Короли побежденных

Проносил я как-то шесть дней настоящую власяницу, добытую все в том же Таросе, но она оказалась обжита такими голодными и злыми блохами, что до назначенного семидневного срока я не дотянул. По счастью, опять же свидетелей не было.

И вот через три года такой жизни я пришел слезно молить Рувена, чтоб он нашел какой-нибудь достойный повод для того, чтоб мне убраться отсюда подальше.

— А что такое? — полюбопытствовал Наставник.

— Хватит. Устал. Надоело. Пора кровь пошлифовать, как друзья-соседи говорят. Двадцать лет живу на свете, а ничего не видел, кроме их пьяных рож. Кроме того, пора долг платить.

— Какой это долг?

Я замялся. Не стоило говорить об этом, но теперь уже поздно.

— Ну я же сказал тогда… словом, я пожелал ему смерти, чтобы мне тоже позволили меч носить. А он, может, как раз тогда в реку и въехал.

— Ражден, стой. — Рувен положил мне руку на плечо. — Это снова гордыня, и ничего больше. Ты думаешь, хоть кто-нибудь под небом будет слушать безумные слова мальчишки?

— Я спокоен. Только какая разница — оттого утонул, не оттого? Слова эти я сказал, ты свидетель. А подумал и того больше. Так что от слов и мыслей я все равно должен очиститься. Пусть Огонь меня как следует испытает.

Наставник покачал головой, вздохнул сокрушенно:

— Ну что с тобой сделаешь, упрямая голова? Ступай, да смотри не оступайся.

И вскоре Законоговоритель Тароса призвал меня на север, в Линкарион, на «волчью, злую, тьмой пронизанную землю, где славные рыцари насмерть стоят против разбойных тардов и полных темной магии черноголовых»…

Отец наконец собрался с мыслями, набрал в грудь воздуха, возложил ладони на мою голову:

— Прими мое благословение, сынок. Сегодня ты выходишь на большую дорогу…

Я поперхнулся. Хестау, даром что нарисованная, казалось, тоже с трудом сдержала смешок.

— Не осрами свой меч и наш герб…

«И покончим на этом с назидательной частью», — подумал я непочтительно, подставляя макушку отцовскому поцелую. Желание немедленно сделать ноги становилось просто невыносимым.

Потом я зашел проститься с матушкой. Она снова вышивала что-то для Храма. После того, как похоронили брата, она почти не выходила из своих покоев.

Я поцеловал ее руку, сказал как мог ласково: «Прощайте, сударыня» — и вдруг с ужасом почувствовал, как ее слезы падают мне на щеку и шею. Я поспешно ушел, а если оставаться честным, попросту сбежал оттуда.

И лишь когда ворота отчего дома затворились за мной и копыта Вороного принялись размеренно выбивать пыль из северной дороги, я наконец-то почувствовал себя блаженно одиноким.

Через неделю я добрался до Хейда, маленького, утопающего в зелени городка на берегу реки, в котором проводил летние дни Законоговоритель. Приближался большой праздник — День Первого Слова Свободы, когда два века назад Лаур начал учить церетов. В праздничный день в Храме Хейда я поспешно и торжественно присягнул Мечу и Огню. Во время всей церемонии я честно старался испытывать благоговейные чувства, но не довелось. У здешнего Наставника, похоже, болел правый бок, и его искусанные губы да запах сотни масляных светильников целиком занимали мои мысли. Вместе со мной посвящение прошел еще один юный дворянин из Тароса, также призванный сокрушать исчадия севера.

С торжественного ужина я улизнул. Отдал меч и копье на хранение хозяину гостиницы (в мудрости этого обычая я убедился чуть позже) и, заперев хорошенько дверь, попытался поскорее заснуть, чтобы открыть глаза — и сразу утро. Мне все еще казалось, что я убежал от родного дома недостаточно далеко.

Проснулся я, к сожалению, еще в темноте, за полночь, от грохота и боевого клича за дверью. Поскольку нечистая сила никак не могла колобродить в ночь после светлого праздника, я вышел посмотреть, что случилось. В самом деле, никаких тварей тьмы не было видно, просто человек пять, судя по одежде, из чьей-то свиты, пытались отбить для себя еще одну комнату на ночь. Дверь они уже снесли с петель, но в проеме, вооруженный табуретом, мужественно сражался тот самый новопосвященный из Тароса. Хозяин и слуги весьма благоразумно не показывались, содрать плату за разрушения можно будет и завтра.

Перевес был на стороне нападающих, и даже не тройной, которого, как известно, достаточно для успешной осады, но пятикратный, так что бдеть бы юному рыцарю всю ночь внизу на лавке, но тут с тыла в ряды противников врезался я, тихонько размахивая цепником (его-то я и не подумал отдавать).

Махал я как мог аккуратно, но все равно отчаянно трусил: оружие было серьезное, и изрядная пеня за увечья могла совсем опустошить мой карман. А стоило сшибить какой-нибудь факел, и мы зажгли бы славную свечку в честь Лаура. К счастью, в этой давке мне ни разу не удалось толком размахнуться. Захватчиков, ошеломленных таким поворотом событий, с позором выставили на лестницу и начали переговоры.

Я заявил, что мой доблестный соратник может ночевать у меня, тем более что его комната пришла теперь в полную негодность. Эту комнату мы и уступаем злокозненным пришельцам с условием, что они заплатят за все ими сокрушенное. На том и порешили.

Парня звали Йорг, он был моим сверстником и почти соседом. Его отец командовал отрядом, охранявшим Совет Лучших в Таросе. Йорг, как и я, мечтал о подвигах, только, в отличие от меня, не стеснялся об этом говорить. Так что мы беседовали до утра и назавтра скакали на север колено к колену. Вечером под кроной столетнего дуба мы произнесли клятву побратимов.

Глава 3

До Линкариона мы добрались нескоро. Не буду ругать дороги, виноват был я один. Почти каждую ночь я тащил Йорга с торного пути в лес во влажные, покорные северным ветрам сосняки, привыкать к тому, как пружинит под ногами мох, учиться пробираться сквозь молодые ельники, заучивать новые запахи, шорохи и голоса. Под утро мы раскладывали костерок, перекусывали прикупленной днем снедью, потом спали до полудня, немного продвигались вперед, и все начиналось сначала.

Я уж не говорю о том, что ехать нам довелось мимо старых медных рудников, и, если бы не Йорг, я, наверное, сломал бы шею в каком-нибудь тамошнем карьере. Словом, оказалось, что на свете, помимо разбойников тардов и проклятых черноголовых, полно удивительных и занимательных вещей.

Но праздничные песнопения в День Падения Рувеи мы слушали уже в Новом Храме Линкариона.

После Тароса и Хейда городок показался нам совсем уж крошечным, людным и пыльным. Из камня были сложены одни из городских ворот (их так и звали Каменными) да еще два огромных, неуклюжих, набитых заплесневелыми реликвиями Храма бывшие тардские дворцы, как я вскоре узнал. Зато люди тут высоко чтили Новое Благочестие — более плотной и потной толпы в Храме мне прежде не доводилось встречать.

На службе я поболтал кое с кем из прихожан, а потом сразу же повел Йорга в Старый Город, где селились познавшие Огонь инородцы: мне не терпелось увидеть живого черноголового (здесь их звали ашен, Люди Пепла) или, на худой конец, разбойного тарда. Увы! В Старом Городе было все то же — серые домики, полуголые детишки в пыли, громко воркующие голуби, подозрительного вида лавчонки, резко пахнущие брагой и мочой. Только в необычном жестком и протяжном выговоре некоторых здешних обитателей чувствовалось что-то чужое.

Гораздо интереснее была Гавань, а вернее, узкий, глубоко вдающийся в морской берег залив, рядом с которым и угнездился город. По случаю праздника она вся была запружена кораблями — от кривобоких скрипучих рыбачьих суденышек до черных, чуть курносых стремительных красавцев, ходивших на Острова черноголовых. Мы болтались по их палубам до самого вечера, расспрашивали, рассказывали, торговались, менялись. Пока я боролся с каким-то матросом на спор, за медное запястье, Йорга утащила в шатер тардская вещунья (копна соломенно-седых волос, подведенные углем глаза), нагадала ему богатую невесту и пятерых сыновей.