Дайте нам крылья!

Теперь тишина и пустота, когда-то так чаровавшие Пери в особняке Питера, беспокоили ее: они означали, что Питера и Авис дома нет. Они были очень рады рождению ребенка, но из этого не следовало, что они работали и развлекались меньше обычного. Авис, очевидно, винила Пери в том, что та встала между ней и Хьюго. Поначалу Хьюго или ел, или спал. Пери прекрасно помнила, как Авис впервые попыталась убаюкать Хьюго, а тот выгнулся дугой. А потом бился и корчился, пока Авис, багровая от злости и стыда, не сунула его обратно Пери. «Хьюго, миленький, прошу тебя, — молила про себя Пери, — не надо еще сильнее все портить». А он, конечно, не послушался: едва Пери взяла его на руки, как он тут же уютно прижался к ней. Наверное, надо было тогда сразу понять, что ничем хорошим это не кончится. Ну и лицо стало у Авис. Она еще несколько раз пыталась поняньчить Хьюго, но чем дальше, тем больше нервничала, а Хьюго отчаянно протестовал. Чем лучше я училась обращаться с Хьюго, тем сильнее Авис меня ненавидела. Страшно подумать, что бы она сделала, если бы заподозрила, что ее муж тоже предпочитал меня!

Как трудно было скрывать любовь к Хьюго, набиравшую силу с каждым днем, и страх за него! Так что Пери было не обойтись без ежедневных отлучек в детский парк.

Детским парком — там никогда не бывало никого, кроме малышей с нянями, родители были вечно заняты, — назывался обнесенный оградой квадрат буйной зелени, очередная городская роскошь, которую няни в глаза не видели, пока не нанялись на работу в богатые семьи. Зеленая плодородная земля, которую заботливо поливали и возделывали только для того, чтобы там гуляли отпрыски сливок общества. В густой тени ветвей и прятались молоденькие няни, укачивая в колясках будущую золотую молодежь.

Среди этих девушек было только две кормилицы, одна из них — Пери. Другие няни с ними не разговаривали, но Пери с Луизой это не тревожило. Они садились под каким-нибудь деревом и болтали о том, как сделать, чтобы было больше молока, сколько раз в день они кормят, как они волнуются, когда малыша взвешивают. Оказывается, мало просто любить и оберегать ребенка. Пока они не начали кормить, то не подозревали, что отвечают еще и за рост и развитие своего подопечного.

Когда Луиза призналась Пери, что тоже сбежала в Город, Пери возликовала.

— Думаю, мне жилось даже хуже, чем тебе, — тихо проговорила Луиза. — По крайней мере, на тебя обычно не обращали внимания. А психи, которые стояли во главе нашей общины, были убеждены, что любое непослушание — знак, что в ребенке живет злой дух. И выбивали его из нас кусками толстого кабеля — представляешь, они носили их на шее, чтобы мы никогда про них не забывали! Понимаешь, они мучили нас, своих родных детей, и гордились этим — разве это нормально?!

— Боже мой, Луиза! — Пери взяла Луизу за руку.

— Бог тут ни при чем. А если при чем, я его ненавижу, — отозвалась Луиза.

Пери погладила ее по голове.

Когда они увиделись в парке на следующий день, Луиза подарила Пери серебряное колечко и показала такое же у себя на пальце.

— Ты моя сестра, — сказала она. — Навеки.

Навеки. Навеки продлилось недолго. Пери посмотрела на волны, на тот самый океан, который сомкнулся над Луизой, трепал ее труп, обдирал перья с крыльев. Крылья принесли Луизе смерть. А Пери — много горя.

Впереди показалось что-то непонятное. Пери прищурилась: под мерцающей поверхностью моря виднелись какие-то темные фигуры. В этом месте вода отгрызла большой кусок суши. Берег осыпался в море, почти весь песок смыло, оголились серые камни. Волны набегали на растрескавшуюся дорогу, которая упиралась прямо в океан.

— Что это такое, Хьюго?

Из воды торчали кривые палки. Мертвые пальмы. Надо же, устояли, несмотря на сильный прибой. Между мертвыми стволами там и сям торчали металлические шесты — даже выше пальм: фонарные столбы, только лампы давно разбиты. Под водой колыхались бурые прямоугольники, а вокруг — большие грязные пятна, словно растекшаяся тушь. А еще дальше в море вдавались длинные прямые дорожки с черными продольными полосками. Пери снизилась посмотреть. Все это тянулось без конца и края. Похоже, мертвые пальмы когда-то стояли вдоль набережной.

— Хьюго, это же был курорт! Жуть какая. Море его затопило. Коричневые прямоугольники — это крыши вилл, а там, вот погляди, там — купальная бухта, только теперь ее залило, завалило песком, она заросла водорослями. Ого-го, там, на дне, даже затонувшие машины! Черные полоски — разметка на водяных катальных горках. Как же устояли эти пальмы? Одна вон совсем скособочилась, корни у нее подмыло. Ой, Хьюго, я поняла, смотри, они посажены в цементных кадках, а теперь цемент растрескался!

Да, когда-то это был шикарный курорт. А теперь постройки, на которые ушло много миллионов долларов, оказались под водой. Неужели и дом Питера ждет такая же судьба и утес растрескается и сползет в жадные волны у подножия? Сюда пришла беда, пришел потоп, настал ад кромешный, и ничего нельзя было поделать.

Потом Пери пришлось задуматься о другом — она вгляделась в белые буруны и двинулась к берегу, нащупывая длинную невидимую грань, где встречались воздушные потоки. А, вот и он, Тючок, выглядывает из-за мангровых лесов — пышных темно-зеленых фестонов с серебристо-серо-голубой каймой прибоя по краю воды. До дельты оставалось не меньше часа полета. В небе кругом по-прежнему никого не было: Пери изогнулась и посмотрела. Зря этот Зак грозил погоней.

Беда приходит, когда совсем не ждешь, говаривала Ма Лена, и Пери на собственном опыте убедилась в ее правоте. Беда пришла. Сбылась заветная мечта Пери, она достигла цели, которой посвятила все свои помыслы и поступки, — и это погубило ее. Беду принесли крылья. Крылья стоили Пери работы и возлюбленного.

Все началось в тот миг, когда она проснулась в послеоперационной палате. Она ничего не понимала, не могла прийти в себя от потрясения — хуже, чем после родов. Ей пришлось добираться домой самостоятельно, и там она рухнула в постель, ощущая сложенные за спиной непривычные, чужеродные крылья. Пери лежала неподвижно, оглушенная, словно птица, ударившаяся о стекло, даже дышала с трудом, от лекарств ее рвало, и она в ужасе думала: «Что я натворила? Теперь ничего не исправишь!»

За бедняжкой Хьюго ухаживала другая девушка, а кормили его молоком, которое Пери сцедила перед операцией. Пери смертельно боялась, что ее уволят — она много дней пролежала придавленная грузом крыльев, истерзанные, онемевшие мышцы спины не могли их поднять, и Пери не решалась даже встать и поглядеть на себя в зеркало. Раньше она ни секунды не сомневалась, что крылья сделают ее прекрасной, — а теперь ей было страшно, что с огромными мертвыми придатками, приделанными к спине, она превратилась в чудовище.

Когда Пери наконец собралась с силами, встала с постели и снова начала ухаживать за Хьюго, Авис глядела на нее так, что Пери всерьез испугалась. Как же она сразу не сообразила, что теперь Авис возненавидит ее еще сильнее? Ведь Пери претендовала на то, что она ей ровня.

Когда Пери с трудом дотащилась до парка, вяло толкая перед собой коляску Хьюго, прочие няни и вовсе объявили ей бойкот. Повернулись спиной и ушли. А Луиза не перестала с ней разговаривать.

— Ты же моя сестра, — сказала она, но почему-то появлялась в парке все реже и реже.

А потом Пери с Хьюго остались одни. Она и раньше не особенно откровенничала с другими, но с кем-то все-таки общалась. Всегда можно было поговорить о детях, няни рассказывали забавные истории и давали друг другу советы, как облегчить свой каторжный труд. А у Пери были крылья — и из-за нее Хьюго тоже стал изгоем.

«С кем Хьюго играет?» — допытывалась Авис каждый раз, когда Пери попадалась ей на глаза. Авис беспокоилась, что Хьюго проводит так много времени без общения с другими детьми, это Пери понимала. Вскоре Авис сложила два и два и пришла к очевидному выводу — во всем виновата Пери, точнее, ее крылья. А Питер дал понять, что не согласен с Авис, и от этого стало только хуже. Питер полагал, что крылья Пери не отталкивают от Хьюго других детей, а придают ему, Питеру Чеширу, еще больше веса в обществе.