Ронин

— И я тоже, — обрадовался следователь, — Поэтому друг ситный, сейчас мы тебя дактилоскопируем и посмотрим, сойдутся твои пальчики с пальчиками на этих предметах. И что ты потом скажешь? Хочу предупредить, что запрос отправлен обо всех лицах самовольно покинувших расположение воинских частей. И если их будет от силы три штуки на весь Союз, то один из дезертиров точно ты! А пока ты посидишь в КПЗ и подумаешь. А может сразу сознаешься? А?

— Мне сознаваться не в чем.

— Значит посидишь.

Двери открылись и вместо конвоира в комнату зашел человек в штатском. Но видно было, что он власть. Небрежно тряхнув красной корочкой перед носом следователя, от чего тот весь подобрался и стал по-военному подтянут. Гражданский ласково и доброжелательно сказал:

— Мы забираем этого человека, он проходит по нашему ведомству.

— А как же?

— И это тоже, — гражданский сгреб со стола мои раритеты и небрежно сунул в карман, — этого человека вы никогда не видели и не задерживали. Вам ясно?

Гражданский связал тесемки на папке с документами и посмотрел следователю в глаза.

— Так точно, — моргнул следователь. Ему ничего ясно не было. Мне честно говоря тоже. С какой стати каким-то пусть беглым дезертиром мог заинтересоваться комитет. Ну военная прокуратура ещё куда не шло, но чтобы комитет государственной безопасности? Не лезло

это ни в какие ворота. Это птицей какого полета надо было быть, чтоб тобой заинтересовались?

Милиционер был расстроен и зол. Одно дело накрыть государственного преступника, и другое дело когда говорят про него забыть. Значит ни грамот, ни премий, ни внеочередного звания. Не было дела, и награды не будет. Да и я был весьма озадачен таким поворотом. Не путают ли меня с каким-нибудь Джеймсом Бондом?

— А вы что приглашения ждете? Руки!

Я покорно протянул руки, их тут же обвенчали железными кольцами

— На выход гражданин Лазарев и без глупостей!

И тут я всё понял. Ни единая живая душа в этом мире не знала обо мне решительно ничего. А моей фамилии и подавно. Значит гэбэшник не отсюда. Твой инкод будет маяком для преследователей, так кажется мне Светлана сказала. Быстро же они меня нашли.

Надо что-то делать, лихорадочно соображал я, шествуя в сопровождении гэбэшника по коридору, выкрашенному в синий не маркий цвет. А что если ломанутся вперед и пробив телом оконную раму сигануть в кусты. Но окно в конце коридора было заботливо зарешечено от таких посягательств. И мне почему-то казалось, что гэбэшник не смотря на свою лощеность и внешнюю мягкотелость дожидаться моего побега не будет. Пулю в спину он мне гарантирует. Наручники зря позволил надеть, запоздало раскаялся я в своей нерешительности. Нужно было решать проблему прямо там в кабинете.

— Давай на трассу, — сказал гэбэшник водителю и показал рукой какую именно трассу он имеет в виду. Грязно серая волга рванула по дороге разбрызгивая мутные лужи с опавшей листвой. Значит решили убрать меня без свидетелей, подумал я вспоминая ту почти заброшенную трассу, где автомобиль проезжающий раз в час уже движение. А кругом деревья. Сволокут за кусты и лежи себе, пока какой-нибудь грибник не найдет. А впереди зима. И как-то неуютно и зябко мне было представить мой трупик под сосной. Хотя сосна дерево веселое, солнечное и пахнет жизнью и живицей, янтарной смолой, выступающей на стволе.

Мы сидели на заднем сидении. Я сразу за водителем, а мой сопровождающий рядом. Левая задняя дверь конечно не открывалась, а путь к правой был перекрыт подтянутым спортивным телом в строгом костюме неопределенного тона. Короткая стрижка, аккуратный пробор, гладкое лицо без единого прыщика. Безукоризненный вид. Хоть дружкой на свадьбу, хоть на партсобрание. Везде он будет к месту.

— Что дорогой наш беглец? — вопросил провожатый, — Приуныл? А не надо было глупости делать. Сидел бы сейчас может в президентских апартаментах и виски тянул. Правда не долго, но хоть пожил бы по-человечески. А теперь что?

— Что?

— А теперь обратного пути нет. Здесь ты и останешься. Навечно.

Мне сказать было нечего. Машина вырулила на улицу карла Маркса, которая плавно переходила в искомую трассу. Я понимал, что жив пока город не окончится. Сразу конечно убивать не будут. Кровь там, машину пачкать. Примерно ещё километров двадцать у меня жизни осталось. Но выхода я пока не видел, но и агнца изображать не собирался. Побарахтаемся ещё. Присутствие Синмен сана меня здорово бодрило и внушало надежды на благополучный исход схватки. А меж тем палач мой оказался словоохотливый. И угрюмость моя настроение ему нисколько не портила.

— А какую карьеру мог бы сделать, — продолжал он повествование, ни мало не беспокоясь, что к радужным перспективам им описываемым я отнесся равнодушно. Впрочем, другого он и не ждал. Разве может человек радоваться, зная, что смерть близко. И он, этот болтун и есть моя смерть.

— Удалось бы тебе выжить, получил бы другое задание. Врагов много, а с твоими талантами можно их ряды проредить основательно. Жаль конечно, что поздно.

— как знать, может твоим советом я и воспользуюсь, — отозвался наконец я.

Город кончался. Мы уже проскочили мимо областной больницы.

— А ты оптимист! — рассмеялся он, — вот о чем ты сейчас думаешь? Сознаешь, что сглупил? Вот как мог бы жить и как ты живешь? А?

— Живу в автобусе, который едет по разбитой дороге. Стою, прижатый лицом к дверям на задней площадке под завязку набитого автобуса. И вижу как мелькает жизнь. Одни картинки сменяются другими. Бегут и пропадают за задним стеклом, замазанным грязью. И автобус подпрыгивает на ухабах и колдобинах и плюхает мутными лужами. Их брызги залепляют стекло и оно становиться всё более мутным и грязным. Сквозь сетку рыжей грязи всё больнее смотреть на прошлое. И трудно одним глазом смотреть в прошлое другим в будущее. В будущее через головы пассажиров. В будущее такое смутное и кряхтящее. И я смотрю в настоящее, в те образы что проходят. Но я не хочу их видеть. Не хочу, чтобы автобус вез меня неизвестно куда, туда… Туда, где меня никто не ждёт. Не хочу прокладывать себе дорогу локтями и ползти по головам, чтобы стать водителем и изменить маршрут. Откройте двери и дайте мне выйти! Дайте мне выйти..

— Браво! Да ты поэт?! А мне говорили, что самурай в тебя вселился, — развеселился мой попутчик.

— Одно другому не мешает, — сказал я, а про себя решил, что пора действовать. Километров пять уже проехали за окраину. Лирическое отступление как правило расслабляет противника и он перестает ждать от тебя агрессивных действий.

— А хочешь, прочту что-нибудь из кодекса самураев? — спросил я, — Вот например:

каждый самурай должен уметь пользоваться авторучкой. Если самурай не попал авторучкой в глаз врага с первого раза, значит, ему надо тренировать удар авторучкой

Мой оппонент рассмеялся скосив взгляд на свою авторучку, выглядывающую из верхнего кармашка пиджака. Но я не дал ему полностью осознать сказанное и воткнул её обладателю в глаз. Крик. Машину развернуло и кинуло от резко торможения. Она нырнула в кювет и остановилась. Водитель захрипел.

— Тебе трындец! — просипел он, — Ты не понимаешь с кем связался! Тебя во всесоюзный розыск объявят!

Шея хрустнула, и тело мгновенно обмякло. Вот и всё. Дотащив тела за ближайшие кусты, я не долго размышлял как дальше поступить. Полный бак бензина, до ближайшего города 200 км. А там на вокзал и поезд домчит меня куда угодно. Пятьдесят рублей конечно деньги не большие, но доехать за эти деньги можно до любой точки Советского Союза.

Проскочив по трассе поворот на станцию Сороковую. Я с тоской подумал о бабушке, так и оставшейся в моей памяти у забора. Нужно спрятаться. Хоть временно но спрятаться. Хотя бы для того, чтобы решить простой вопрос о цели и смысле собственного существования. Родину предал — засели у меня в голове слова милиционера. А что такое для меня Родина, как не жизнь моих родных и близких? И что я для них могу сделать?