Броневержец

— Товарищ командир! — растолкал его Рахимов.

— Чего? — Леха вздрогнул, просыпаясь.

— Они просят отпустить их. Говорят, их кишлак совсем недалеко, за той гора. Говорят, сами дойдут.

Леха обернулся, посмотрел на старика, который кивал в знак подтверждения слов Рахимова.

— Спроси его, раз он тут местный, кто по нам палил? Не его ли братья-односельчане?

Рахимов перевел. Старик немного побледнел. Это было хорошо видно по коже его лица, не покрытой бородой. Он округлил глаза и, размахивая руками, залопотал:

— Душман нис, душман нис… — Он быстро говорил, продолжая отчаянно жестикулировать.

— Говорит, что не знает. В их кишлаке все мирный крестьяне. Просит отпустить.

— Ладно, пусть топают, — согласился Леха. — Щас, только наши чуть на бугор заедут, тогда и выпустим их по-тихому. Скажи им, что в обрыве тушенки и каши столько, что им на пару лет хватит. Если, конечно, жрать экономно. Нож не забудь деду отдать. Мало ли чего по дороге. А чего это он говорил: душман, душман?..

— Душман — бандит.

— Ясно. Это, значит, теперь так ихние басмачи называются? Ясно. Пусть готовятся к высадке.

Колонна тронулась. Когда машины отъехали достаточно далеко, они выпустили пассажиров. Уходя, старик сунул в руку Рахимову темно коричневый брикет размером со спичечный коробок. Они быстро спустились под откос и исчезли из виду.

— Поехали, залезай! — Леха махнул рукой стоявшему на дороге Рахимову.

Колонну они догнали уже на спуске.

Рахимов теперь постоянно сидел на месте стрелка и крутил башню, изучая округу в прицел, а Леха молча размышлял:

«Дедок говорил, что за своего хозяина воевать намерен до полнейшего изнеможения. От зараза! Это получается, что рано или поздно, когда его бая раскулачивать будут, он тоже винтовочку подмышку и — на бугорок, по нашим колоннам бузовать! Хреновенько, однако! А эти, что сегодня по нам молотили, кто? Тоже небось крестьянские дети?! Убогие и несознательные? — Он ясно представил, вспомнив слова лейтенанта, как лежа на скале, матерятся на своем языке бородатые мужики в чалмах, сетуя на то, что у них так мало боеприпасов к гранатомету. — Суки поганые! Чем тут ихний партактив занимается? Где, бляха, комиссары-агитаторы?! Кто про революцию этим ослам растолковывать будет?! Зараз сколько наших пацанов на тот свет отправили! Суки! Ох и суки! Потом скажут: по несознательности! Падлы! Надо им тоже тут красный террор навести, как у нас в гражданскую! Епрст! А ты кушай, Рахимов, шоколадку, вспоминай доброго дедушку басмача! Или, как его там, душмана! Кстати, что он ему дал? А то сожрет сдуру и отравится…»

Леха крикнул назад:

— Рахимов! Чем это тебя наш Хоттабыч угостил на прощание? Шоколадкой «Аленка»?! А чего без фантика?! Сам, что ли, отхавал сначала?!

Рахимов наклонился к Лехе и показал неровный, с обломанными краями брикет, похожий на обсосанный ребенком детский гематоген.

— Это чарс! Очень хороший вещь!

— Что за чарс?!

— Гашиш, его курить надо! Лучше любой водка! Такой удовольствие прекрасный! — Рахимов улыбался так блаженно, что его щеки вылезали за пределы шлемофона. — Когда куришь, сразу небо синий-синий! Песок желтый-желтый! Вся земля такой красивый! Много приятный мысли приходят! Весело! Смеяться будешь, не перестанешь! Хорошо!!!

— А ты откуда знаешь? Пробовал, что ли?

— Кане-е-е-ешна! У нас дома тоже можно достать, только хуже!

— Понятно! — Леха глубоко кивнул. — Тогда щас в сторонку отъедем, понакуримся этой очумей-травы, и колыхали мы с тобой по такому случаю всю войну на крыльях немы-ы-ы-ыслимого удовольствия! Ага?!

— Ага-а-а-а! — смеялся Рахимов.

— А ну-ка дай мне посмотреть! — Леха протянул руку.

— Вот! — Рахимов бережно положил ему на ладонь брикет.

Леха покрутил его, открыл люк и вышвырнул на дорогу.

— В-а-а-а-а-й! — только и успел выдохнуть Рахимов, от огорчения покачав головой. — Ва-а-а-а-а-ай, командир!

— Не вайкай! Запомни место! На дембель поедешь, подберешь! Дома свой дембель справишь! Накуритесь всей деревней! И на водку тратиться не придется! И еще хорошо запомни и усвой, Шурик Рахимов! — Леха, не оборачиваясь, погрозил ему пальцем. — Мне умный заместитель нужен, а не полудурок обкуренный! Ты понял?!

— Понял, понял, — продолжая сокрушаться, кивал Рахимов.

— Ну, вот и нормалек! А то чего я Иванову скажу, когда у тебя зенки с перекура совсем зажмурятся? Как я ему толком твою профпригодность обосную, когда у тебя глаза на жопе заморгают?! Не поймет он меня! Засомневается!

— Ага, — нехотя соглашался Рахимов.

— Да и дома потом эту дурь сумасбродную лучше совсем не кури! Родине главный бухгалтер нужен! А ты, как я посмотрю, вместо этого на дурдом со всего кайфа налететь захотел?! Родину подвести задумал? Турнут тебя с должности и портфель с портсигаром назад заберут! Жена красивая из дома выгонит! Чего хорошего? Будешь жить как Чебурашка — в телефонной будке и говно в фантики заворачивать! А оттуда тебе прямая дорога на должность кукушки в сумасшедший дом! Как ты потом из посольства «Мерседес» в смирительной рубахе домой через всю страну погонишь?! Разобьешься на хрен, и все!

Рахимов, обиженно насупившись, бухтел:

— Не дадут «Мерседеса». Пионеры шапку не найдут. Зачем им окурки там собирать?! Их детям вера курить не разрешает!

— Так у них пока и пионеров нету! Не горюй! Социализм тут им построим, сразу пионеры заведутся. А пионеры всегда окурки собирают. По себе знаю! Бывало, с дружками после школы всю округу у сельмага излазаем, понаберем бычков слюнявых, понакуримся, потом чеснока понажремся, чтоб родители не учуяли, — мухи вокруг дохнут! Житуха! Правда, я разок в детстве два окурка «Беломора» зараз скурил, облевался весь, и представляешь, только полгода назад, когда в город Харьков приехал, почувствовал резкий недостаток никотина в своем организме. А до этого хоть бы хны!

— Нет, у них вера суровый! Им нельзя! — не сдавался Рахимов.

— Ну, конечно, тебе видней, я насчет вашей веры говорить не стану. Тут я вообще не Копенгаген. Хотя, к примеру, по нашей вере в этих вопросах тоже кое-какие ограничения стоят! Запретзнаки развешаны! Но только чего-то у нас на Пасху все так поразговеются, что в конце святого праздника дальше губы отплюнуть не могут! Ну ты все равно не горюй, Шурик! Не будут ихние пионеры курить, и хрен с ними! Как на дембель назад проезжать будешь, так сам шапочку разыщи и положи ее на видное место. Найдут!..

Леха вглядывался вдаль. Между гор в низине лежал туман.

— А ну, глянь-ка в прицел, Шурик, что там правее по ходу?

Рахимов прильнул к пулеметному прицелу и скоро сообщил:

— Только туман вижу.

На спуске открывалась долина. Она угадывалась в тумане, простираясь у подножия обступивших ее со всех сторон хребтов. Машины змейкой неторопливо сползали вниз по серпантину. Туман оказался облаком, висящим низко над землей. Смотровые окна и броня сразу покрылись крупными каплями влаги, стоило лишь бэтээру ткнуться носом в невесомое ватное покрывало. Но всего через каких-нибудь двести метров они выскользнули в просвет. Внизу увидели равнину. Края горного плато терялись из виду в тусклой пелене. В конце спуска, у самого подножия горы, по обе стороны дороги раскинулся большой кишлак. На въезде в него стоял пост афганской армии. По бокам небольшого дома, сложенного из глиняного кирпича, заняли оборону два танка советского производства времен Второй мировой войны — «Т-34». У дома и возле танков отирались афганские солдаты, вооруженные старыми советскими автоматами — ППШ. На них были шинели мышиного цвета с пристяжными погонами, зашнурованные полусапожки и матерчатые фуражки с длинными козырьками.

Кроме как в кино, Лехе не приходилось видеть до этого ни «тридцать четверок», ни ППШ. Забавно было наблюдать их в таком азиатском антураже. Но это грозное и несколько нелепое в качестве современного вооружения железо все равно было очень родным, с детства привитым образом героической истории Отечества.