Зеркала

Во время тройственной агрессии наш друг Кадри был ранен в ногу и лишился левого глаза, что вынудило его уйти из армии. Его назначили на ответственную должность по руководству культурой в министерство национальной ориентации. На этом посту он впервые в жизни начал интересоваться культурой. Днем работал, по вечерам учился и доказал, что обладает способностями и к тому, и к другому. А когда через несколько лет были провозглашены социалистические законы, Кадри с тем же усердием, с каким изучал культуру, стал изучать социализм. Искренне веря в революцию, он всегда с готовностью принимал то, к чему призывала революция. Конечно, его моральные принципы, привычки и идеалы были и оставались буржуазными, однако он был буржуа, говорящий на языке революции. И это объяснялось не лицемерием или страхом, а искренней преданностью революции и ее лозунгам. Я считаю Кадри одним из самых честных и бескорыстных людей. Он был неистовым врагом приспособленцев и взяточников, обманывавших доверие революции. Поражение 5 июня 1967 года до глубины души потрясло Кадри. В полной растерянности он спрашивал:

— Неужели наша славная история пойдет прахом?! Неужели снова мы склоним головы перед реакционерами и империалистами?!

Всеми средствами старался Кадри обрести утраченное равновесие и надежды. Размышлял над причинами поражения, чтобы извлечь из него урок и обратить на пользу его горький опыт. По мере того как он приходил к выводу, что капитуляция неизбежна, крепла и его сила духа. Серьезно изучая суровую действительность, он умел увидеть в ней едва заметную искру надежды. В этом он был похож на доктора Азми Шакера и на доктора Садека Абд аль-Хамида.

— Современная история арабов, — говорил Кадри, — не что иное, как цепь поражений в схватке с реакцией и империализмом. И всякий раз из мрака отчаяния возрождается свет новой надежды. Канули в прошлое и монголы, и крестоносцы, и англичане, а арабы остались!

Всем своим существом он жаждал, чтобы революция продолжалась и победила любой ценой, чтобы никакие препятствия не мешали успешному процветанию нашей родины в пору, когда приходится так дорого платить за каждый день отставания. Кадри следил за развитием обстановки на фронте и искренне сокрушался, что сам уже не может участвовать в битве и не может отомстить врагу за поражение. С нетерпением он ждал конца наших военных приготовлений. Постоянно, день за днем жил он в страшном напряжении, в душе его сменялись тревога и надежда, к себе он был требователен до беспощадности.

Если не принимать в расчет противоречивые мнения Салема Габра, едкие насмешки Аглана Сабита и горькую критику Реды Хаммады в адрес Кадри Ризка, нужно признать его безусловно искренним и достойным уважения деятелем июльской революции. Вероятно, трудно дать ему определенную оценку, исходя из каких-то общих принципов, но его можно хорошо понять в свете Хартии[88]: он верит в социальную справедливость так же, как в частную собственность и в создаваемые ею стимулы. Он верит в научный социализм так же, как в религию. Верит в родину так же, как в арабское единство. Верит в наше наследие так же, как в науку. Верит в народ так же, как в абсолютную власть.

И когда он, прихрамывая, входит и смотрит на меня своим уцелевшим глазом, я всегда встречаю его у себя с искренним чувством любви и уважения.

Кямиль Рамзи

Познакомились мы в 1965 году в доме доктора Азми Шакера. После пятилетнего пребывания в лагере он вышел тогда на свободу. Высокий, худой человек лет пятидесяти, с большой лысой головой и с маленькими блестящими глазами. Доктор экономических наук. До ареста преподавал на факультете торговли.

— Читал вашу книгу об экономических теориях, — сказал я ему, — и получил столько же удовольствия, сколько и пользы.

Доктор Кямиль поблагодарил.

— Преподавание в университете всегда отвечало моим склонностям, — сказал он.

— Его обвинили по ошибке, — заметил доктор Азми Шакер, — приписав ему кое-какие практические шаги в политике. На самом-то деле он ученый и его деятельность никогда не выходила за рамки научных исследований и сочинения книг.

Вскоре доктор Кямиль Рамзи был назначен на высокий пост.

— Он образец настоящего ученого и бескорыстного человека, — сказал по этому поводу Азми Шакер.

Кямиль Рамзи был дружен с Салемом Габром и Зухейром Кямилем. Я познакомил его с Редой Хаммадой, доктором Садеком Абд аль-Хамидом и Кадри Ризком. У них он вызывал чувство уважения, однако без особой теплоты. В беседе с ним обнаруживалась глубина его знаний, суждения подкупали своей искренностью. Образование он получил в Англии и превосходно разбирался в социальных и политических проблемах, обладал врожденным полемическим талантом: говорил уверенно, с убеждением. Не признавал компромиссов, не любил комплиментов и упорно отстаивал свою точку зрения. Такое же упорство со стороны противника выводило его из равновесия, приличествующего человеку столь высокого положения. Он обрушивал на оппонента поток доводов и доказательств, имеющих целью разбить его наголову. Своим фанатизмом он напоминал мне Абд аль-Ваххаба Исмаила, несмотря на разницу их взглядов.

— Он, безусловно, ученый, но склад ума у него, как у верующего, — сказал я однажды доктору Азми Шакеру.

— Он действительно фанатик и страшно горяч в спорах, — согласился со мной доктор Азми, — это потому, что нервы у него сильно расшатаны еще в пору его тюремного заключения.

Позднее познакомился я и с женой доктора Рамзи, тоже доктором экономических наук и преподавателем факультета торговли; она являла собой прекрасный пример образованной египтянки. Уже не был для меня тайной и образ жизни доктора Рамзи, в наши дни весьма редкий. Одевался он необычайно просто, в еде был неприхотлив до крайности, к тому же не пил и не курил. До женитьбы не знал женщин, рассказал он мне как-то, и в период своей учебы в Англии стоически боролся со всеми соблазнами. Меня удивило, что, несмотря на свой атеизм, доктор постится в рамадан. Я спросил его, чем это можно объяснить.

— Мой отец был простым рабочим и весьма религиозным человеком, — ответил он. — Воспитал он нас в религиозном духе, и с детства я усвоил нравственные догмы ислама. По сей день я придерживаюсь только тех, что не противоречат моим убеждениям. Пост — это старая привычка, к тому же он полностью отвечает моему образу жизни. — И, помолчав немного, добавил: — Истинный смысл религиозных обрядов становится ясным, если их рассматривать вне связи с религией.

Я тут же вспомнил Захрану Хассуну и удивился огромной разнице между двумя этими людьми. Ну прямо небо от земли — так отличались они друг от друга.

— Жизнь наша не лишена противоречий, — сказал я доктору Рамзи.

— Главное — это работать на будущее!

— Вы, конечно, верите в коммунизм?

— Да.

— И считаете себя искрение преданным революции, назначившей вас на столь высокий пост?

— Я создан для дела и не мыслю себя вне его, — четко, с уверенностью отвечал он.

— Но я спрашиваю вас о преданности революции…

Доктор глубоко вздохнул.

— Мне не свойственно лицемерие, и, если я принял назначение, буду работать честно.

— И все же в вашем ответе чего-то не хватает.

— Пожалуйста, дополню. Я честен по отношению к революции, но не верю в нее, точнее, не верю до конца. Но в настоящее время я удовлетворен тем, что она прокладывает путь к истинной революции!

— Ваша позиция похожа на ту, что занимал когда-то наш друг Азми Шакер.

Доктор Рамзи засмеялся и вдруг, оборвав смех, резко сказал:

— Он сложил оружие до начала битвы, мы же примирились с существующим положением лишь после того, как поняли бесполезность борьбы.

— Быть может, он просто был дальновиднее!

— Разрешите мне в таком случае послать ко всем чертям эту дальновидность!

Азми Шакер необычайно восхищался доктором Рамзи. Реда Хаммада — тоже, несмотря на идейные разногласия. Мы нередко говорили о Рамзи, хотели понять и оценить его личность.

88

Имеется в виду принятая 30 июня 1962 г. Хартия национальных действий — политическая программа Арабского социалистического союза, в которой провозглашался выбор Египтом социалистического пути развития.