Страница 8 из 12
Итак, мы знаем, что человеческий мозг способен находить смысл в совершенно новых данных, соотнося их с коррелирующими, уже существующими в мировом опыте. Возможно, супруги или сотрудники, работающие в тесном контакте друг с другом, смогут находить время для усвоения «сырых» (raw) [27] ментальных данных и обмена ими. Это будет интенсивный и глубоко переживаемый личный опыт: частичное или даже полное раскрытие себя – несмотря на все волнение, «шумы» и турбулентный хаос, которыми может встретить такую попытку чужой мозг.
Но освоить такую науку будет очень нелегко. Основная анатомия человеческого мозга одинакова у всех нас, но нейронные цепи заметно различаются в зависимости от личного опыта людей. Идентичные мозги могут быстро приобретать отличительные черты. В маленьком мозге каждого моллюска вида Aplysia ( м орской заяц) ровным счетом 162 нейрона, не больше и не меньше. А у каждого представителя Caenorhabditis elegans (разновидность аскарид) – 302 [28] . Иными словами, каждое существо этих видов при рождении имеет точно такой же мозг, как и другие представители вида. Однако нейронные связи в их мозгу в процессе жизни приобретают индивидуальные различия. Например, моллюск Aplysia учится в случае приближающейся опасности втягивать жабры. При этом усиливаются существующие синапсы и создаются новые. В этом смысле представители одного и того же вида начинают отличаться друг от друга. (Физические изменения в нейронных сетях можно наблюдать под микроскопом – буквально видя, как формируется память).Если подобная вариативность, связанная с обучением в процессе жизнедеятельности, возможна для 162 или 302 нейронов, то, вне всяких сомнений, она должна быть еще более характерна для человеческого мозга, включающего 100 миллиардов их. Нейронные связи головного мозга, отображающие те или иные концепции, у разных людей будут существенно различаться. Исходя из предположения, что один мозг может учиться понимать «сырые» (raw), необработанные и неотфильтрованные сигналы другого мозга, мы должны учитывать, что такое обучение будет требовать времени и усилий. Теоретически, представляется вероятным, что мозг будет стремиться воспринимать лишь обобщенные и отделенные от «шумов» и нервозности данные – чтобы соответствующим образом на них реагировать.
Делает ли нас одинокими электронное общение?
В 1909 году Зигмунд Фрейд в результате своих наблюдений пришел к твердому убеждению: телефон не только позволяет людям общаться на расстоянии, но и отдаляет их друг от друга. Почти столетие спустя писатель Адам Гопник (Adam Gopnik) с ужасом обнаружил, что воображаемый друг его дочери по имени Чарли Равиоли был доступен ей только по игрушечному мобильному телефону и всегда был слишком занят, чтобы поиграть непосредственно с ней.
Тогда Гопник опубликовал резкое эссе «Столкнувшись с мистером Равиоли» (“Bumping into Mr. Ravioli”) [29] . Писатель предположил, что бешеная лавина электронных сообщений заставляет людей вести такой образ жизни, при котором «реальное общение» вечно откладывается на потом – и никогда не наступает. «Подобно Чарли Равиоли, – писал Гопник, – мы вскакиваем на ходу в такси и оставляем свои сообщения на автоответчиках, не поддерживая живое знакомство с людьми, и обнаруживаем, что теряем друзей». Позднее он признавался, что это эссе вызвало больше читательских откликов, чем все его другие статьи вместе взятые.
То эссе задело нерв проблемы, однако Гопник – не единственный, кого беспокоит вопрос о том, каким образом технология меняет человеческие отношения. Ученые, изучающие общество, ориентируются на объективные данные и теории. Роберт Путнэм (Robert Putnam) в ставшей своего рода вехой книге «Боулинг в одиночку» (“ Bowling Alone”) приводит многочисленные свидетельства того, что в последние 40 лет социальная жизнь переживает глубокий упадок. По его наблюдениям, между 1974 и 1994 годами число американцев, посвящающих свое время посещению клубов, уменьшилось на 42 %, работающих в общественных комитетах – на 39 %, посещающих общественные собрания – на 35 %. Такой показатель, как ежегодное число визитов к кому-либо в гости на вечеринку, упал с 14,5 посещений в 1975-м до 8 в 1995-м.
Проведя обстоятельный анализ, Путнэм главным виновником всех бед объявил телевидение: «Зависимость от телевидения, служащего средством развлечения, – это не просто одна из заметных предпосылок к общественному разъединению людей, но единственный постоянно действующий фактор , который я выявил» [30] . Коммуникация посредством мозговых имплантов, кажется, способна ухудшить дело. Она в полной мере высокотехнологична и может обходиться без участия человеческого «я». В подобной коммуникации возможна симуляция близости: вспомните, как Витторио чувствовал физическое присутствие и ощущения своих партнеров. У нас есть причина опасаться того, что общение сделается лишь тенью реальной жизни.
Однако известны и свидетельства в пользу того, что технология расширяет сферу человеческих связей. В конце 1990-х годов двое социологов изучали пригород Торонто, названный ими Нетвиллом (Netville) [31] . В этом месте были построены 109 домов (каждый рассчитан на одну семью), и тем, кто переезжал туда, сразу же предлагался свободный доступ к широкополосному Интернету. Однако по некоторым причинам, связанным с деятельностью провайдера, оборудование получили только 60 % семей. Оставшиеся 40 % должны были обходиться без Интернета.
Городок был оборудован собственной системой мониторинга, позволявшей исследователям вести сравнительные наблюдения, изучая социализацию как тех, кто был подключен к Интернету, так и тех, кто подобного доступа не имел. В итоге 68 % резидентов, подключенных к Интернету, сообщили, что уровень их социальных контактов увеличился или остался таким же. И лишь 45 % не подключенных к Сети жителей утверждали то же самое. «Вопреки всем прогнозам в духе антиутопий, – писали ученые, – новые коммуникационные технологии не отрывают людей от их социального окружения. Каналы связи, проложенные и действующие благодаря работе компьютеров, укрепляют существующие сообщества людей, помогают устанавливать и поддерживать те человеческие отношения, которых, вероятно, прежде просто не было» [32] .
Какая из двух затронутых нами перспектив ближе к истине? Очевидно, обе – и ни одна. Интернет не просто что-то добавляет или предлагает замену чему-то уже известному – он создает новые формы взаимодействия, а также меняет сам характер общения (mode of communication). Совершенно бессмысленно пытаться решить, делает ли Мировая Сеть повседневную жизнь «лучше» или «хуже».
Гораздо полезнее проверить терминологию, используемую в данном споре. Когда люди, имея в виду Интернет, что-то празднуют или что-то оплакивают, они делают не вполне осознанные, но очень глубокие предположения. Например, что человек и общество существуют в совершенно разных сферах. Или что внутренняя жизнь человека или его сознание недосягаемы для общества. С другой стороны, последнее по отношению к личности представляется чем-то внешним. Оно – совокупность видимых действий, но за пределами индивидуальной жизни лишено всяких мыслей или интенций. Если следовать подобной логике, то взгляд, например, на церковную общину не заметит ее группового мышления, которое реализуется на трансперсональном уровне. Это всего лишь группа, но не единый организм. Агрессивная толпа, наоборот, часто выглядит единым организмом, но никогда не бывает мыслящим целым.
Предположения, которых мы коснулись выше, могут быть весьма разрушительными. Узники обычно испытывают ужас перед одиночным заключением, которое считается самым жестоким из наказаний такого рода, приводя, как ясно из документальных свидетельств, к неизлечимому безумию. Даже Генри Торо, написавший книгу «Уолден, или Жизнь в лесу», посвященную радостям индивидуализма, почти ежедневно спускался в город пообедать с друзьями. Чтобы оставаться человеком, каждый из нас нуждается в общении с другими людьми.