Страница 14 из 46
Лежащие рядом псы неопределенно тявкнули. Потом враз поднялись и с лаем бросились в темноту. Застукали рогами олени. Тревожно всхрапывая, поднялось все стадо. Омрувье расчехлил карабин.
— Волк, или медведь, — сказал он. — Обходите стадо живее!
Псы, однако, вернулись. Поскуливая, ткнулись мордами в колени пастухов. Скоро успокоилось уставшее за день стадо. Векет тоже прилег.
Первыми, как обычно, поднялись мамаши-важенки. Подросшие телята с такой силой тыкали их под живот, что у иных зад подлетал высоко над землей. Молодые бычки схватывались между собой, пробуя на крепость свои еще слабые рожки.
Омрувье метнул чаат и подтянул к себе упиравшуюся всеми четырьмя ногами важенку. Вывернул и прижал к земле рога — олениха упала на бок. В грустном фиолетовом глазе, как в объективе фотоаппарата, отразился закругленный мир. Векет схватился за лодыжки задних ног, бригадир легонько ткнул кулаком важенку в сосцы, наклонился.
— Уже мало, — сказал он, утирая губы, — Телята подросли, отвыкают от материнского молока. Это хорошо. Ждан, попробуй.
Он почувствовал на языке теплоту густого молока.
— Вот теперь ты настоящий пастух, — сказал Омрувье, — Попьешь еще горячей крови, отведаешь панты, тогда никакая хворь не возьмет.
После дежурства Ждан тихонько приоткрыл дверцу фургона. Девушка еще спала, высунув из-под одеяла лишь кончик носа. Ждан прикрыл дверь и сразу вспомнил о рации. Всем станом принялись искать заготовку антенны.
— Я же помню, что сюда клал, — твердил обиженно механик. — Знаю, это все ваши шуточки. Ну, погодите! Мне ничего не стоит выйти отсюда на райцентр или округ.
Спать он не лег, а рьяно взялся за дело. Но тут пастухи быстро свернули палатку, и трактор двинулся на новые пастбища.
Вечером Ждан установил на шесте громоздкое сооружение из палок и проволоки, в условленный час надел наушники. Оленеводы собрались возле кабины трактора.
— Не достанет, зубы изо рта! — сказал Вано. Обычно в бригадах тракторист является и радистом.
— УВИ-5! УВИ-5! Я — РД-2. Как слышите? — Ждан послушал, снял наушники и приложил к уху Вано.
— Странно, — захлопал глазами Вано. — Никогда отсюда не доходили эти… как их?… радиоволны.
Омрувье долго кричал и доказывал что-то про Сторожевую сопку, Каменную Скользкую речку. Потом слушал, кивая головой.
— Да, он с нами. Помог здорово, заслуживает только похвалы. На, говори, — он передал наушники Ждану.
— Вы почему, товарищ Тукай, застряли? Помощь — это конечно, хорошо, но и здесь технику к зиме надо готовить. У нас проливные дожди, туман. Вам всем пора возвращаться в стойбище. Сообщите о прибытии — вездеход пришлем.
— Возвращаться велено, — передал слова директора Ждан.
— Слышал. Завтра обогнем сопку и будем возвращаться другой долиной, там пастбища отличные.
Но прошло еще пять дней, прежде чем они смогли подойти к родному стойбищу Оемпак.
Ливень их все же прихватил, а последние сутки они продвигались к сплошном тумане. Пастухи вконец вымотались, следя за стадом. Несколько суток подряд не спал Вано, чудом преодолевая вздувшиеся реки и топкие озера. Ждан сильно простудился и отлеживался в фургончике, глотая подряд все таблетки, обнаруженные в походной аптечке. Аня поила его горячим отваром из приозерного трилистника, заменявшего чукчам в старину чай. Ночью она согревала его дрожащее тело своим молодым и горячим.
Все население стойбища Оемпак собралось на бугре в ожидании оленеводов. Псы Рекокальгин и Пикки поспешили первыми сообщить радостную весть, а привязанные ездовые собаки подняли настоящий гвалт.
Люба Нутакалянна обняла Аню. Пананто-Тке хлопотал возле саней. На корточках сидели и улыбались старушки Окконакай и Эттыне.
Ждан доплелся до яранги и сразу залез в полог. Скоро и чай согрелся, чоттагин наполнился мясным духом. Женщины без умолку тараторили по-чукотски, спеша сообщить разные новости, расспросить о летовке. Мужчины сдержанно отвечали, обмякшие и разомлевшие от домашнего тепла и внимания.
— Ты мне переводи, — попросил Ждан Аню, — Вот сейчас что Эттыне сказала псу?
Аня засмеялась:
— Она сказала: «Подавишься, пес, костью». А теперь о том, что под ногами разбросано много вещей.
— А Окконакай почему смотрит на меня и ворчит?
Аня помялась:
— Она сказала тебе, что если ты будешь болеть, то помрешь. Болеть нельзя.
Заболеть и не выйти из яранги в старые времена было бедой для всего стойбища. Особенно во время переночевок. Это сейчас чуть что — санрейс.
Окконакай опять сурово глянула на механика. Поднялась, отцепила большой котел с мясом, подвесила поменьше. Плеснула туда оленьей крови, из темных углов яранги достала пучки каких-то трав, отщипнула от каждого — и тоже в котел. Затем нарезала тонкими ломтиками печень, перемешала с медвежьим жиром. Когда варево закипело, сразу сняла.
Ждан, морщась, выпил невкусную густую массу, Аня укутала его пуховым одеялом, и он начал сразу потеть. Ночью несколько раз просыпался, чувствуя на лбу прохладную руку девушки.
Утро принесло легкость и радость выздоровления. У костра сидела Люба Нутакалянна и вплетала в косички нить с разноцветными бусинками. Потом она начнет прибирать свое жилище, вытряхивать шкуры, а после завтрака сядет за шитье. Тут она заноет мягким грудным голосом. Эттыне, довольная, тоже займется чем-нибудь по хозяйству. Хорошо у нее на душе: Вовка здоров, а веселая невестка в доме — и сыну радость, и свекрови.
Люба вплела бисер, уложила косички, достала новые торбаса. Одну пару протянула мужу, вторую — Ждану.
— Пока вас не было — шила. Носите и вспоминайте добрым словом Нутакалянну. Больше никто вам так не сошьет.
Ждан обратил внимание, что сегодня все стойбище Оемпак нарядилось в красивые одежды. Даже Вовка щеголял в белоснежной кухляночке, подпоясанной ремешком, на котором болтался настоящий нож, ложка из мамонтовой кости и древняя праща. Эти «рогатки», впрочем, и сейчас можно увидеть у иных пастухов. В былые времена из пращи убивали утку или гуся. В наши дни ей можно разве что отпугнуть крупного хищника. Круглый камень, пущенный из пращи, рождает характерный свистящий звук.
Нашелся и Ане нарядный керкер.
— Сегодня праздник будет, — сказала она. — Окончание летовки.
Пастухи подогнали стадо к стойбищу, заарканили крупного оленя, Омрувье отошел в сторонку с копьем, снял шапку и некоторое время смотрел на восток, беззвучно шевеля губами. Затем он подошел к пойманному оленю, примерился и аккуратно ткнул его под левый бок, в сердце. Предсмертная дрожь пронзила тело животного — оно рухнуло на землю. Женщины подняли оленя, подложили под него зеленые ветки ивняка. Старуха Окконакай плеснула на тушу водой из кружки. Началась разделка.
Эттыне принялась готовить праздничную чукотскую кашу, сдабривая ее непереваренной травой из желудка оленя. Это кушанье придаст силы участникам предстоящих соревнований. По прежде она по древней традиции добыла огонь трением. От предложенной Жданом бензиновой зажигалки наотрез отказалась.
Перед ярангой разложили призы: мешок с нерпичьим жиром, красивую шкуру пестрого оленя, лисий воротник. Эттыне вынесла котел с кашей. Первым сунул свою ложку маленький Вовка; Бабушка подала внуку кэпрольгин — посох удачи с родовой меховой полоской, украшенной бусинками. Вовка побежал к соседнему озерцу. За ним отец и мать, старая Эттыне. Они смешно расставляли ноги, делая вид, что никак не могут догнать малыша. Вовка пришел первым, и ему под дружные возгласы был вручен главный приз — шкура оленя. Страшно довольный, он поволок ее в свою ярангу.
Взрослые бежали по всем правилам — от сопки и назад. Олег Кергият ринулся с такой скоростью, что остальные участники забега от удивления даже приостановились — эй, куда же ты? — но, спохватившись, рьяно припустили за молодым пастухом. Олегу достался медвежий жир. Вторым пришел Ждан, и Аня вручила ему лисий воротник. Николай Векет стрекотал кинокамерой.