Цветная схема

— Я, правда, не уверен, — отозвался Дикон, — но когда-то, кажется, слышал об этом. Похоже, старик говорит о наших предках. Он спрашивает, кто мы такие.

— На самом деле все это довольно бессмысленно, — пробормотала миссис Клейр. — Они прекрасно знают, кто мы. Некоторые их обычаи совсем не привлекательны. Боюсь, бедняжки действительно считают, будто доставляют нам огромное удовольствие, соблюдая их.

— И это, конечно, так и есть, — быстро ответил Гонт. — Я бы хотел, чтобы мы смогли ответить.

Под мягкий гул приветствий маори актер двинулся вперед и пожал руку Руа. «Он в своей лучшей форме, — подумал Дикон, — и вызовет выступлением всеобщее восхищение». С миссис Клейр и Гонтом во главе маленькая процессия вошла в зал, и тут Дикон впервые увидел Барбару в новом платье.

3

Барбара задержалась и вышла из дома, кутаясь в шаль с, очевидно, англо-индийским орнаментом, когда все уже сидели в машине. Смущенно извиняясь, девушка забралась на заднее сиденье, и у Дикона хватило времени только заметить, как слегка поблескивают ее волосы. Гонт побоялся приглашать парикмахера, отказался от своего плана, и Дикон, бросив взгляд на лицо Барбары, остался доволен. Сама девушка не придавала особенного значения прическе. Миссис Клейр устроилась рядом с Диконом, а ее дочь оказалась сзади между Гонтом и доктором Акрингтоном.

Заведя мотор и тронувшись с места, молодой человек невольно подумал о том, как много раз возил он актера на выступления; о фразах, которые всегда говорили сопровождавшие знаменитость женщины; об их возбуждении, вызванном ощущением счастья от присутствия рядом этого человека; о ресторанах и ночных клубах, где сущность каждого посетителя отражалась, словно в зеркале в примерочной комнате портного; об окончаниях подобных вечеров; о раздражительности Гонта, если случались какие-то мелкие неприятности, омрачавшие успех; о деньгах, сыпавшихся, будто из трясущихся рук сумасшедшего. Наконец Дикон подумал, как сильно изменилось его собственное отношение к такой жизни. Из заботливого, предусмотрительного секретаря он превратился в покорного и даже равнодушного. Из этих философских воспоминаний молодого человека вывела миссис Клейр, которая, развернув свое миниатюрное пухлое тело, обратилась к дочери.

— Дорогая, — сказала женщина, — не очень ли странно выглядят твои волосы? Не могла бы ты начесать их немного вперед, чуть-чуть?

Но Гонт мгновенно отреагировал:

— А я как раз думаю, насколько прелестно выглядит такая прическа.

Доктор Акрингтон, не проронивший до сих пор ни слова, откашлялся и заявил, что на концерте их ожидают большие неудобства.

— Духота, деревянные скамейки, запах и постоянный гул. Надеюсь, вы не ожидаете ничего хорошего, Гонт. Коренные обитатели этой страны испорчены собственной ленью и преступной тупостью белого населения. Мы посылали сюда миссионеров, чтобы отучить аборигенов пожирать друг друга, накачать их вонючим виски и отобрать земли. Потом мы разрушили настоящую местную коммунистическую систему, научили аборигенов бездельничать при полной поддержке со стороны правительства, упразднили вождей и заменили их секретарями тред-юнионов. А брачные обычаи, которые им очень хорошо подходили, с ханжеской гримасой были заменены нами разными болезнями и святыми узами замужества.

— Джеймс!

— Развратили такой симпатичный народ. Посмотрите на молодежь! Проводят время в…

— Джеймс!

Гонт с веселыми интонациями в голосе спросил, не смог бы батальон маори доказать, что их боевой дух еще жив.

— Конечно, — с довольной ухмылкой ответил доктор Акрингтон, — потому что в армии они попали бы в систему, при которой привыкли жить.

Остаток пути в машине царило молчание. На улице перед молитвенным домом было уже темно, и Дикону опять не удалось как следует разглядеть Барбару. Однако молодой человек заметил, что шаль ее осталась на заднем сиденье. Когда же девушка прошла перед ним через публику в зале, Дикон увидел, какое чудо совершил его патрон. Долгая связь с театром приучила молодого человека расценивать одежду в тесной связи с искусством, и сейчас он со странным смешанным ощущением раскаяния и восхищения признался себе, что в Барбаре произошла огромная перемена. Девушка стала совсем другой, и Дикон не был уверен, не возникает ли в нем постепенно досада. У молодого человека создалось впечатление, будто Гонт оставил его в дураках.

«Даже хотя мне и ни разу не представлялась возможность увидеть Барбару в таком виде, — подумал он, — еще немного, и я бы влюбился в нее. Это я должен был показать ей, какова она на самом деле». Девушка села между Гонтом и своим дядей. Рядом свободных шезлонгов не оказалось, и Дикон проскользнул на очень неудобное место во втором ряду. «Настоящий ничтожный секретаришка», — сказал он себе. В мрачном расположении духа молодой человек приготовился смотреть концерт, но закончил тем, что стал неотрывно наблюдать за Барбарой.

Девушки на сцене ритмично задвигались в открывающем вечер танце. Хореографическую группу возглавляла тучная дама, которая, поворачиваясь из стороны в сторону, бросала вокруг себя на редкость многозначительные взгляды, чем сильно смутила Дикона. Из всего населения маори в этом отдаленном районе Северного Острова Руа имел наименее поддельный вид. Его соплеменники пели и танцевали, как делали когда-то их предки, а аудитория снисходительно наблюдала за местным вариантом имитации творчества исполнителей баллад или сентиментальных певцов. Слова и жесты, использовавшиеся в представлении, были унаследованы от культуры дикарей и напоминали об их образе жизни, о земледелии, каноэ, свадьбах, войнах. Многие из песен, относившиеся к похоронному ритуалу, казались не очень подходящими для исполнения на концерте, однако одна, прозвучавшая в этот вечер, вспоминалась с содроганием всеми, кто ее слышал.

Руа сделал короткое пояснительное вступление. Песня была сочинена, по словам старика, одной из его древних родственниц по случаю смерти девушки, которая невольно совершила страшное преступление и погибла в Taupo-tapu, маленьком озере с кипящей грязью. Руа повторил леденящую душу историю, рассказанную им однажды на вершине горы Смиту. Это не погребальная песнь, как объявил старик, поэтому она не очень страшная. В тот момент, когда он взглянул на Квестинга, его глаза вспыхнули. В конце им была выражена надежда, что история, содержащаяся в стихах, вызовет интерес у публики.

Песня оказалась короткой и очень простой. Грустная мелодия плавными волнами колыхалась вокруг нескольких фраз, но присущей гимнам слащавости, звучащей в других народных произведениях маори, здесь не было. Дикон подумал, как сильно ледяной ужас текста зависит от понимания языка. В предпоследней строке одинокий голос девушки срывался на пронзительный крик, вопль, когда она погибала в котлообразном провале с кипящей грязью. Песня оставила неприятное, отталкивающее впечатление, которое не смогли рассеять старания квартета из клуба дикарей, чревовещателя, чудо-ребенка и добротного сопрано.

Гонт сказал, что хотел бы выступить в программе последним. С отвратительной, по мнению Дикона, озабоченностью актер попросил Барбару выбрать ему отрывок для чтения, и та сразу попросила монолог «У нас было то утро».

«Значит, он уже разглагольствовал о Барде у грустных морских волн, — мстительно подумал Дикон. — О Боже, как это мерзко».

Потом Гонт утверждал, будто изменил свое мнение по поводу первого монолога, поскольку понял, что публика станет вызывать его на «бис», и счел более эффектным закончить отрывком из «Генриха V». Но Дикон был уверен в иной причине смены выбора — впечатлении, произведенном на актера коротенькой песней о смерти. Так или иначе, но после открывшего выступление монолога Барда на английском языке актер мрачно перешел к «Макбету».

— «Почти забыл я вкус слез…» — И продолжил до конца: — «… в рассказанной полным злобы глупцом сказке нет морали».

Это был жуткий отрывок, а от чтения Гонта, мертвенно-спокойного и монотонного, веяло настоящим холодом. Когда актер закончил, наступила секундная пауза.