Страница 47 из 53
Николая Камбулова называют журналистом переднего края. Это действительно так. На фронте его корреспондентский пункт находился в стрелковой роте или батальоне. Он дважды высаживался с подразделениями первого эшелона на Керченский полуостров. Катер, на котором он находился, был взорван вражеским снарядом: пришлось вплавь добираться до берега. Вместе со штурмовым отрядом взбирался на Сапун-гору и в числе первых вошел в Севастополь. В корреспонденции «Сквозь огонь, бетон и железо», опубликованной в газете Приморской армии «Вперед, за Родину», Николай Камбулов в то время писал: «Три раза мы поднимались и три раза залегали под ураганным огнем противника. Перед гвардейцами возвышалась сплошная стена бетона и железа. Казалось, что нет сил, которые могли бы сокрушить, протаранить укрепления врага. Но вот впереди вдруг появился рядовой Аскеров. В руках у него было Красное знамя… И тогда мы поднялись в четвертый раз. „Знамя впереди!“ — раздался зычный голос гвардии старшего лейтенанта Сапожникова. Грозная волна гвардейцев захлестнула вражеские траншеи и доты. А знамя, переходя из рук в руки, развеваясь, плыло все дальше и дальше, туда, на вершину Сапун-горы. Теперь уже никто не мог остановиться, даже раненые продолжали бег, а убитые падали лицом к Севастополю».
И после, когда окончилась война, когда Николай Камбулов работал уже в центральных военных газетах — в «Красной звезде» и «Советской авиации» — он по-прежнему не менял местонахождения своего корреспондентского пункта: летал ночью и днем на самолетах, бывал в самых отдаленных воинских гарнизонах, на учениях, трясся в танках и бронетранспортерах…
Осмысление героического, привязанность к людям, сильным духом, к человеку в погонах продолжались и не слабели.
II
Писать книги Николай Камбулов начал с некоторой робостью: отягощенный увиденным и пережитым, он как бы стеснялся своего богатства. В 1954 году вышли его две маленькие книжки, как бы на пробу. Проба удалась. Обе они получили много хороших откликов читателей и прессы. Но это была все-таки публицистика, хотя и художественная.
И это было все же не то. Не то, что волновало душу, не то, что видел на войне. О первом периоде Великой Отечественной войны создано немало книг. Написал повесть и Николай Камбулов. В основу этого произведения он положил события самого трудного периода и места грозных 1941 и 1942 годов — Крымский фронт, точнее, не весь фронт, а его частичку — бои в районе ныне ставшего легендарным поселка Аджим-Ушкай. Повесть «Подземный гарнизон», пожалуй, была первым художественным произведением в нашей литературе о начальном периоде войны, не считая, конечно, книг, созданных непосредственно в годы самой войны.
Об условиях и обстановке, в которых оказались герои повести, автор рассказал в своей статье, опубликованной в газете «Красная звезда»: «Полгода под землей, сто пятьдесят дней непрерывных смертельных схваток с врагом. Полгода в темноте, без организованного снабжения продовольствием, без воды и под каждодневными взрывами и газовыми атаками… Металл не выдерживал, оружие ржавело и отказывало…»
Кажется, что в таких условиях неизбежны и паника, и неразбериха, и дезертирство. Но в подземном гарнизоне ничего подобного не происходило. Советские люди — бойцы и командиры — вели себя с достоинством, организованно, делали все, чтобы обескровить врага. Перед читателем проходят картины подлинного героизма людей, оказавшихся в чрезвычайно тяжелых условиях. Автор показывает своих героев без нажима, без лишней патетики и выспренности, скупо и в то же время объемно. Вот один из главных героев книги, от имени которого ведется повествование, Николай Самбуров, дежурит у входа в катакомбы.
«…Козырек довольно большой, немцы не могут меня заметить, но им ничего не стоит бросить гранату. Прижимаюсь к стенке: здесь у нас прорыта канавка, узенькая щель — в ней можно укрыться от осколков…
Слышатся шаги… На ровик падает тень гитлеровца. Значит, сейчас вновь полетят гранаты… Потом попытаются ворваться в катакомбы. Хочется, чтобы быстрее начался бой. Граната падает в нескольких шагах от ровика. Невольно прячу голову, потом выпрямляюсь… Тени уже нет, на ее месте, клубясь, колышется черное облачко дыма.
Тишина.
Сегодня что-то они смирные.
Подползает Чупрахин. На помощь политрук прислал — догадываюсь. Он замечает на моей стеганке свежий след осколка, молча снимает с плеча кусочек обожженной ваты, разглядывает его на своей давно немытой ладони.
— Слышал, Микола, кладовщик коней порезал, теперь у нас много мяса будет…
— Ру-у-ус, вода хочешь? — протяжно доносится сверху. — Ха-ха-ха, го-го!
И так бывает: фрицы знают, что в подземелье нет воды, вот и орут.
С шумом падают на землю тяжелые капли воды. Замечаю, как дрогнули у Чупрахина пересохшие губы и широко открылись глаза. А фашисты снова:
— Ру-у-ус, вода хороша.
Скрипя протезом, подходит политрук.
— Опять орет сыч, — говорит он. — Орет он не от того, что ему там, наверху, весело, спокойно… Чует, проклятый: рано или поздно гнездо его будет уничтожено».
Подземный гарнизон насчитывает тысячи людей. Здесь наведен строжайший порядок. Проводятся политические беседы, работает госпиталь — все так, как предусмотрено уставом. Действует гауптвахта, создан военный трибунал. С затаенной болью и гневом рисует автор картину его заседания…
«Приказ дрожит в моих руках, в нем тридцать строк, а Панову тридцать один год: строка — на один год. Небогатую же жизнь ты прожил, Григорий, коль она уместилась на одной страничке тетрадного листка.
Бойко горят плошки. На потолке, в самом высоком его месте, большое черное пятно искрится капельками воды. Через каждую минуту с потолка падает в подставленную жестяную кружку прозрачная слезинка. За сутки потолок „выплакивает“ четыре фляги воды…
Капли отсчитывают минуты. В тишине, как бы отвечая на мои мысли, капли, падая в кружку, выговаривают: „Сколько… сколь-ко…“ Сколько за трусость Панову определит трибунал?..»
А в это время в другом отсеке бойцы, только что возвратившиеся с очередной схватки с врагом, окружили своего любимчика и весельчака матроса Ивана Чупрахина.
— «Да-a, крепко они меня разозлили! — говорит Иван. — До войны, например, у меня никакой злости не было на фрицев. У нас в паровозном депо работал Эрлих…
Человек как человек, дружбу с ним водил, на свадьбе у него гулял. Потом он уехал в Германию. Вот бы встретиться в Берлине.
— Загадываешь далеко, — робко возражает Беленький.
— Далеко? Ты что думаешь, в этих катакомбах они меня похоронят! Никогда! Дед мой три войны прошел и живой остался. А я, что, слабее? Нет, посильнее. Просто гитлеровцы еще не успели как следует рассмотреть меня, какой я есть. Повоюют — поймут, что Ванька Чупрахин не по зубам им. Такого нельзя ни согнуть, ни в огне сжечь, ни в катакомбах уморить. Так куда же я денусь? Нет, я буду жить, и ты, Кириллка, будешь жить».
Такой разговор.
Таковы люди «Подземного гарнизона». Это те солдаты и командиры, с которыми локоть к локтю шел по опаленной войною земле сам автор. Он не мог сказать о них иначе, ибо такими видел их в бою…
Жизненную правду, настоящую правду минувшей войны, а не случайные факты, вырванные на ходу из огромного события, читаем мы и в другом произведении Николая Камбулова — в повести «Тринадцать осколков». В основу ее автор положил штурм Сапун-горы и освобождение города-героя Севастополя от гитлеровских оккупантов.
Когда знакомишься с повестью «Тринадцать осколков», то прежде всего замечаешь умение автора писать просто, объемно лепить образы. Вообще все произведения Николая Камбулова читаются легко, без насилия над самим собой. Повествование плавное, естественное, как будто прикасаешься к самой жизни, к незабываемым дням минувшей войны. И сюжет обычно не сложен: без всяких замысловатостей, крутых изломов, неожиданных поворотов и прочих литературных «красот». И вместе с тем сразу захватывает. Вот отрывок из его повести «Тринадцать осколков»: