай, добрались? Наши, видать, уже недалеко. Мне в этих краях, между прочим, больше нравится. — Он повел взглядом. — Деревья, речушка. Обживемся, может, и на рыбалочку у Иванова отпросимся.

— Хорошо. — Рахимов бросил краба в реку. — Горы небольшие, все видно. Летом хорошо будет, деревья зеленый станут. А осенью домой пойду, дембель. Фотоаппарат надо. Снимок на память делать. Всем дома покажу.

— Найдем фотик, не переживай. Нащелкаем тебе на альбом.

Вороны в стороне вновь громко и беспокойно закаркали. Они носились по камням всей стайкой, выискав новую добычу.

Леха не обращал на них внимания, поглядывая по сторонам.

— Глянь, командир! — Рахимов тронул Леху за локоть. — Глянь! — Он указывал на царящую у воды кутерьму.

Леха посмотрел на берег. Вороны гоняли по камням небольшую птичку, похожую на воробья, зажавшую в тонком длинном клюве увесистого краба. Она не желала расставаться с добычей, но и взлететь вместе с этим грузом не могла. Перескакивая по камушкам, махая своими маленькими крыльями, она уворачивалась от острых вороньих клювов. В конце концов она выпустила краба и завалилась набок от настигшего ее удара, беспомощно распустив в стороны крылья.

Рахимов замахал руками и побежал к берегу, распугивая воронью стаю.

— О-о-о-о! О-о-о-о! — кричал он на бегу.

Скоро он вернулся, бережно держа в ладонях пернатый комок.

— Ты что, Шурик, опять за свое — птиц жрать? У нас еще тушенка осталась. Брось воробья! Щас порубаем!

— Зачем за свое? Я птичка жрать совсем не хочу! Спасал его! Живой пташка! Шевелится! Смотри! Маленкий! — Рахимов поднес к Лехиному лицу ладони, между которых, беспокойно крутя длинноклювой головкой, трепыхался пострадавший летун.

Рахимов осторожно кончиками пальцев расправил сначала одно, а затем другое крыло и, удовлетворенно качая головой, сказал:

— Целый!

Леха улыбнулся:

— Эх, Шурик! Был бы я в настоящий момент сердобольной барышней, то, глядя на тебя, враз бы обревелся от умиления и нежности!

Рахимов, продолжая лелеять птицу, слегка покачивал ее в ладонях и говорил, глядя на Леху:

Он довольно наблюдал за тем, как пернатое существо постепенно приходит в себя и уже бьется, пытаясь высвободиться из его пальцев.

— Да ты, Шурик, и стихи сочиняешь?! Ну, ты даешь! Ты совсем гений, что ли?! Никак не пойму!

Рахимов подбросил птицу вверх. Она, тонко пискнула, часто замахала крыльями и устремилась к зарослям кустарника на противоположном берегу.

— Нет, это не мой стихи!

— Да-а-а? — протянул, смеясь, Леха. — Жалко! Классные стишата! А чье это, интересно?

— Это Максим Горький написал! — Рахимов многозначительно поднял указательный палец. — Ты что, командир, школьный программа совсем не проходил?

— Проходил, проходил! Да только что-то не припомню, чтобы Горький стишки кропал. А ты не брешешь, Шурик?

— Зачем брешу?!

— Ну, я не знаю! А может, просто так! Чтоб показать лишний раз, что командир тебе, гению такому, попался слабоумный!

— Зачем? Совсем не брешу! Горький стихи тоже писал! Песня про буревестника! Помнишь?!

— А-а-а-а! — Леха махнул рукой. — Ну, точно! Блин, забыл совсем! И правда! «Над седой равниной моря!..» Точно! Пардон, Шурик! Значит, великий писатель в стишках больше на птичек налегал — ясно! И еще на мошек! Че ты смеешься?! Нашелся мне тут — Умка!

Рахимов смотрел на Леху и улыбался, ожидая очередной порции для повышения общего положительного настроя.

Леха, тоже желая повеселиться от собственных воспоминаний, продолжил повествование.

— Я, Шурик, хотя и не сильно с учебой в школе обнимался, но зато стихи рассказывал оч-ч-ч-чень хорошо. Лучше остальных, между прочим, рассказывал! Гораздо лучше! — Теперь уже Леха многозначительно поднял указательный палец кверху. — Наша училка по литературе так и говорила мне: «Леха!» Нет! «Лешенька! У тебя природное чувство стиха и слога! Тебе над этим заниматься надо! Из тебя прекрасный чтец выйти может!» Понял, Шурик?! Чтец! В манишке и в бабочке! А чего? Может, она и права была! Выучил бы наизусть полсотни стишат, и рассказывай их всю жизнь, чтоб от зубов отлетало! Работа чистая, не то что гробы с гвардейскими знаками с места на место гонять! А?!