Страница 48 из 53
«…После многодневного наступления полк, которым командовал подполковник Андрей Кравцов, был наконец отведен во второй эшелон, получил передышку. Его подразделения расположились на окраине небольшого, типичного для Крыма поселка, прилепившегося к рыжему крутогорью, вдоль разрушенной бомбами железнодорожной линии, в редколесье. Кравцов облюбовал себе чудом уцелевший каменный домишко с огороженным двориком и фруктовым садом. Едва разместились — связисты установили телефон, саперы отрыли во дворе щель на случай налета вражеской авиации, — Кравцов сразу решил отоспаться за все бессонные ночи стремительного наступления: шутка ли — в сутки с боями проходили по пятьдесят — шестьдесят километров, и, конечно, было не до сна, не до отдыха. Кравцов лег в темном прохладном чуланчике, лег, как всегда, на спину, заложив руки за голову… Но, увы, — сон не приходил! Кравцов лежал с открытыми глазами и смотрел на маленькую щель в стене, сквозь которую струился лучик апрельского солнца. Слышались тяжелые вздохи боя, дрожа, покачивался глинобитный пол. К этому покачиванию земли Кравцов уже привык, привык, как привыкают моряки к морской качке, и даже не обращал внимания на частые толчки… Старая ржавая кровать слегка поскрипывала, и этот скрип раздражал подполковника. Кравцов перевернулся на бок, подложив под левое ухо шершавую ладонь в надежде, что противный скрип железа теперь не услышит. И действительно, дребезжание оборвалось, умолкло. Минуты две-три командир полка слышал только говор боя, то нарастающий, то слабеющий. Но — странное дело! — сквозь эту огромную и разноголосую толщу звуков Кравцов вскоре опять уловил тонкое металлическое дребезжание кровати, тревожное и тоскливое, как отдаленный плач ребенка… По телу пробежал леденящий душу холодок. Кравцов поднялся. Некоторое время он сидел в одной сорочке, сетуя на старую ржавую кровать. Потом сгреб постель и лег на пол. Лучик солнца освещал сетку, и Кравцов заметил, как дрожит проволока. Теперь он скорее угадывал тоскливое позвякивания кровати, чем услышал его, и спать не мог. Хотел позвать ординарца, чтобы тот выбросил этот хлам из чуланчика, но тут же спохватился: ординарец, двадцатилетний паренек из каких-то неизвестных Кравцову Кром, был убит вчера при взятии старого Турецкого вала… И вообще в этом бою полк понес большие потери. Погиб командир взвода полковых разведчиков лейтенант Сурин… Кравцов успел запомнить лишь одну фамилию: бывает так — придет человек в полк перед самым наступлением, и, едва лишь получив назначение, обрывается его жизненный путь, — где уж тут запомнить, как звали и величали по отчеству. Так случилось и с Суриным. Теперь вот надо подбирать нового командира для разведчиков. А как, кого сразу поставишь на эту должность? Вчера стало поступать новое пополнение. Кравцов попытался вспомнить, которое оно с момента, когда он принял полк там, под Керчью, после своего возвращения из госпиталя… Он точно вспомнил, сколько раз пополнялся полк, и невольно прикоснулся к кровати. Она вздрагивала, покачиваясь. Он опустил голову на холодный, пахнущий сыростью пол и тотчас же уловил гулкие толчки — это вздрагивала земля от тяжелых ударов артиллерии.
— Начальник штаба! — крикнул Кравцов.
За перегородкой отозвались:
— Андрей, ты чего не спишь?
— Ты мне ординарца подбери, сегодня же…
Открылась дверь. В чуланчике сразу стало светло.
— Товарищ подполковник, — официально доложил начальник штаба полка Александр Федорович Бугров. — Ординарец через час поступит в наше распоряжение.
— Подобрал? — Кравцов поднялся, положил постель на кровать, закурил. — Кто такой?
— Ефрейтор Дробязко Василий Иванович. Дня три назад прибыл в полк из госпиталя. Попросился в разведку. Да я думаю, пусть немного окрепнет возле начальства, — полушутя-полусерьезно заключил Бугров и провел ладонью по рыжеватым усам, которые он недавно отрастил для солидности.
— Вот как! — улыбнулся Кравцов. — И эта птичка вчерашняя тоже заявила: „Окончила школу войсковых разведчиков, прошу учесть мою специальность…“ И какой дурень командирские звания девчонкам дает, да еще на передовую посылает!..
Бугров прищурился:
— Это вы про лейтенанта Сукуренко?
— Да, про новенькую… А может, рискнем, начальник штаба, доверим ей взвод?
— Опасно, командир… Дивчина остается дивчиной…
— Значит, не подойдет?
— Да вы что? Вы серьезно? — удивился Бугров.
— Ну ладно, ладно, посмотрим… Глаза у нее большие… — Кравцов рассмеялся как-то искусственно. — А этого Дробязко пришлите ко мне немедленно…
— Послал за ним… — задумчиво ответил Бугров, — сейчас придет. А вам, Андрей Петрович, все же надо поспать, через два дня полк снова пошлют в бой.
Кравцов порылся в карманах, достал папиросы.
— Кровать мешает, не могу уснуть… Вы попробуйте, Александр Федорович, прилягте, ну, на минутку только.
Бугров, смущенно поглядывая на командира и не понимая, шутит ли он или всерьез говорит, прилег на кровать.
— Слышите? — таинственно спросил Кравцов.
Бугров насторожился.
— Ну и что? Стреляют. Привычное дело. Мне хоть под ухом пали из пушки, я усну.
— А стон слышите?
— Какой стон?
— Значит, не слышите, — разочарованно произнес Кравцов и добавил: — Раньше я тоже не слышал, а сейчас улавливаю: стонет, плачет.
Бугров чуть не рассмеялся — ему показалось, что Кравцов затеял с ним какую-то шутку, но лицо командира полка было совершенно серьезно.
— В госпитале я слышал, — продолжал Кравцов, — как бредят тяжелораненые. Это невыносимо… В Заволжье лежал со мной капитан. Ему выше колен ампутировали ноги, гангрена была… Слышу, стонет, потом заговорил… „Мама, — зовет мать, — ты, — говорит, — посиди тут, а я сбегаю в аптеку… Ты не волнуйся, — говорит, — я мигом — одна нога тут, другая там“. Всю ночь он бегал то в аптеку за лекарством, то наперегонки с каким-то Рыжиком, то прыгал в высоту, смеялся, плакал. А утром пришел в сознание, хватился — ног нет и захохотал как безумный… Потом три дня молчал, а на четвертый, утром посмотрел как-то странно на меня и говорит: „Ты слышишь, как стонет кровать? Это земля от бомбежки качается. Чего же лежишь, у тебя есть ноги, беги скорее на передовую, иначе они всю землю обезножат“. И начал кричать на меня…
Кравцов ткнул окурок в стоявшую на столе снарядную гильзу-обрезок, помолчал снова немного и перевел разговор на другое:
— Так, говоришь, не соглашается этот Дробязко в ординарцы?
— Ну, мало ли что, — махнул рукой Бугров. — Если каждый будет… — он прошелся по комнате, соображая, что будет делать каждый, если ему дать волю. Но сказать об этом не успел. На пороге появился ефрейтор Дробязко.
— Вот он, — сказал начальник штаба. — Заходите, подполковник ждет вас. — Бугров подмигнул Кравцову и вышел из комнаты.
На Дробязко были большие кирзовые сапоги, широченные штаны. Из-под шапки, которая тоже была великовата, торчали завитушки волос, и весь он показался Кравцову каким-то лохматым, будто пень, обросший мхом. Стоял спокойно и смотрел на подполковника черными глазами.
— Что за обмундирование! — сказал Кравцов, окидывая строгим взглядом с ног до головы солдата.
— Другого не нашлось, товарищ подполковник, — ответил спокойно Дробязко. — Размер мой, сами видите… мал… Советовали умники надеть трофейные сапоги… Послал я этих умников подальше… В своей одежде, товарищ подполковник, чувствуешь себя прочнее.
— Это верно, — проговорил Кравцов, пряча улыбку. — Только пока ты больше похож на пугало, чем на солдата. Ну, ладно, это мы устроим. Расскажи-ка о себе. В боях участвовал?
— Бывал…
— Где, когда?
— Морем шел на Керченский полуостров третьего октября прошлого года.
— Десантник?
— Разведчик. Был ранен, лежал в госпитале, в свою часть не мог попасть…
— В ординарцы ко мне пойдешь?
— Нет.
— Это почему? — Кравцов пристально посмотрел на солдата. — А если прикажу?
— Ваше дело, товарищ подполковник. Прикажете — выполню. Только лучше не приказывайте…