Броневержец

Леха посмотрел на сидевшего между родителями перепуганного пацаненка, вздохнул, спрыгнул с брони на землю, огляделся и пробежал вперед, перепрыгивая через лужи горящего на дороге топлива.

У перевернутого на бок «ЗИЛа» ходил тот самый, непостижимым образом выживший в этой передряге солдат. Он озадаченно смотрел на лежавшую на боку машину. Кузов «ЗИЛа» с обрывками тента свисал в обрыв. Весь находившийся в кузове груз вывалился из него, усеяв склон буханками хлеба, жестяными банками тушенки, каши, разбитыми деревянными и картонными ящиками. На дне обрыва колесами вверх лежала походная кухня.

— Сам-то цел, не ранен? — спросил солдата Леха.

Не осознавший своего счастья воин молча посмотрел на пыльного и закопченного прапорщика, как на говорящий фонарный столб. В его широко открытых серых глазах еще светились трассеры, а установившаяся тишина была для него непонятной и пугающей. Он дико озирался по сторонам, хоронясь за машиной. Стрельба к этому времени уже окончательно прекратилась.

Леха пошел дальше. Впереди, пригибаясь и всматриваясь в горы, к машинам перебегали бойцы. У скалы трудились санитары, перевязывая и укладывая на носилки нескольких раненых. Они тут же, прямо через обмундирование, вкалывали им промедол из шприц-тюбиков, а потом переносили к машинам. Кто-то кричал от боли, судорожно хватаясь за окровавленные бинты, другие молча смотрели помутневшими глазами, уже находясь под воздействием обезболивающего. У сгоревшего бензовоза двое солдат поливали водой из канистры обуглившийся и еще дымящийся труп водителя, так и не успевшего покинуть машину, а может быть, сразу убитого взрывом.

К одному из грузовиков подносили убитых и спешно, как мешки с чем-то тяжелым, затаскивали в кузов. Рядом с машиной стоял офицер, держа в руках их уцелевшие документы. Несколько солдат ходили вокруг изуродованной бээмпэшки и собирали разбросанные чудовищным взрывом куски человеческих тел. Подобранные останки они переносили и укладывали на расстеленные рядом плащ-палатки, завязывали их узлами и несли к грузовику.

В середине колонны стоял майор. Он громким голосом давал указания офицерам. Навстречу Лехе от майора быстро шел лейтенант. Подойдя, он спросил:

— Не наш, что ли?!

— Нет, я из другого полка. Отстали из-за поломки. — Он указал рукой на бэтээр.

— Понятно! То-то я не мог разглядеть в дыму, кто из КПВТ по горе лупит. Ты видал?! — Он вопросительно глянул на Леху. — Ни черта наша техника к горам не приспособлена! Стволы выше жопы не поднимаются! У этих чурок, — лейтенант провел пальцем по контуру горы, — гранаты небось закончились, а то нам всем крышка была бы!

Лейтенант говорил громко и раздухаренно, как будто именно под его непосредственным командованием была только что одержана победа в крупной войсковой операции. Его голос звенел на грани напускной бравады и ужаса. Леха отлично понимал душевное состояние этого молодого офицера, только что, как и он сам, прошедшего боевое крещение и пытавшегося победить противника в открытом бою так, как его учили в военном училище.

В глазах лейтенанта бесновалось сумасшедшее, по-настоящему ощутимое счастье выжившего существа. Он, как и Леха, с трудом облачал в слова нужные мысли и при всей трагичности ситуации испытывал то же, что и Леха, желание прыгать на месте, подчиняясь безотчетной животной радости, и просто орать невесть что, лишь бы наораться до потемок в мозгу, упасть и отключиться.

Леха продолжал молча слушать лейтенанта. Тот быстро сунул в рот сигарету, повернулся в сторону колонны и, глубоко затянувшись, сказал:

— Надо дорогу освобождать. Комбат сказал, что по рации передали, другая колонна на подходе. Ждут перед ущельем, пока мы этот участок пройдем. Вот что, земляк, — он тронул Леху за рукав, — пока мы там битую технику с дороги оттянем, ты этого «ЗИЛа» в обрыв столкни! Хорошо?

— Столкну, — согласился Леха. — А передняя часть колонны нормально прошла?

— Нормально. Только нам досталось. Валяй его в обрыв! Скоро наши медики куски дособирают, и дальше поедем. Это просто мандец какой-то! — Лейтенант нервно поморщился. — Как их потом по гробам-то сортировать будут? — Он отшвырнул окурок и пошел обратно. По пути он остановился и крикнул солдату, по-прежнему стоявшему у перевернутого «ЗИЛа»:

— Эй, водила! Чего встал?! Иди туда, залезай в бээмпэшку! Бегом!

Но солдат не двигался. Он продолжал стоять и смотреть вниз. Леха подошел ближе. Лейтенант крикнул еще раз:

— Бегом, солдат!

Но тот продолжал стоять на месте, словно обращались не к нему. Они подошли к перевернутому «ЗИЛу».

Солдат топтался на месте и смотрел на них отсутствующим потусторонним взглядом. Зрачок его правого глаза был сильно расширен, отчего глаз казался черным, а другой глаз был серого цвета с нормальным зрачком. Солдат ошалело смотрел на подошедших к нему людей, как будто бы находился сейчас в разных измерениях. Он продолжал молча топтаться у опрокинутой машины, слегка покачивая головой.

Лейтенант осторожно снял с его плеча автомат, слегка потянул солдата за рукав, но тот ухватился обеими руками за раму лежавшего на боку «ЗИЛа», не желая никуда уходить.

Лейтенант тихо сказал Лехе:

— Он, кажется, не в себе. Постой с ним, я за врачом сгоняю.

Он вернулся вместе с уже знакомым Лехе военврачом. Капитан быстро осмотрел бойца, продолжавшего держаться за машину.

— Контузия, — произнес доктор. — Вы отойдите в сторонку, я сам с ним поговорю.

Они отошли. Капитан что-то недолго говорил бойцу. Солдат вскоре отпустил раму, и военврач, взяв его под руку, повел к санитарной машине.

Леха вернулся к своему разрисованному теперь еще и черными подпалинами бэтээру. Он запустил двигатели, подъехал к «ЗИЛу», но медлил. До этого Леха только и делал, что ремонтировал и восстанавливал технику. Ему было до глубины души жаль эту машину. «ЗИЛ» лежал на боку и был вполне пригоден для восстановления. Беда его была в том, что взрыв покорежил задний мост и выдрал рессоры, поэтому ни своим ходом, ни даже на буксире двигаться без заднего моста он никак не мог. Машина была совсем новая, недавно с конвейера.

— Толкать надо? — спросил Рахимов.

— Надо, но жалко, — отвечал Леха, глядя на «ЗИЛ». — Тут, блин, делов-то! Всего часа на три — проушины под рессоры приварить да новый мост на него перекинуть. А кабинку-то потом отрихтовать недолго…

— Он дорога мешает! Надо толкать!

— Мешает, мешает! Чего заладил? Вижу! А ты, когда с крыши у штаба саданулся, тоже небось на проходе мешал?! Но тебя ведь в госпиталь отправили, а не на кладбище! — Он дал газу и с разгону ударил «ЗИЛ» носом. Машина перевернулась на кабину и, громыхая, покатилась в обрыв.

Леха снова занял место в хвосте поредевшей колонны, поднял бронепластины на смотровых окнах и стал ждать сигнала к движению.

Рахимов курил, пассажиры молчали. Леха посмотрел на часы, а затем перевел взгляд на опаленную, в огромных черных чадящих кругах дорогу. Он тоже, как и тот контуженый солдатик, будто бы жил сейчас в двух измерениях. Одно полушарие его мозга, казалось, отставало во времени и один глаз еще вполне ясно видел такое же ненастное, но мирное, свое небо перед переправой, не таящее в себе опасности, не оцененное по-настоящему в тот момент. Второе же полушарие смотрело через призму другого глаза, преломляющего мир в отчетливое ужасающее зрелище. Мертвые, раненые, подбитая на дороге техника, отметины на скале от не попавших в бэтээр трех гранат еще не воспринимались его рассудком как истина в настоящем. Изображение наслаивалось, точно две пленки, одновременно запущенных в проектор. В бардаке перемешавшихся образов на Леху неожиданно накатило спокойствие. По телу медленно текла волна горячего прилива. Он перестал обращать внимание на продолжавших суетиться впереди людей, на выжженную изнутри взрывом собственных боеприпасов бээмпэшку, обгоревший остов которой другая со скрежетом сталкивала в пропасть. Он ощутил сильный жар на щеках и теплую истому в груди, проваливаясь в темноту…