Страница 75 из 81
Жизнь на новоселье первое время была тяжела. Стали развиваться хандра, уныние и беспокойство за будущее. Но мало-помалу люди начали привыкать к своему новому положению, и жизнь стала входить в колею.
23 апреля, день Георгия Победоносца, который является традиционным войсковым праздником Оренбургского казачьего войска, решено было, по примеру прежних лет, отпраздновать, устроив скачки на лошадях с призами, джигитовку, состязания, сокольскую гимнас
1 Кульджа - китайский город, находится на западной границе Китая, верст 750 южнее города Чугучак; сообщение между этими городами весьма трудное и только караванное, т.е. на верблюдах и ослах.
Голодный поход Оренбургской армии
223
тику и военные игры. На праздник были приглашены русский чугу- чакский консул и чугучакский военный губернатор со свитою. В день праздника при штабе отряда был отслужен торжественный молебен, а затем все собрались к месту игр. К 4-м часам дня сюда же приехали русский консул и китайский губернатор. К моменту приезда последнего все части были построены в одну общую колонну для встречи. Так как губернатор приехал в экипаже, то ему была подана верховая казачья лошадь для осмотра и поздравления русских. Губернатор верхом объезжал фронт и важно возглашал: хо! Казаки и солдаты громогласно отвечали тоже: хо! своему новому «союзнику», как называли его казаки. На губернаторе была простая казачья шашка, браунинг в простой кобуре и офицерский бинокль. Свита его была вся вооружена самым разнообразным видом оружия, конечно, русского, быть может, того же, которое отобрали у нас. Затем были исполнены последовательно все номера программы игр и состязаний. Губернатор был очень доволен и все ревел со своею свитою: хо! даже когда уже все кончилось. Больше всего ему понравилась казачья джигитовка и Сокольская гимнастика. В одном из номеров джигитовки было исполнено: казак похищает жену другого казака. Казачка лихо садится на одну лошадь вместе с возлюбленным, и они стараются ускакать, но муж казачки, догнав похитителя, убивает его, а жена лихо уезжает от преследования мужа. Роль женщины исполнял переодетый в женский костюм казак, и исполнял хорошо. Губернатор принял казака за настоящую женщину, и с удивлением произнес: «У казаков даже и женщины умеют очень хорошо ездить на лошадях!» После чего губернатор, сияющий и довольный, пообещал, что он постарается улучшить продовольствие интернированного русского лагеря, и отбыл, сопровождаемый вперемежку криками: хо! ура! и проч[ими].
Постепенно жизнь лагеря начала оживать. Настроили из талов себе балаганы; строили и один для себя, или вместе по несколько человек. Право на постройку давалось без всяких земельных и крепостных формальностей на недвижимое имущество. Впрочем, едва ли можно было назвать балаган недвижимым имуществом: иной беспокойный жилец не раз перетаскивал свой балаган с места на место. Делать всем было нечего, жилось хоть голодно, но не скучно. Появились бандура, краса русской музыки - гармония. Понеслось милое, родное русское: «Вниз по матушке по Волге», «За Уралом за рекой» и «Камаринский». Звуки замирали где-то в дали пустынных китайских полей. Казалось, Тар-
224
И. Еловский
багатай, склонив свои снежные вершины, внимал чуждым ему звукам. Жаворонок, единственный певец местных полей, прекращал свою песню в небесной лазури. Порой думалось, что тут собрались люди праздного досуга, с целью повеселиться.
В центре всего лагеря помещался Красный Крест, где было много сестер милосердия.
Едва только спадет дневная жара, как уже толпою идут визитеры, по направлению Красного Креста. Здесь седой полковник, юный корнет и даже робкий прапорщик. Во всех четырех направлениях вокруг расположения Красного Креста томно разгуливала публика попарно и группами, причем обмен рассказов и впечатлений был так весел, что все время слышался громкий смех: то звучный или тоненький девичий голосок, то приятный баритон корнета или низкая октава военного чиновника. Конечно, относительно разнообразия костюмов и нарядности лучше будет промолчать.
Все четыре аллеи, идущие от палаток Красного Креста, получили свои названия. Первая улица, как и всегда, была названа Атаманскою, хотя на ней не было ни одного атамана; вторая называлась - Невский проспект; третья носила название - Поэзии и Грусти, и четвертая - Любви.
Эти улицы всегда были оживлены. Здесь коротали свое время люди, так много перенесшие, но не потерявшие все же своей жизнерадостности и бодрости. Здесь же, на этих аллеях, можно было получать самые свежие новости (из авторитетных источников), чуть ли не непосредственно из Москвы, Петрограда, Лондона, Токио, Парижа и проч[их]. По этим сведениям, уже давно Япония разбила Америку, Деникин, совместно с поляками, взял Москву, Сибирь до Урала уже очищена от большевиков, и всюду восстания и восстания против большевиков! Увы! Это были только «вести»! Здесь же можно было встретить разных знаменитостей: если кто выиграл партию в шахматы или нарисовал удачно карикатуру, картинку, то об этом сейчас же можно было здесь узнать.
Были у нас и поэты, время от времени разражавшиеся «гениальными» произведениями в прозе и в стихах.
Был и любительский драматический театр, где ставили даже такие пьесы, как «На дне» Горького.
Театр, концерты и прогулки по улицам Поэзии и Грусти привели кое-кого к намерению, под охраной доблестной китайской стражи и просвещенных граждан этой страны, зажить в своем собственном
Голодный поход Оренбургской армии
225
балагане тихим семейным счастьем. Для этого требовалось немногое: износить две пары сапог (чего не было даже у самого Бакича) по улицам разных названий и затем закрепить создавшуюся симпатию самым законным русским браком. А где же церковь и венцы? Но в этом остановки не было. Влюбленный в один день устраивал прекрасную таловую походную церковь. Сюда приносили иконы из батюшкиного походного ящика. Влюбленная подруга в тот же день делала из лыка чудные венчальные венцы. Полковому батюшке - что? Привычное дело. Только посмотрит внимательно в лицо: русский ли, мол, а то можно по ошибке и китайца обвенчать. Самым серьезным образом, в течение лета 1920 года было обвенчано в таловой церкви и лыковыми венцами свадеб больше десяти. Конечно, выдавались соответствующее документы, как и у нас на Св[ятой] Руси. Итак, часто наряду с трагическим можно было видеть и комическое.
Все же положение русских в лагере, в общем, было безотрадным. Лето стало уже проходить, а отряд продолжал жить на летнем положении. Всех пугала зима. Из отряда началось массовое бегство в разные стороны, но больше всего на Ургу и далее, откуда многие имели в виду добраться до частей атамана Семенова или проехать на Восток. На зимовку отряду не разрешили разместиться среди китайского населения, а приказано было китайскими властями тут же, на месте летнего расположения, вырыть зимние землянки. До этого все ждали, что на зиму их переведут куда-нибудь среди населения, а потому такое распоряжение тяжело подействовало на всех. Роющие землянки говорили, что они роют себе могилы. Пожалуй, это походило на правду. Жизнь в сырых землянках, без топлива, обмундирования и при полном недоедании могла сказаться на лагере гибельно. Врачи предсказывали цингу и другие неизбежные эпидемии.
В конце августа 1920 года, с большой грустью, расстался я с русским лагерем, имея целью проехать на Восток, через Великий китайский караванный путь, до Пекина. Я не знаю, как этот лагерь перенес зиму этого года, и что с ними сталось вообще… Боюсь и думать об этом.
О том, как эти люди попали в лагерь и стали изгнанниками из родного отечества, перенося невероятные трудности, лишения и национальные унижения - я считал своим долгом поведать в этом скромном повествовании. Записки мои весьма кратки, они не захватывают сотой части той действительности, которой я и многие другие были свидетелями.