Страница 4 из 97
На охрану города в первый день войны был брошен и наш батальон. Перед нами была поставлена задача: помочь добровольческим отрядам местных жителей уничтожить фашистских наймитов.
Мы въезжали в город по улице Жовкевской, на которой я жила. В нашей квартире, на втором этаже, окна и двери на балкон были распахнуты. Видимо, и тут побывали бандиты. «Вещи, конечно, уже не удастся спасти», — подумала я, но через минуту это уже не волновало…
На улице Зофии нас обстреляли. Откуда-то строчили пулеметы и автоматы. Наши бойцы открыли ответный огонь. В ушах звенело; казалось, что стреляют по мне. Не в силах сдержать гнетущего чувства страха, отбежала от машины и залегла у стены дома. «Ну конечно, сейчас убьют!» — промелькнула мысль. Некоторое время не решалась даже приподняться, посмотреть вокруг. Неожиданно что-то сильно ударило по голове, даже в глазах сверкнуло. «Все! Навоевалась…» Но, опомнившись, увидела, что на мою каску упал большой кусок штукатурки. Стало очень стыдно, — все бойцы на месте, я одна струсила. Поднялась и стала внимательно следить, откуда стреляют.
Из дома напротив, спрятавшись за занавеской, кто-то строчил по нашим людям. Я не помня себя выхватила автомат из рук раненого бойца и весь диск выпустила в окно. Грузное тело в черном пиджаке свалилось на подоконник, а потом медленно сползло в комнату. Я не отрывала глаз от окна: казалось, черный пиджак покажется снова.
Страх уходил, постепенно привыкала к грохоту боя, но по телу все еще пробегала неприятная дрожь. Закусив губы, трясущимися руками я стала перевязывать раненых. Подбежал боец.
— Сестра, командира ранило! Перевяжи скорее…
Раненый оказался товарищем моего мужа. Он с трудом открыл помутневшие глаза и прошептал пересохшими губами:
— Документы отправь домой…
Стараясь скрыть слезы и растерянность, я стала рыться в своей санитарной сумке. Неуклюже приложила большой перевязочный пакет к зияющей в боку ране и начала перевязывать почти безжизненное тело командира.
Потом мне сказали, что по дороге в госпиталь он умер.
На одной из улиц мы увидели толпу, окружившую машину с пойманными бандитами. Преступники, несколько человек, лежали в кузове, связанные по рукам и ногам. Они злобно поглядывали на окружавших их людей.
В ногах у преступников лежало несколько немецких автоматов и пулеметов.
— Из цих инструментов воны и строчилы по цей вулице. Скилько людей, гады, положили! — сказал из толпы пожилой мужчина.
— От на той колокольне воны сидели, — пояснил молодой парень.
— Отойдите, товарищи, отойдите, — обращался к людям боец с автоматом наперевес. — Разойдитесь.
Но толпа все плотнее окружала машину.
— На месте разбойников расстрелять! Ще з ими панькаются, возят на машине! — возмущенно крикнули в толпе.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но машина тронулась. Люди посылали ей вслед проклятия.
К вечеру из числа жителей были организованы патрули, они дежурили у ворот и парадных по всему городу, следили, чтобы никто чужой не проник в дом.
С наступлением ночи стрельба утихла, и наше подразделение, выделив патруль для ночной охраны города, расположилось на ночлег среди декоративной зелени Стрыйского парка.
Впервые мне пришлось спать под открытым небом. Устроилась под деревом, но, переполненная впечатлениями первого боя, долго не могла уснуть. Лишь к утру, съежившись, положила кулак под голову и забылась.
На следующий день мы возвратились в дивизию, она стояла во второй линии обороны. Тем, кто сражался во Львове, дали отдохнуть до утра, а меня перевели на батарею противотанковых пушек, находившуюся по соседству со взводом мужа.
Вечером меня разыскал муж.
Обоим хотелось помириться. Мы сели в сторонке, открыли банку консервов и стали закусывать.
— Ну, какая от тебя польза на фронте? — снова начал убеждать меня Гриша. — Что ты сможешь здесь делать?
Я ему рассказала, что вчера уже принесла пользу — убила автоматчика на улице Зофии и перевязала нескольких раненых.
— Не для того меня учили на курсах снайперов, чтобы в такое время я пряталась в тылу. Я ведь комсомолка! Если бы война меня застала в Крыму, я бы, конечно, сюда не приехала и, может быть, не пошла бы на фронт, но сейчас я должна это сделать, бежать в тыл я не могу.
Гриша помолчал, но через некоторое время начал снова:
— Тамара, ну как ты не понимаешь! Я вот, например, обязан воевать, а ты…
— Значит, если бы ты не был офицером, ты бы не пошел? — быстро взглянула я на мужа.
— Перестань! У тебя привычка цепляться за каждое слово, — отмахнулся Гриша. — А если убьют и тебя и меня, что будет с Лорочкой?
— Лорочка не погибнет. Наша власть ее воспитает…
— А чья возьмет — еще неизвестно, — многозначительно посмотрел на меня Гриша. — Видишь, сколько у них техники, — кивнул он на небо, — за каждым солдатом гоняются.
— Вот и пойду истреблять их танки.
— Ты собираешься уничтожать? Танки?! — Муж расхохотался и махнул рукой. Потом, покосившись на мою старенькую гимнастерку и потертые брюки, сказал:
— Позоришь ты меня своим видом. Пойди к старшине, попроси новое обмундирование.
— Ничего, так повоюю, пока не дадут новое, — с обидой ответила я.
Очевидно, мы еще долго разговаривали бы в таком духе, если бы не послышалась стрельба из зениток.
Объявили тревогу. Пришлось спрыгнуть в окопчики.
Когда самолеты улетели, я побежала перевязывать раненого, а муж ушел в свой взвод.
На рассвете начали обстреливать нашу огневую позицию. Я при свисте каждой пролетевшей над головой мины припадала к земле. Бойцы посмеивались:
— Чего боишься? Сзади, за кустами, стоят наши минометы. Они и стреляют…
Но стрельба с обеих сторон усиливалась, над окраиной леса, где стояли наши пушки, все чаще взлетали фонтаны земли.
— Внимание! Противник пошел в атаку! — крикнул командир батареи.
Недалеко от нас, в лощине, из-за кустов выбежали вражеские автоматчики.
— Огонь! — раздалась команда, и грохот еще более усилился.
При каждом выстреле нашей пушки у меня звенело в голове, и вскоре совсем заложило уши.
— Брось сумку, подавай снаряды! — крикнул наводчик Юшков, наклоняясь ко мне. — Оглохла, что ли? — и посоветовал: — Открой рот.
Я поспешила к ящику, дрожащими руками стала вынимать снаряд. Мне очень хотелось оглянуться назад. Казалось, враги вот-вот появятся на огневой. Подала заряжающему снаряд, выглянула из-за щита пушки и увидела, что гитлеровцы залегли. Разрывы снарядов и минометный огонь преградили им путь.
Но вскоре из-за дальних кустов, окаймлявших зеленую лощину, сначала медленно, как бы прощупывая почву, потом все быстрей и быстрей, стали выползать вражеские танки. И вот уже, разбрасывая из-под гусениц комья сырой земли, они стремительно несутся в нашу сторону, стреляя из пушек и пулеметов.
Вражеская пехота поднялась и под прикрытием танков тоже пошла в атаку.
Подавая заряжающему следующий снаряд, я снова выглянула из-за щита. Танки с двух сторон обходили нашу батарею, стоявшую на высотке, а по отлогим склонам высоты ползла, как саранча, пехота в зеленых шинелях.
«Ну, конец нам», — подумала я, чувствуя противную дрожь в коленях, вот что значит — ноги подкашиваются от страха.
Прошипевший, казалось, над самым ухом снаряд обдал меня горячим воздухом. Я упала на землю, а когда поднялась, увидела, что у пушки отбиты панорама и кусок щита.
— В укрытие! — прозвучала команда.
Мы бросились к щелям.
— Приготовить бутылки и гранаты!
Через минуту меня снова оглушили выстрелы нашей пушки. «Кто же это стреляет?» — я высунула голову из щели.
У пушки за наводчика стоял наш лейтенант и, прицеливаясь через канал орудийного ствола, стрелял по атакующим танкам.
Снаряд. Опять снаряд. И вдруг лейтенант схватился за грудь и плашмя упал на кучу гильз между станинами пушки. Забыв о страхе, я выскочила из окопа.
— Давай снаряды! — крикнул мне боец, вставший к пушке вместо убитого лейтенанта. Я кинулась к ящикам.