Страница 11 из 36
- Это был самый теплый класс. Солнце светило в окно весь день, - сказала Елена Александровна.
После сорока пяти минут тесноты, когда учитель и то проходил бочком к своему столику, а ученики сидели вовсе локоть к локтю, на перемену все выбегали во двор. Ранней весной старшеклассники после уроков запрягали коня Кобчика и ехали в лес за голыми озябшими топольками - их высаживали в школьном дворе.
- Постойте, когда же это было? Двадцать лет назад! Почти как у Дюма.
Елена Александровна переходит от дерева к дереву Да, деревья, как и дети, быстро растут!
Юра ей запомнился приветливостью. Исполнительный веселый мальчик. Очень активный по натуре: на вечерах декламировал стихи и участвовал в драмкружке, пел в хоре, играл в школьном оркестре на трубе. Его белая рубашечка и красный галстук так и стоят перед глазами... Конечно, если б знать заранее, что получится из каждого...
Я понимаю желание учителей спустя двадцать лет после того, как Юрий сидел за партой, представить эту парту неисцарапанной, неизрезанной, а самого Юрия тем идеальным учеником, по которому извечно тоскует педагогическая душа. Преподавательница вспоминает его в белой рубашке, с повязанным пионерским галстуком...
А между тем я сомневаюсь, чтобы он приходил в школу каждый день одетым столь тщательно. Семья Гагариных бедствовала на разоренной войной Смоленщине. Отец пробовал разные заработки, а сыновья, случалось, ходили с военной санитарной сумкой по пустым полям, собирая прошлогодний картофель. Наоборот, более естественным представляются заплатанные курточки и стоптанные башмаки.
Алексей Семенович Орлов, собиратель истории Гжатска, старшая дочь которого училась в той же единственной тогда средней школе, покачал головой:
- Нет, конечно, он не был «розовым мальчиком». Он был живой и очень подвижный паренек. У нас поместному, по-смоленски, таких называют «сбродник».
- Колобродник?
- Вот именно.
А Наташа, его дочь, сказала:
- Мы жили школой. У нас так мало было радостей вне ее. В семьях ютились скученно и голодно. Не знали мы тогда ни театров, ни телевизора. Проходили Островского, а не видели на сцене ни одной его пьесы. Никто из нас не бывал даже в Москве, хотя она под боком, всего-то несколько часов поездом. Но нам не на что было ездить... Я до сих пор люблю своих учителей: они старались скрасить наше скудное детство. Хотя мы сами вовсе не ощущали его таким! После уроков мы сдвигали парты - собственно, это были просто узенькие, плохо струганные столики - и заводили патефон. Так часами слушали музыку или, под патефон же, танцевали. Не то что зала, даже коридора в школе не было. Только сенцы, лестница и тесные комнатенки классов. А мы не уходили из них! Без конца устраивали какие-то выставки, клеили альбомы, готовили самодеятельные вечера.
Я подумала: вот откуда активность подростка Юры! Его душа так жадно стремилась всегда к светлым и действенным проявлениям жизни. И он декламировал стихи на вечерах, пел в хоре, даже играл на трубе - он тоже не хотел уходить из школы!
Наталья Алексеевна Орлова вспоминала, как она видела Гагарина уже в конце апреля 1961 года в Праге, когда он тотчас после своего полета приехал в Чехословакию.
Как его встречали! Машина ехала не по асфальту, а по цветам; они дождем летели на него из всех окон. Он был смущен и улыбался так благодарно, так застенчиво!.. А вечером в театре на гастролях вахтанговской труппы Наташа сидела в ложе как раз напротив. И опять поразилась простосердечию и естественности Юрия. Он находился посреди членов правительства, рядом с президентом, но выглядел так, как человек, который редко бывал в театре и полностью захвачен сценой. Он подавался вперед, глаза его горели, а в смешных местах громко хохотал от удовольствия.
- Я тогда тоже стала как бы героиней среди своих знакомых, - сказала Наталья не без юмора. - Ведь мы оказались не только земляками с Гагариным, но даже учились в одной школе. Только я его, конечно, совсем не помню тогда: он ходил в шестой, а я уже в девятый класс. Я так и не решилась к нему подойти...
В шестом классе воображением Юры завладела физика. Вернее, преподаватель физики Лев Михайлович Беспалов. Все, кто его знал, отзываются о нем как о человеке, полном внутреннего огня, выдумки и энергии.
Вот как вспоминает об уроках Беспалова сам Гагарин: «Лев Михайлович в небольшом физическом кабинете показывал нам опыты, похожие на колдовство. Он познакомил нас с компасом, с простейшей электромашиной. От него мы узнали, как упавшее яблоко помогло Ньютону открыть закон всемирного тяготения... В школе мы организовали технический кружок. Сделали летающую модель самолета, раздобыли бензиновый моторчик, установили его на фюзеляж, смастеренный из камыша, казеиновым клеем прикрепили крылья...»
Это же самое время старшему брату Валентину Алексеевичу представлялось в нескольком ином ракурсе: «Много хлопот у матери по дому... Юра поест побыстрей и принимается помогать. Вода кончилась - сходит к колодцу, дрова нужны - принесет вязанку. А особенно Юра с Борей любили в огороде копаться...»
Но, как каждый ребенок, и на уроках в школе, и в окружающем его быте, несмотря на всю свою ученическую прилежность и старательность по дому, Юрий выбирал из массы впечатлений те, которые были наиболее созвучны его внутреннему настрою.
Так позже потрясли и поразили его слова Циолковского о Земле как лишь о первоначальном обиталище человечества, о колыбели землян...
Заманчиво вообразить, что именно тогда он услышал в глубине существа как бы зов космоса и возмечтал сделаться космонавтом! Но это было бы совершенной неправдой. Понятие «космос» тогда вовсе еще не стало обиходным. А слова «космонавт» не существовало вообще. Стремление оторваться от земли связывалось в те годы лишь с самолетом, и это были довольно маломощные, жалкие машины с нашей сегодняшней точки зрения!
Но и о летчицком ремесле Юрий мог размышлять лишь в плане обычных мальчишеских мечтаний, то есть в самых общих чертах. Он не слыл чрезмерно задумчивым подростком, из тех, что как бы грезят наяву и живут в собственном выдуманном мире. Для этого он был слишком активен и бодр. Он с благодарностью брал то, что ему предоставляла жизнь.
...Похожесть биографий можно объяснить тем, что особенность эпохи как раз и лепит тот или иной облик современника. Начальные шаги, истоки, очень схожи у многих выдающихся людей.
Так, Николаю Петровичу Каманину, - с которым Гагарин еще не встретился, но обязательно встретится! - кажется, что его жизнь проста и отлично укладывается между двумя или тремя десятками дат. От того дня, когда тишина маленького городка, где он родился, была в его памяти впервые взорвана длинным обозом мужиков-новобранцев, увозимых на фронты первой империалистической, воем их голосящих жен - и до вот этого дня, бесконечно отдаленного от начальной поры, уже в городке космонавтов, когда он сидел передо мною с седыми висками и с Золотой Звездой Героя на мундире. Одной из первых звезд, которые Калинин некогда надел на грудь спасателям челюскинцев.
Может быть, генерал авиации Каманин по-своему и прав: его судьба отнюдь не выходила из рамок эпохи. Но ему повезло родиться в России, когда эти рамки раздвинулись в ширину горизонта. Взрыв огромной силы - революция - дал заряд человеческим сердцам на много лет вперед. Одно из таких сердец билось под холщовой рубашкой подростка Коли Каманина.
Революция в заштатных Меленках с их единственной ниточкой в мир - касимовской дорогой, по которой уходили на заработки и на войну, - началась тоже не очень громко. Социальные перемены ознаменовались пока лишь тем, что отец, Петр Каманин, стал председателем сапожной артели - первого детища местной Советской власти. Но тиф унес отца так быстро, что в памяти младших он остался скорее именем, чем человеком. Из семерых сирот только старшему брату сравнялось шестнадцать. Возраст вполне достаточный, как ему казалось, чтобы уйти бойцом в Красную гвардию, И мать - удивительная мать! Даже одно ее имя вызывает у сына улыбку признательности и удовольствия, - мать отпустила старшего, как отпускала потом всех детей: кого в рабочие, кого в летчики.