Фанфан и Дюбарри

— Я не забуду этого! — сказал Наполеон.

Шарль Бонапарт разделил содержимое полотняного мешочка на две части. И ни Тюльпан, ни Гужон-Толстяк не решились отказаться, но, дойдя до пристани, одновременно, хоть и не сговариваясь, швырнули деньги в море…

2

Тот, кто пять лет назад был наголову разбит в битве при Понт-Ново, именовался Паскаль Паоли. Был он кадетом неаполитанской офицерской школы, которого во время одного из восстаний против Генуи отозвали обратно на родину, произвели в генералы и назначили главой верховной магистратуры Корсики. Встав во главе повстанцев, он проявил такую энергию и такое тонкое понимание стратегии, что генуэзцам пришлось призывать на помощь французов вначале в 1756, потом в 1765, пока, наконец, как мы уже сказали, не предпочли в 1768 окончательно уступить остров французам.

Борьба же с Францией оказалась слишком неравна. Понт-Ново был полным разгромом, и Паоли куда-то исчез. Какое-то время наверху считали, что он по-прежнему душа сопротивления, но по информации, полученной графом де Марбо из Парижа, Паоли был в Лондоне. Правда, одновременно граф де Марбо узнал, что на корсиканском побережье высадился некий Паскуалини, бывший соратник Паоли, который, вполне вероятно, должен был теперь принять на себя руководство восстанием. Паскуалини действительно восстановил связи с командорами прежних отрядов Паоли и организовал выступление в Ниоле, в приходе Тальчини, в Вальрустике и в Ампуньяни. И отряды полковника Рампоно уже два месяца гонялись по горам, ущельям и лесам именно за Паскуалини.

Полк разделен был на несколько колонн, которые продвигались параллельно, на расстоянии до двух лье друг от друга. Сумей та или иная колонна исполнить свою миссию, "война" была бы практически окончена. Восстание в Ниоле было подавлено, а что касается остальных — это было уже вопросом нескольких недель или даже дней.

Фанфан-Тюльпан, к его глубокому разочарованию, попал не в эскадрон столь любезного ему лейтенанта де Шаманса, а в колонну полковника де Рампоно. Но Рампоно отнесся к нему не хуже и не лучше, чем к любому другому, — он был человеком, способным начисто забыть причиненное кому-то зло, и даже совершил нечто удивительное.

Вечером, перед выступлением в поход, Фанфан нашел его в доме, где полковник разместил свой штаб.

— Мсье полковник! — обратился Фанфан, — позвольте попросить вас оказать мне поистине великую милость!

— О чем вы, мсье?

— Один мой друг, который служит в полку "Ройял Бургонь", горит желанием служить под вашим командованием!

— Горит служить под моим командованием или желанием быть рядом с вами? — саркастически спросил полковник.

— Честное слово, мсье, хочет служить под вашим командованием! И к тому же у нас есть рядовой Миньон, чей старший брат — сержант в полку "Ройял Бургонь" и который с удовольствием проделал бы то же самое. Такой обмен возможен?

— Официально — да, — сказал Рампоно. — Согласно статье 20 указа 1764 года, который…

— Полагаю, я его знаю, хотя он и не был опубликован!

— А! — воскликнул приятно удивленный Рампоно, — как вижу, вы изучаете уставы не "от сих — до сих"!

— Все потому, что я имел возможность слушать ваши уроки, мсье! Меня весьма интересуют уставы…

— Ну, мсье, будь все у нас как вы, в войсках порядку было бы гораздо больше! Так я подумаю, что можно будет сделать!

— Благодарю вас, мсье! А я могу вам под присягой подтвердить, — что касается задора, силы, выносливости, ловкости в стрельбе — у вас не будет лучшего солдата, чем мой приятель Гужон-Толстяк! К тому же в полку "Ройял Бургонь" ему не нравится — считает, там дисциплина слабовата!

Это просто очаровало полковника де Рампоно! А окончательно решило дело фраза, которую Фанфан-Тюльпан произнес с вежливым почтением, как будто подчеркивая этим его важность:

— Ведь если вы будете так любезны, мсье, и захотите нам помочь, никто не осмелится даже заикнуться, что такие обмены не положены!..

Рампоно очень нравилось, когда его считали важной персоной, потому он заглянул к своему коллеге — командиру "Ройял Бургонь" — и в это майское утро Гужон-Толстяк бок-о-бок с Фанфаном-Тюльпаном шагал сквозь лес гигантских каштанов, росших на крутом скалистом склоне.

Как и остальные две сотни солдат в колонне, шли они с ранцами за спиной, с ружьями на ремне, чертовски потели и каждый раз, споткнувшись о торчавший корень или камень, ругались как дикари. Втроем с Пердуном они, как лучшие стрелки, возглавляли колонну, на случай, если наткнутся на засаду, как накануне: тогда из-за скал вдруг коротко прогрохотали выстрелы и двое солдат упали. Три патруля потом прочесали все вокруг — и не нашли ни следа! И вот теперь все начали побаиваться этой пустынной и безлюдной, высохшей и молчаливой земли, откуда в любой миг мог прогреметь смертельный выстрел!

Рампоно пришлось спешиться, — конь был ни к чему на этой местности, полной склонов и бугров, непроходимых зарослей и сплетшихся ветвей, под которые солдатам приходилось подлезать на брюхе. И Рампоно уже не ехал впереди, а шел в центре колонны — а то что бы делали все эти олухи, пади полковник от бандитской пули?

Одним из павших накануне солдат был и Жюль Брак, из "патруля" Фанфана.

Вдвоем их и похоронили, найдя на склоне поляну, где слой земли был достаточно глубок. И на поляне под палящим солнцем остались два маленьких деревянных креста, скоро исчезнувшие из виду за поворотом дороги.

— Корсиканцы так перестреляют нас как кроликов! — хмуро сказал Фанфан-Тюльпан. При мысли, что Жюлю Браку уже никогда не суждено вернуться в Лилль, ему хотелось плакать, и было безразлично все, что произошло потом.

Примерно в лье от места, где они попали в засаду, фланговый дозор заметил одинокий дом, укрытый за деревьями. Дана была команда дом окружить. Внутри нашли троих мужчин, — старика и двух юношей. Всем было ясно, что они вряд ли участвовали в налете, но что, если могли участвовать? И было решено, что все они — сообщники бандитов! И надо же — им так не повезло: в подвале дома обнаружили старое охотничье ружье!

Полковник де Рампоно им прочитал от слова и до слова и до последней точки подобающий параграф из эдикта, изданного в 1771 году графом де Марбо — где запрещалось под страхом смертной казни иметь какое бы то ни было оружие. Трое мужчин, разумеется, не поняли ни слова из речи, произнесенной на чужом для них языке, но через десять минут были уже повешены на самом толстом суку могучего каштана, в тени которого стоял их дом.

Фанфан-Тюльпан отреагировал на событие это с опозданием, испытав вначале отвращение, потом страх, чтоб не произошло новых нападений — не оттого, что опасался внезапной смерти, а оттого, что содрогался при мысли о карательных мерах, о тех безжалостных убийствах, что разбили его представление о воинской доблести. А Гужон-Толстяк? Тот думал точно также!

Во время послеобеденного отдыха колонну нагнал посыльный, приехавший на муле — животном, способном справляться со здешнем рельефом. Едва сойдя с мула, посыльный рухнул наземь. Для полковника у него были три депеши.

Полковник влез на пень, и дождавшись, пока все умолкнут, заговорил:

— Мсье офицеры, унтер-офицеры и солдаты, я получил из штаба три депеши. Прошу их выслушать с подобающим вниманием! Одна из них может ранить сердца нас, французов, поэтому начну я с добрых вестей: районы вокруг Тальчини и Ампуньяни умиротворены полностью! Там было вычищено все и сожжено что надо, а те повстанцы, которых не повесили, отправлены в Тулон на галеры.

— Ничего себе хорошие новости! — сердито процедил Фанфан сквозь зубы. — По себе судишь, полковничек!

— Паскуалини, вождь повстанцев, которого мы ищем, — продолжал надрываться полковник, — находится как раз в той местности, которую мы прочесываем. Это вполне достоверная информация, — подчеркивается в депеше, ибо исходит от видной здешней особы, которая предана Франции! Не могу разглашать подробности, которые здесь сообщаются, но знайте, что победа близка! Мсье, ура!