Страница 30 из 56
— Ладно, ребята, завтра рано вставать. Давайте… — попрощался Степанов. — Удачи вам…
— И вам тоже, — отозвался Мельниченко и тут же, обращаясь к подчиненным:
— Спать, мужики, пора уже… Серый, у тебя с машиной все в порядке?
— Скажешь тоже, командир…
Oн шел по большому саду. Отцветали яблони. Белые лепестки, словно снежинки, устилали вскопанную под деревьями землю. Степанов задыхался от быстрой ходьбы. Вот-вот должна была появиться она. И Алексей торопился. Между деревьями замелькал атласный голубой халат с большущими алыми маками. «Наконец-то! — забилось сердце. — Ее халат, ее походка… А где же Маша?»
Алексей вдруг изумленно замер. Он увидел на руках у жены двух грудных детей, завернутых в яркие цветные покрывала. «Откуда? — подумал. — Машке уже полтора года… А где же она сама?»
«Лина, — хотел спросить, — чьи это дети? И где наша Маша?» Но не мог произнести ни одного слова. Лишь что-то клокотало в горле.
«Алеша, у нас родился сын, — сказала, остановившись в нескольких шагах, Линa. — Вот посмотри, какой он красивый. Ну возьми ЖЕ его на руки…»
«Но у нас была Маша, — наконец обрел голос Алексей. — Где она?»
«Маша? Да вот жe, вот… Ты что, не узнал?» — и жена протянула второй сверток.
«Но она уже начинала ходить…»
«Ты все перепутал, Алеша, вот возьми и ее. Мне тяжело держать»…
Алексей потянулся, чтобы принять детей, как вдруг вверху оглушительно ударил раскат грома. Налетел ветер, закружилась белая лепестковая карусель. С ужасом увидел, что сверток с сыном у жены вырвало из рук и он покатился по траве…
«Лина, держи его! — закричал Алексей. — Сына, сына держи!..»
Но голос потонул в новом раскате грома. Сверху ударило гулкой длинной очередью. «Да это жe не гром, а крупнокалиберный пулемет», — подумал с недоумением и сжался от боли: начавшийся дождь кипятком обжег спину и плечи…
Степанов проснулся. Стреляли в самом деле. Где-то за кишлаком плеснулся взрыв, а рядом, с крыши штаба афганского батальона, бил длинными очередями ДШК.
— Саня, бой начался? — схватился с носилок Алексей и чуть не вскрикнул — болели обожженные солнцем спина и плечи.
— Спи, Леша, спи. Это афганцы воюют. Они могут и по собаке из всех стволов… Раз не поднимают, значит ничего серьезного, — откликнулся из темноты Лозинский.
Стрельба продолжалась еще несколько минут. Затем все стихло. И Степанов опять уснул. Но перед этим успел подумать: «Афганский комбат… Знал задачу только он один. Мог проговориться кому-то из офицеров. Да что значит — «проговориться»? Два взвода идут с нами в рейд… Офицеры довели задачу солдатам… Один быстренько сбегал в горы, сообщил душманам. Те спустились, напали на кишлак… Два ночи по Москве…»
Батальон подняли на рассвете. Завтракали на ходу. Хотелось пить, подташнивало. Но «водовозка» уже стояла в колонне. А из арыка не напьешься…
Горели обожженные плечи. Нельзя было надеть бронежилет. Его Степанов взял под мышку: потом накинет. Толку от него — лишний вес. Авианаводчику в прошлом рейде бронежилет не только не помог, но и вообще стоил жизни. Пуля пробила стальную пластину и грудь навылет. Отразилась от задней стенки и прошла через сердце. А так, без бронежилета, наверное, жил бы…
«Куда еще пристроить этот чугунок?» — думал удрученно, держа в руке за ремешок каску. Раньше у десантников их не было. А теперь в рейды выдавали.
Солдаты суетились у боевых машин. Подошли два колесных «бэтээра», густо облепленные сидящими на броне афганцами. Стали в конце колонны. Лица у солдат были смуглые и хмурые. Одеты все небрежно. Серое грубошерстное обмундирование, такие же кепи с козырьком. Как-то на выезде из аэродрома Степанов увидел в Кабуле картину: сидят афганские солдаты в своей мышиной форме и у всех на головах фашистские каски. «Вот так новость? — изумился. — Даже это у них есть. И в самом деле — с миру по нитке…» До боли в пальцах сжал цевье автомата, и долго смотрел назад, прислушиваясь, как в душе понемногу угасало злое желание полоснуть длинной очередью: слишком откровенным было сходство…
Этот эпизод вспомнился совершенно случайно. Даже помимо воли. Думал совершенно о другом. О том, что до него здесь никому нет дела. Все действуют по штатному расписанию. У каждого своя задача, свое место. А Степанов, штабной офицер, не предусмотрен ни в каком экипаже, ни в какой машине. Только будет мешать людям…
— Саша, — окликнул Алексей Лозинского, — ты-то хоть найдешь мне место? По старой дружбе…
— Сейчас, Леша… Подожди, сначала надо всех рассадить. Курсовой пулемет по правому борту, может, освобожу. Там сядешь, — торопливо ответил ротный. — Матвеев, тащи сюда «вэвэ»…
— Алексей! — услышал сзади Степанов голос старшего лейтенанта Митрофанова. — У меня место в экипаже найдется…
— Точно?! А то уже с ног сбился…
— Как-нибудь потеснимся… — Митрофанов высунулся по пояс из люка:
— Какой черт несет тебя на перевал? Зачем сам на рожон лезешь? Ладно, мы должны идти…
— Володя, ты что же думаешь, если служу в штабе, то должен прятаться за спины других? Да как я в глаза вам смотреть буду?..
— Брось эти высокие материи. Схлопочешь шальную пулю… Было бы за что. Без тебя обойдемся. Садись в мою машину, она пойдет в бронегруппе по дну ущелья. Дам радиостанцию. Настроишься на нашу волну, по переговорам поймешь всю динамику боя… А самому на перевал лезть нечего…
Степанов задумался. Все пойдут в горы, а он останется в машине, спрячется за ее броней. Кого-то, возможно, ранят или даже убьют, а старший лейтенант, офицер, который может командовать взводом, ротой, а потребуй того обстановка, и батальоном, отсидится… Что о нем подумают люди? А сам? Сможет ли открыто и прямо посмотреть в глаза Ивановскому, Туманову, Москвину? Тому же переводчику? И, наконец, Лозинскому, Митрофанову, солдатам их экипажей? Сашка, тот даже носилки уступил. Как будто обязан был это сделать. А теперь Алексей, сам напросившийся в рейд, должен спрятаться за спины других? Нет, ни за что. Это он сказал и Митрофанову.
— А жаль, — вздохнул тот. — Тебе же хотел лучше.
Степанов постоял в нерешительности между машинами Лозинского и Митрофанова, все еще выбирая, в какую же сесть. Воспользоваться приглашением Володи, только пойти потом на перевал? Какая разница, где ехать? А можно с Лозинским. Да, лучше с ним. Он обещал пулемет…
— Саша! — крикнул показавшемуся из командирского люка Лозинскому, проверявшему готовность к маршу, — у тебя как с правым курсовым-то?
— Сейчас освобожу… Сыпь сюда, — ответил ротный и наклонился над люком, видимо, приказывая пулеметчику подвинуться.
Отбросив последние сомнения, взобрался на броню. При этом каска глухо звякнула о корпус машины. Чертыхнувшись, бросил ее и бронежилет вниз, а затем опустился на сидение и cам. Только устроился за пулеметом, как над головой раздался знакомый хрипловатый голос.
— А, это ты, Степанов? Подвинься, я здесь сяду…
— Товарищ майор, — возопил обиженно Алексей, — с таким трудом себе место нашел…
— Ладно, не ворчи. Лезь назад. Ну мне-то ты, лысому майору, можешь уступить?
— Вячеслав Алексеевич… Сели бы в другую машину…
— Считай, договорились. На обратном пути так и сделаю, — обнадежил Москвин.
Степанов, ворча и поругиваясь, перелез на корму, пристраиваясь у задней амбразуры. Зацепившись обожженным плечом, зло скрежетнул зубами: «Нэ було у бабы хлопот…»
Колонна тронулась. Мерно покачиваясь, офицер время от времени посматривал в бойницу. Наблюдал за идущей следом машиной Митрофанова. Все люки в ней были закрыты. Лозинский же сидел на башне, и его длинные ноги, свешенные вниз, почти упирались в самый полик «бээмдэшки». Больше Алексей ничего не видел. У одного из кишлаков колонна стала. Там по договоренности должен был присоединиться проводник.
— Дай глотну свежего воздуха, — пробрался к Лозинскому. — Со вчерашнего вечера мутит. Траванулся чем-то…
— Мы все через это прошли. Лишь бы не гепатит. Живот хватает?