Страница 78 из 107
Она наклонилась к нему, соображая, захлопала глазами и вдруг, сообразив, радостно всплеснула руками:
- Ему сообщили! Ему кто-то должен был сообщить! Как ты догадался? Ты - умный! Или… - она медлила.
- Гад! - закончил он за нее, и она снова отпрянула.
Он разулся, поколебавшись, смотал портянки и снял носки. Уже столько дней его ноги не отдыхали, не дышали, и он с наслаждением шевелил пальцами и крутил голеностолами. В том деле, которое он задумал, ноги играли первейшую роль, и он обязан был позаботиться о них - дать им подышать, а потом обуть их так, чтобы ноги и не мерзли, и нигде их не терло. По землянке пошел портяночный дух, он застеснялся и, шлепая босиком, приоткрыл творило.
- Я, - начал он, вновь укладываясь на нары и стряхивая с подошв землю, - я, Мария, зимой сорок первого под Москвой был зачислен в один хитрый отряд, в общем, в разведдиверсионный отряд. Мы прошли через какой-то стык - в такую же метель - в тыл фрицам, километров за двести от фронта. Нас было пятьдесят. Включая врача, фельдшера, радистов. Мы всю зиму действовали на коммуникациях. Конечно, на всю зиму мы не могли набрать продуктов и боеприпасов. И время от времени мы подходили к какой-нибудь деревеньке, и там нас ждали люди и продукты. Мы там оставляли и раненых. Потом вот так же, оставили и меня. Сначала двое суток таскали на волокуше - знаешь, такая лодочка, в ней по снегу возят тяжести. Пулемет, к примеру, боеприпасы, взрывчатку, другие грузы, раненых. Легче же, чем тащить на себе. Ты идешь на лыжах, поперек тебя лямки, а там шнур к волокуше. Тянут, конечно, по очереди. Так вот, меня таскали двое суток…
- Ты был ранен? - спросила она и вздохнула, пожалев его.
- Да, - он ткнул по очереди в обе ноги выше колен, - Сюда, - Наткнулись на фрицев, где не ожидали. Рванули склад, ушли уже километров восемь, только в одном месте сунулись через просеку, а у них там засада да пулеметы. Словом, было дело… Но я не к этому. Так вот, пока мы были там, в тылах, кое-что же видели, узнали о связи Земли с теми, кто оставлен или заброшен. Вот я и сообразил насчет вас. А ты говоришь…
Он шевелил пальцами ног, блаженствовал. Времени до рассвета оставалось еще много.
- В общем, нас вывезли - меня и еще четверых тяжелых. А всего нас из отряда осталось одиннадцать. Так-то, Мария, - Он повторил и более сердито: - А ты говоришь!
- Да! - вспомнил он. - Это тоже передашь. - Он достал из Тишиного шифровального блокнота заложенные туда чистые тетрадные листы и мелко написал в одном сведения о себе: фамилию, имя, отчество, место рождения, где призывался, где служил, где лежал в госпиталях, когда попал в плен. И указал даты: с - до. - Николай Никифорович, наверное, кое-что уже сообщил обо мне, - разъяснив он. - Если он честный дядька, а, кажется, он честный, он должен был сообщить, что один его почтовый ящик - та сосна - раскрыт. Так вот, это дополнение к его сообщению. Пусть запросят, перепроверят. И Николаю Никифоровичу, и тебе, и всем тем, кто связан как-то с вами, будет спокойней. Договорились?
Мария высыпала остатки снега в котелок, в котором не набралось воды и на три четверти его объема.
- И ты пойдешь, как там, под Москвой?
- Да, - он нащупал бумагу, табак, скрутил папироску и достал горевшую щепочку из печки.
- Будешь рвать склады? - Мария взяла ведро и открыла творило. - Ты лежи. Я сама.
- Нет. Склады не получится. Одному это не под силу и, второе, нет ни взрывчатки, ни запалов, словом, ничего нет. Придется заняться другим. Тем, что под силу.
- Ты возьмешь меня? - она надела шапку поглубже. В творило залетал снег, сразу же в землянке похолодало, но зато уже не пахло портянками.
- Нет. Давай поживей. Ты меня заморозишь.
Она спустила ему ведро снега, он кидал его в оба котелка, снег сразу же таял в горячей уже воде, потом он передал ей ведро, она наполнила его еще раз и спустилась в землянку.
- Возьми, Андрюша, меня, - она, сняв котелки, поставила ведро на печку.
Для того дела, которое он задумал, он не мог взять ее с собой, и он сказал ей:
- С какой скоростью ты можешь идти на лыжах? Через сколько километров свалишься? Через двадцать? Тридцать? А если надо идти сорок, шестьдесят? Без остановки, иначе догонят или где-то перехватят? - «Из вас двоих, - подумал он, - хватит им и Тиши». - Я должен буду идти в твоем темпе, понятно? Скорость эскадры равна скорости самого тихоходного судна, - сказал он для вящей убедительности. - И потом, разве твое задание кончилось? Раз есть канал, нажимай на Николая Никифоровича. Пусть связывается. Пусть бросят тебе кого-то на помощь. Пусть легализируют. Не жить же тебе одной всю зиму!
- Но ты же не уйдешь? Совсем не уйдешь? Или собираешься уйти? - Мария, надрезав финкой, оторвала от парашюта широкую полоску, разрезала ее пополам, смочила из котелка одну и подала ему обе: - Оботри ноги. А то когда еще. Хотя, погоди. - Найдя мыло, она чуть намылила влажную тряпку. - Оботри хорошенько. Еще натопим воды.
- Не уйду. Не собираюсь, во всяком случае. Во всяком случае, сейчас не собираюсь, - уверил он ее. - «Но если не приду, что ты тогда будешь делать?» - подумал он, но не стал говорить ей об этом, а занялся ногами - тер их мыльной тряпкой, а Мария, осторожно наклоняя котелок, тоненькой струйкой поливала на то место, которое он тер. Ноги блаженствовали, он с наслаждением поставил их так же, как это делала Мария, на голенища валенок, и не хотел даже надевать носки. - Чудо! Чудо из чудес! Много ли надо чело-веку для полного счастья! А, Мария? А? Что ты скажешь на этот счет?
Сев опять на свое место, заглянув в ведро, критически посмотрев на Андрея, как бы определяя что-то, она ответила и робко, краснея, улыбнулась:
- Для полного твоего счастья, Андрюша, тебе надо обтереться всему и сменить белье.
Теперь он открыл рот, так далеко развить мысль о мытье в этих условиях у него не хватило мозгов.
- Нда? Это было бы…
- Я отвернусь, - вся вновь покраснев, заявила Мария. Или вообще выйду. А ты оботрись хорошенько тряпочками. А что их жалеть? Возьмешь Тишину сменку. Я сама стирала да прожаривала под утюгом. Возьмешь, возьмешь. - Она заплакала: - Хоть чем-то Тиша нам поможет.
Что ж, он послушал ее - да и было бы глупо не послушаться. Когда воды согрелось достаточно, он, присев на корточки под творилом, ежась, сначала обтерся мокрой мыльной тряпкой, а потом, поливая через край на эту тряпку, обтерся горяченькой водой. Надев чистые кальсоны и брюки, надев чистые же шерстяные носки, он крикнул Марии, и она, спустившись в землянку, полила ему на голову.
Не бог весть, как он вымылся, но пот и грязь он почти стер. Во всяком случае, ощущение свежести пришло, и он, пока Мария грела чай, лежал на нарах в состоянии блаженства, изредка поглядывая на часы, прикидывая, через сколько времени ему следует выступить.
- Как новорожденный, - заявил он. Мария кивнула. - Или хотя бы как в санатории.
Это мытье дало ему не только ощущение чистоты. С потом и грязью он как бы смыл и то чувство униженности, которое пришло, когда он стал пленным. Смыв с себя пот и грязь, он как бы смыл и это чувство - он был чист, в тепле, сыт и хорошо вооружен. И он не был один. Мария, помогая ему, снаряжая его, значит, разделяя его планы, связала его и со всей армией, со своей Землей. Он теперь не чувствовал себя одиночкой, напрочь оторванным в ту злосчастную ночь от армии. Нет, он снова ощущал себя с ней.
- Вот что, - сказал он после второй кружки сладкого и крепкого чая. - Ты все поняла?
Держа кружку на коленях, поднимая ее к губам, чтобы отпить, Мария промолчала.
Он сказал жестко:
- Первое: связь с Николаем Никифоровичем. Пусть даст знать о тебе. Второе: без крайней, без самой крайней нужды - из землянки ни на шаг! Наследишь. Ни на шаг, если хочешь жить! Понятно?
Мария закрыла глаза.
- А если я не хочу жить? Зачем жить? Тиша…
Он перебил, он считал, что эти мысли надо сразу вытравлять из ее головы: