Страница 2 из 30
«Да ведь она идет! — бормотал он. — Ее ноги без посторонней помощи находят дорогу. Без посторонней помощи?»
Он провел рукой по лбу как бы для того, чтоб отогнать мучительную мысль. В эту минуту мать обернулась к нему, и он отступил назад.
«Какое у нее лицо! — прошептал он. — Бог Авраама! она видит! Она видит!»
Но в этот самый миг она оступилась и упала. У него вырвался вздох облегчения, и он попробовал засмеяться.
«Клянусь Богом, она, кажется, заразила меня своим безумием! Лежи тут и молись своему пророку! Пусть он поможет тебе.»
Он отвернулся и сделал несколько шагов в обратном направлении. Но затем снова остановился.
«Гнев Господень! — подумал он. — За что? В чем моя вина?»
Он беспокойно двинулся, хотел было стиснуть руки, но удержался, и лицо его приняло свое прежнее, вызывающее выражение.
— Это неправда, — громко сказал он, — за мной нет вины! Я не боюсь его, я над ним смеюсь!
Он обернулся и посмотрел вслед матери. Увидав, что она поднялась и продолжает, спотыкаясь, свой путь, он простоял с минуту в борьбе с самим собой, потом реши тельно взял в руку посох и окликнул мать:
— Подожди, мы пойдем с тобой вместе!
II
В тот же вечер Иуда шел один через пустыню. Его одежда была в пыли, ноги изранены, лицо расстроено. Порой он останавливался и прислушивался, порой ускорял шаг почти до бега. Он бормотал невнятные, бессвязные слова, и взор его пугливо блуждал вокруг. Он точно от кого-то спасался.
Вдруг он услышал позади себя зов. Он вздрогнул и побежал. Но зов повторился; он оглянулся и остановился, принуждая себя улыбнуться своему испугу.
Его догонял седовласый, бедно одетый старец, делая ему знаки рукой и зовя его. Когда тот поравнялся с ним, он сказал, запыхавшись:
— Подожди! Что ты бежишь от меня?
Иуда обвел его подозрительным взглядом.
— Что тебе нужно от меня? — резко спросил он.
— Ничего дурного! Я ведь старик, совсем изможденный; тебе нечего бояться меня.
— Что тебе нужно от меня? — повторил Иуда.
— Я заблудился в этой пустыне. Но вдруг я увидал тебя и подумал, что ты можешь вывести меня на дорогу.
— Куда ты идешь? — машинально спросил Иуда.
Но, прежде чем старик успел ответить, он продолжал с каким-то особенным смехом:
— Стой! Тебе нет надобности отвечать мне! Ты идешь к Иоанну?
Старик с изумлением смотрел на него.
— Каким образом знаешь ты это? Да, это правда; я иду к Иоанну. Знаешь ты, где мне его найти? Можешь ты привести меня к нему?
— Нет, я его не знаю! — мрачно ответил Иуда. — Зачем он тебе?
— Я слышать его хочу! Видишь ли, я живу далеко отсюда, но и до меня донеслась молва о нем. Я старик, мои ноги дрожат от слабости; вот уж год, как я почти не покидаю своего одра; но желание услышать его придало мне силы, и я встал и пошел. Семь дней был я в пути; вчера я набрел на нескольких странников, направлявшихся, подобно мне, к Иоанну, и присоединился к ним. Мое рвение было столь же велико, как у них, но они моложе и сильней; я не мог идти вровень с ними и отстал от них. Теперь я давно уже скитаюсь в этой пустыне и никак не могу найти дороги. У меня нет больше сил; скоро я совсем изнемогу. Неужели же мне придется умереть, не услышав Иоанна?
Иуда слушал его, и мрачное выражение все время не сходило с его лица.
— Зачем он тебе? — повторил он еще раз.
Но, не дав старику ответить, продолжал:
— Слушай, ты старый человек?
— Ведь я же сказал тебе, — ты видишь мои седые волосы, — ответил старик.
— Ты бедный человек?
— Бедный, но не настолько, чтоб не иметь возможности заплатить тебе, если ты требуешь платы.
— И честный человек?
— Да, тебе каяться не придется.
— Ты веришь в истинного Бога, Бога Авраама и Исаака, молишься в синагоге, постишься в пост, блюдешь святость субботы и веришь, что Бог будет к тебе благостен и милосерд?
— Да, я верю этому, верю!
Тогда Иуда приблизился к нему на один шаг и запальчиво воскликнул:
— Ты лжешь! Ты вор, и ты хуже язычника! Хлеб, который ты ешь, ты украл, и плащ, который на тебе, не твой; ты молишься ложным богам, поэтому горе тебе, ибо гнев Господень над тобою, слышишь ты, гнев Господень!
Старик отшатнулся и испуганно поднял свой посох. Тогда Иуда разразился смехом, жестким, натянутым смехом, столь же внезапно смолкшим на его устах. Лицо его приняло прежнее застывшее выражение, и он угрюмо прибавил:
— Ты хочешь видеть Иоанна! Ступай к нему; ты услышишь слова еще хуже этих!
Старик посмотрел на него и повернулся, чтоб идти. Но Иуда удержал его, простоял с минуту в тягостном раздумье и затем сказал:
— Почему ты поднял на меня свой посох?
— Я не знал, что у тебя на душе, — ответил старик, — ты молод и силен, я стар и слаб; я хотел защититься.
— Но если б я был немощен, как ты, а ты силен, как я, что сделал бы ты тогда? Упал бы ты предо мной на колени и стал бы взывать ко мне о милосердии?
— Ты говоришь как глупец: сильному нечего бояться слабого.
Иуда посмотрел на него и сосредоточенно кивнул.
— Да, это правда, сильному нечего бояться слабого. Зачем же мне бояться его!
Он снова погрузился в раздумье.
Старик поглядел на него с соболезнованием, покачал головой и хотел идти.
Тогда Иуду охватил внезапный страх, что он останется один; он ощутил потребность говорить, только говорить, открыть кому-нибудь свое сердце, — все равно, кому, лишь бы только этой ценой купить себе хоть искорку сочувствия. Только бы не остаться одному, одному со своими мыслями и чувствами! Он вновь удержал старика и заговорил порывисто и бессвязно:
— Нет, не уходи от меня! Ты, наверно, честный человек; ты стар и опытен; ты можешь быть моим судьей. Да, ты будешь моим судьей!
Эта мысль облегчила его, и он горячо продолжал:
— Видишь ты, я тоже честный человек; в поте лица своего снискиваю я себе пропитание, а между тем я никогда не роптал, никогда не отказывал Господу в том, что принадлежит Ему; я хожу в синагогу, пощусь, я… Но я хочу жить спокойно; какое мне дело до их пророков, почему не дают мне жить спокойно? Отчего мне не радоваться тому, что я приобрел потом и трудом, за что проклинать и поносить меня, когда на мне нет никакой вины? Если меня ударят, разве я не в праве ответить тем же? Почему же он лучше меня? Пророк! Почему он пророк? Нет, не уходи от меня, выслушай все до конца! А потом ты будешь судить; да, ты будешь судить!
— Я жил тихо и спокойно, никого не обижал, делал свое дело и другим не мешал делать свое; больше я ничего не требовал. Но вот этот Иоанн начал проповедовать, и тотчас же все люди точно обезумели. В особенности старые, это удивительно, в особенности старые люди. Почему именно старые?
Он с тревожным недоумением взглянул на старика, как бы надеясь в ответе на этот вопрос найти разрешение важной загадки. Но, когда тот ничего не ответил, он продолжал:
— Но, когда я пришел сюда, нет, постой, ведь у меня старуха-мать, — она слепая, и вот она тоже помешалась и ни днем, ни ночью не давала мне покою, так что, в конце концов, я должен был уступить ей и повести ее сюда.
— Но вот что я скажу тебе, — прибавил он шепотом, — я боялся; все время у меня было предчувствие несчастия, что-то предостерегало меня, да, я боялся!
Он взглянул на старика и сердито перебил сам себя:
— Нет, неправда! Я не боялся его, — я его ненавидел, и когда он стоял передо мной со своими иссохшими членами и горящими глазами, — глаза, эти глаза, — с тех пор я вижу их повсюду… Но я не боялся его; он проклинал и угрожал, говорил о каре Господней и об адском огне, и тогда я расхохотался над ним, прямо в лицо ему расхохотался!
Он тревожно и пытливо взглянул на старика. Тот вырвался от него, как от зачумленного.
— Горе тебе! Что ты сделал! — воскликнул он.
Лицо Иуды омрачилось, и подозрение мелькнуло в его взоре.
— Да, я сделал это, — глухо сказал он, — и сделал бы это и во второй раз… Ты сам же сказал, чего мне бояться его?