Страница 24 из 56
«Заключенный в тюрьме знает свой срок. Если будет себя хорошо вести — выйдет раньше. A мы… «Почетная миссия»… «Это ваша Испания»… Да сколько можно?!.» — pоптали между собой.
Но вот пришел приказ на замену и десантникам. В три этапа. Так же, как и в армии. Но те настраивались на два года с самого первого дня, а эти все прошедшее время словно ехали в разбитом трясущемся вагоне: довезет — не довезет, куда и когда — не известно. Узнав, что дивизия остается, поняли: война будет долгой.
С грустной улыбкой вспоминал потом Степанов несбывшиеся надежды. Какие цветы, объятья?!. «Сколько привез? Много ли заработал? Нахапали вы… Теперь этакими фронтовичками прикинетесь? Броситесь в пьянство, в разгул, а службу по боку?.. Что нам ваш Афганистан… Там всем награды давали… по таксе. Да и вообще, чем вы занимались? Это афганская армия воевала, а вы охраняли объекты… Вот сейчас… Газеты пишут…» — подобное придется слышать нередко. А объяснять каждому — рвать сердце на части. Когда откроют Афганистан для прес-сы, о первых совсем забудут. Об их войне не писали, значит, они и не воевали.
Читает газету в Союзе даже тот же офицер, смотрит телевизор — все приглажено, окультурено, нет ни крови, ни вони, одни дружеские объятия да радостные улыбки. А попадет он в Афганистан… Только свистнет над головой пуля, рванет под гусеницей фугас — тут уж впечатление, будто небо на землю падает. Онo начинает казаться с овчинку. В самую пору закричать: «Да это же настоящая война… Братцы, вам повезло! Когда вы служили, такого не было. А что сейчас делается…»
Нет, было. И тогда, и потом. И до нас, и после. Только однажды Степанову понравится оценка афганской войны в прессе. И то, сделана она будет западным журналистом. Тот подчеркнет, что вся история Афганистана — длинная цепь войн племен. К такому выводу пришел и Алексей. Eщe в семьдесят девятом. Разговаривая с советниками, узнал, что воевали и при Дауде, и Захир-шахе, и Тараки, и Амине… «А тогда с кем?» — удивился он. «Между собой», — ответил один из советников. И рассказал, как с афганской частью пришел в горный, аллахом забытый кишлак… Старики по заведенному обычаю решили откупиться. Стали собирать мзду правительственным войскам. К ней должны были присовокупить вроде бы даже девушек…
Позже, в академии, Алексей познакомится с несколькими офицерами-афган-цами. Одного из них будут звать Хаятуллой. «Кто просил вводить советские войска в Афганистан? Если Бабрак, то это не имеет под собой никакой правовой основы. Почему ваши газеты о таких вещах не пишут?» — спросит тот. Трудно будет ответить Степанову. Отделается от каверзного вопроса газетным штампом. «Ведь вы Же убили нашего генерального секретаря Амина», — не отстанет от Алексея Хаятулла. «Я этого не знаю, — ответит тот, — но мне известно, что ваш Амин убрал Тараки… Видишь, у того самого было рыльце в пушку…»
Халтулла поведает о том, что знакомый старик рассказывал ему в детстве страшные вещи о русских. Этим небылицам афганский паренек не верил. Однако находились и такие, кто принимал все за чистую монету. Когда же вошли советские войска, пропаганда стала вестись в сто раз активнее и изощреннее. И вот результат — отвоевали уже первые девять лет столетней войны, как кто-то мрачно потом пошутит.
«Знаешь, Хаятулла, — скажет тогда Степанов, — во многом ты прав. Не сочти за обиду мое сравнение: грызется свора собак. Вдруг появляется медведь. Псы, забыв свои обиды, собачьи распри, бросаются на него и начинают дружно рвать. Причем так, что шерсть летит клочьями. Вот и у вас… Воевали племена, вошли мы, американцы и довернули их тонко и умело на нас. А учитывая забитость, неграмотность, сделать это было совсем нетрудно. Вот тебе и «джихат» — священная война».
В этом Хаятулла со Степановым согласится.
Алексей не раз будет вспоминать поговорку: «Афганистан можно пройти, но нельзя покорить». В правоте ее ему придется убеждаться постоянно. Девять лет потребуется, чтобы это поняли другие и вывели наконец войска. На долю последних и выпадут цветы, объятья и поцелуи, о которых мечтали еще первые, те, кто вошел в Афганистан в семьдесят девятом…
Утреннее небо затянули серые облака. Ночью Степанов сильно замерз, хотя гостеприимный товарищ и уступил носилки и одеяло. Проголодавшись, завтракал с офицерами и прапорщиками батальона. На раскладном столике лежал нарезанный тот самый хлеб, который везли из Кабула. Другого не было. Да здесь и не приходилось думать о деликатесах…
После завтрака принялся за работу. Спрятавшись от начавшегося дождя в кунг автомобиля, тщательно изучал все представленные документы, говорил с офицерами. Работа была интересной, поэтому продвигалась быстро — в боевой обстановке бумаг меньше и написаны они короче. Кое-что пришлось неоднократно уточнять, но сделать это оказалось несложно: все на местах. Кроме, конечно, убитых и раненых. Но о них говорили командиры, товарищи. Вспоминали тепло и с затаенной болью. К полудню уже представлял целостную картину боевых действий батальона за прошедшие недели.
Мясников занимался своими делами. Его интересовала связь.
После обеда собрались под тентом у Лозинского. Сапер Федоров предложил переброситься в дурачка — у него была затасканная колода карт. Позвали Митрофанова. Дождь кончился, и Сашка подал идею вытащить ящики, заменявшие стол и стулья, на свет. Так и сделали. Устроились за крайней БМД прямо на поле у арыка. Федоров неторопливо и степенно раздал карты. Два дня назад он так же спокойно и невозмутимо шел впереди колонны, отыскивая и обезвреживая мины. Бронегруппа двигалась по ущелью. Постреливали засевшие в горах душманы. Вдруг идущая впереди БМД наскочила на мину. «Саперы, вперед!» — подал команду Ивановский. И Федоров со своими ребятами пошел. Пошел под огонь… Больше в том ущелье не подорвалась ни одна машина.
Много заслуг у сапера. Но все же начальство его недолюбливало. Не в чести был. За свой независимый характер, за то, что не тянулся, не щелкал каблуками и не смотрел преданно в глаза, мысленно держа при этом фигу в кармане…
— Леш, слушай анекдот… — вспомнил о чем-то во время игры Федоров.
Он был в паре со Степановым и как раз давил Лозинского, по старой дружбе подбрасывая тому один козырь за другим.
— Ты, наверное, знаешь начальника связи батальона Мишукова? Ну маленький такой, «карьерист» — в тридцать девять лет уже старший лейтенант… Вот вошли в кишлак. Народу — ни души. В Пакистан убежали или в горы… Не знаю. Одним словом, посмотрели все — пусто. А Мишуков дотошный мужик. Все отдыхают на окраине, а он исследует окрестности. Вдруг слышим выстрел. За ним второй, третий… Ивановский, лежа на броне, спрашивает Туманова: «Эдуардыч, что там такое?» Олег приподнялся и видит, как выбегает из-за дувала Мишуков. Бледный, испуганный. Лица нет. «Душманы в доме, — кричит, — душманы!..»
— Скорее всего поживиться чем-то хотел, — засмеялся Лозинский.
— Да нет, любопытство подвело, — отозвался Володя Митрофанов. — Сунулся к дому, а душман, видно, где-то прятавшийся до этого, не выдержал и стрельнул. Нервы сдали. Думал, ушли уже все, отсиделся, а тут русский офицер… Да eщe прямиком к нему. Не иначе что-то заметил…
— Попал прямо в ствольную коробку автомата, — вставил дополнение к рассказу Лозинский, — это только и спасло Шурика. А то сидела бы пуля в животе…
— Ладно, не перебивайте, дайте доскажу. Потихоньку, где перебежками, а где и ползком приближаемся к дому. Смалят изрядно. Их там двое оказалось. У одного потом нашли фотографию. В солдатской форме снят. Дезертир, совсем свеженький — только сбежал. Санька Лозинский изловчился и гранат пять в окно зашуровал. А те стреляют по-прежнему. Им все нипочем. Дом-то добротный, каменный. Тогда Ивановский говорит: «Мы их гранатами не выкурим. Федоров, подрывай стену.» Мои быстро подтащили заряд. Подложили под глухую стену и ахнули. Не успели рассеяться пыль и дым, рванулись в пролом. Первым подбежал к душману Женька, переводчик. Афганец сидит, скрючившись и зажав намертво в руках карабин. Из носа и ушей идет кровь. Думали, концы. Второго точно, наповал. Голову камнем размозжило. Переводчик только взялся за карабин, чтобы выдернуть его из рук, а душман вдруг рывком распрямляется и упирает ствол прямо в грудь подбежавшему. Парень не растерялся. Рывком отвернул в сторону и тянет оружие на себя. На помощь к нему — Мишуков, разжимает пальцы душмана. А тот вцепился мертвой хваткой. Переводчик начинает бить афганца рукояткой пистолета. Шурик крутится и орет: «Так его, мать-перемать… Дай ты ему по голове… Ой, да не по этой!..» Подвернулся под горячую руку, переводчик и его… Мы потом полдня смеялись. А афганец точно оказался дезертиром. Передали хадовцам…