Страница 5 из 97
Несколько танков уже горело, а другие не решались продолжать атаку и стали разворачиваться. Увидев, что танки уходят, фашистские автоматчики тоже повернули назад. Атака противника сорвалась.
Надолго я запомнила свою первую встречу с вражескими танками.
IV
На Львовском направлении противник ввел в бой крупные механизированные силы, но в течение нескольких дней все его попытки прорваться пресекались с большими для него потерями. 27 и 28 июня в районе Львова продолжались упорные бои.
29 июня мы отступили к окраинам города. Вечером я и другой санинструктор ползали между окопами, перевязывали раненых и относили их в лощину, где стояла санитарная машина. Было совсем темно, когда к машине поднесли еще нескольких раненых.
— Немедленно везите в госпиталь, — приказали мне.
По дороге нельзя было проехать. Ее загромоздили машины, танки, пушки.
— Не прорваться нам здесь, — проговорил шофер Евдокимов. — Нужно подождать, пока рассосется пробка.
— Как же раненые? Им необходима срочная помощь…
— Что же я могу сделать? — рассердился Евдокимов. — Вы же видите, что здесь творится! — И он выключил мотор.
Пришлось ждать.
— Вы слышали о своем муже? — помолчав, спросил Евдокимов.
— Нет, — испугалась я. — А что с ним?
— Этого я не знаю, а дело он сделал большое. При мне командир полка говорил замполиту: «Жернев — герой, надо его представить к награде. Если бы не он, гитлеровцы могли бы отрезать весь полк».
— Что же сделал муж? Он жив? — волнуясь, спросила я.
— Не знаю. Подполковник только сказал: «Здорово взлетел мост», а потом добавил, что, посылая подрывников, не рассчитывал на успех. Мост был уже у фашистов, они переправлялись, а Жернев не только мост, но и плотину подорвал. Подполковник видел в бинокль, как на переправе тонули гитлеровцы…
«Молодец Гриша!» — с гордостью подумала я и в то же время встревожилась: где же он, что с ним? А вдруг ранен?
Наконец колонна двинулась. На улицах Львова валялись телеграфные столбы, вывороченные рельсы, груды камней, повсюду висели оборванные провода.
С большим трудом мы добрались до госпиталя. Вернее, это была одна из клиник мединститута, наскоро переоборудованная под госпиталь. Все его работники — от начальника до санитаров — были гражданскими людьми из местного населения. Электростанция уже не давала света, и в помещениях горели коптилки и свечи. Госпиталь был переполнен ранеными. Они лежали в палатах, операционных, в коридорах. Вместе с шофером мы перенесли в приемную и наших раненых.
— Скорее забирайте людей и освобождайте носилки. Надо ехать обратно, — сказала я сестре.
Она попросила:
— Помогите мне записать фамилии…
Я доставала из гимнастерок документы и диктовала фамилии. И вдруг не поверила своим глазам — у меня в руках удостоверение личности Жернева, на фотокарточке — знакомое, дорогое лицо.
— Гриша! — закричала я.
Сестра, вскочила и подбежала ко мне.
— Садитесь, паненка, садитесь… что с вами?
— Это мой муж! — простонала я.
Лицо Гриши закрывали окровавленные бинты, узнать его было невозможно. Он лежал без сознания. К нам подошел врач, я бросилась к нему.
— Доктор! Он будет жить?
Врач велел санитарам отнести Жернева в операционную. Я осталась в коридоре. Хотя бы дождаться окончания операции! Но надо было возвращаться на передовую…
— Сестра, пойдемте, пора ехать, — робко сказал Евдокимов.
В городе диверсанты обстреливали улицы. Гитлеровцы бомбили шоссе, но в полку мне снова приказали везти раненых во Львов. На этот раз путь был еще труднее: шли отступающие обозы, создавались пробки. Только к утру мы добрались до госпиталя.
— Жив Жернев? Где он? — кинулась я к сестре.
Мне показали палату, в которой лежал муж. Лица и головы раненых были забинтованы. Я остановилась посреди палаты, не зная, который из них Жернев. Нерешительно спросила у ближайшего:
— Гриша, это ты?
Из дальнего угла послышался голос:
— Я здесь, Тамара…
Гриша лежал передо мной неподвижный, беспомощный. Не видно лица, волос — все перевязано, через бинты проступила кровь. Разыскала под одеялом его руку и прижалась к ней лицом.
— Как ты себя чувствуешь?
— Плохо, Тамара. Наверно, останусь без глаз…
Я тихонько плакала и говорила что-то несвязное, стараясь овладеть собой и ободрить его.
Мы не побыли вместе и пяти минут, меня торопили ехать.
За городом встретили свою батарею. Нам велели возвращаться в город и сворачивать на Киевское шоссе.
Говорили, что батарея займет оборону в Винниках, но мы продолжали отходить дальше, на Злочев. По дороге один из санитаров укоряюще спросил у меня:
— Что ж ты, Сычева, бросила мужа? Фашисты занимают Львов.
Я так и застыла. Что? Город занимают гитлеровцы? Гриша — слепой, израненный — остается у врага?!
Санитар рассказал, что час назад он вывез из львовского госпиталя раненого начальника штаба. Там остались еще раненые, в том числе и Жернев. Их не успели эвакуировать.
Я побежала к командиру полка за разрешением вернуться в город.
— Не разрешаю. Раненых не вывезешь и сама пропадешь, — возразил командир полка. — Оккупанты уже во Львове.
— Если не вывезу — приеду, но я должна попытаться спасти наших людей.
Стоявшая поблизости начальник санслужбы Нилова одобрительно посмотрела на меня. Ей, видимо, пришлось по душе мое решение.
— Поезжай, — подумав, согласился подполковник. — Только вооружись хорошо. Желаю успеха!
Затем вызвал шофера Едокимова, сказал ему:
— В распоряжение Сычевой. Безоговорочно выполнять ее приказания.
Нилова подошла ко мне, вынула из кобуры свой пистолет и со словами: «Этот лучше бьет» — отдала мне, а мой забрала себе.
— Действуй обдуманно, смело и решительно! — говорила мне на прощание Саша.
Мы помчались. Шоссе загромождали разбитые повозки, машины. Впереди и сзади разрывались бомбы. Всю дорогу не прекращались налеты.
Нас остановили на погранзаставе. Я сошла с машины.
— Куда едете? В город нельзя.
— Еду за ранеными из нашего полка.
— Поворачивайте обратно, — приказал пограничник-лейтенант. — Во Львове немцы.
«Нужно его обмануть, иначе не пустит», — решила я и, притворившись очень испуганной, сказала:
— Неужели?! Значит, не поедем. Только здесь развернуться нельзя. Мы проедем вон до того перекрестка и там повернем.
Пограничник поверил. Сев в кабину, я сказала шоферу:
— Полный вперед!
Евдокимов встревоженно спросил:
— Что сказали на заставе? — Из-за шума мотора ему не был слышен наш разговор.
— Сказали, что еще можно проехать, но нужно побыстрей.
Евдокимов дал полный вперед. Мне показалось, что я слышу выстрелы. Действительно, с погранзаставы стреляли по нашей машине, вероятно решив, что мы сдаемся врагу.
Навстречу нам двигался поток беженцев. Я остановила машину и спросила, можно ли проехать в город. На меня смотрели с ужасом:
— Что вы! В городе немцы!..
— Везде?
— Клепаровский вокзал и улица Первого мая заняты, а при въезде, возле Киевского, шныряет разведка, — объяснил какой-то паренек.
— Они расстреливают уходящих из города, — закричала женщина, державшая на руках двоих ребят.
Я решила, что мы успеем домчаться до госпиталя. Он стоит недалеко от Киевского шоссе.
— Поедем, — повернулась я к шоферу.
Но Евдокимов заупрямился:
— Куда? Врагу в лапы?
— Если ты свернешь в сторону и не будешь выполнять моих приказаний, то… Действуй, как приказал командир полка!
— Вот баба! — покачал он головой и нажал на педали.
Мы стремительно влетели в город. Улицы были безлюдны, повсюду валялись изуродованные тела убитых. Горели заводы, склады, жилые дома.
«Въехали, а сумеем ли выехать? — мелькнула тревожная мысль. — Добраться бы только до госпиталя. А если не удастся, то…»
Надвинула каску плотнее на уши. Вынув из пистолета обойму, проверила тяжелые поблескивающие патроны.