Страница 6 из 63
— Что с тобой, майор? — нечаянно проснувшись и услышав мои страдания, спросил меня Макаров.
— Да вот что-то не спится, — ответил я ему.
— А почто стонешь? — не унимался он.
— Я?.. Да не может этого быть…
— Ну, как не может, если я слышал.
Мы помолчали.
— Послушай, от тебя в самом деле ушла жена? — неожиданно спросил меня Макаров. Видимо, хмель выбил из его башки не всю память, и некоторые фрагменты вчерашнего застолья у него в ней застряли. А я, кажется, что-то там ляпнул по пьяному делу про свою бывшую. Вроде того что сам виноват в том, что она меня оставила.
— Ушла, — ответил я.
— Ты что, такой хреновый муж? Я спрашиваю, почему она ушла? — допытывался Макаров.
— От хреновых мужей жены не уходят — мужья их сами бросают, — сказал я. — Впрочем, это я так, в шутку. На самом деле я, видно, и впрямь был никудышным мужем, коль не смог ее удержать…
— И немудрено. Женщины ведь идеалистки, они думают, что достойны большего — вот и зыркают по сторонам, вот и ищут все чего-то. А что ищут — и сами не знают. А я так думаю: дал Бог тебе мужа — держись за него.
— А у тебя со своей все в порядке? — поинтересовался я.
— Не знаю, — отвечает начфин. — Вроде бы неплохо жили. Она даже плакала, когда я уезжал на войну.
Он вдруг переключается на другую тему.
— Послушай, майор, как ты относишься к этой войне? — заговорщицки спрашивает он. — По мне так это какая-то авантюра.
Я не знал, что ответить. Нет, я не боялся высказаться — не то время, чтобы бояться. Просто я на самом деле не знал, что сказать. На войну эту я пошел добровольно, потому что считал, что здесь решается судьба России. Ведь если, думал я, сепаратисты одолеют нас, страна начнет разваливаться на глазах. Дурной пример, как говорится, заразителен. И все же, чем дольше я находился на войне, тем больше понимал, что мы что-то делаем не так. Мне вообще эта война стала казаться странной, какой-то искусственной, что ли. Я считал, что настоящими войнами бывают войны позиционные, которые ведутся на протяженных и стабильных фронтах, с глубоко эшелонированной обороной. Говоря попросту, здесь — мы, там — враг. А тут происходило нечто непонятное: противник находился повсюду — и впереди тебя, и позади, и справа, и слева. Получалось, мы были в его кольце. А все потому, что мы, как мне казалось, воевали не с настоящим врагом, а с частью своего народа, которая по каким-то причинам взялась за оружие. Вот поэтому я был сдержан в оценках, поэтому старался на людях не высказывать своего мнения. Более того, я постоянно испытывал неприязнь к тем, кто называл чеченцев заклятыми врагами России и винил во всех грехах только их. Но ведь нужно было знать историю наших взаимоотношений, чтобы судить о сегодняшнем дне. А история интересная — ведь некогда мы плечом к плечу с чеченцами сражались против общих врагов, а развело нас в стороны то, что мы не смогли сохранить нашу дружбу. Причина банальная — дурь человеческая. Началось с мелочей: кто-то кому-то не то сказал, кто-то не так что-то сделал. Стали ссориться. В конце концов отношения зашли в тупик. И вместо того, чтобы их наладить, царское правительство начало покорять горцев. Огнем и мечом прошлась Россия по кавказским кручам. И завоевала-таки Чечню. А разве можно насильно стать милым? Долго тлели угли в этих горах, пока не налетел ветер и не раздул их.
— Ну, что молчишь? Я же вижу, что ты тяготишься всем этим… — не унимался Макаров.
— Мне все равно, — солгал я. — После развода с женой меня уже ничто не интересует.
— Ну ты даешь! — возмущенно проговорил Макаров. — Его, видите ли, ничто не интересует… Так нельзя жить.
— Можно, — сказал я.
— Нет, нельзя!..
— Человек живет только тогда, когда ему есть ради чего жить. У меня же никого на свете нет, — сдержав вздох, произнес я.
Макаров сочувственно цокнул языком.
— Знаешь, война портит людей, — неожиданно говорит он. — Я армию люблю, но войну ненавижу. Потому что она превращает меня в идиота, и я это чувствую.
— Да, война — гнилое дело, — соглашаюсь я. — Тем более такая, как эта. Нет, надо прекращать стрелять и начинать переговоры.
— А с кем их вести, ты подумал? Ты видел среди чеченцев хотя бы одного здравомыслящего человека? Сплошь бородатые бандиты. Дай-ка вспомнить, как они себя величают… — проговорил Макаров.
— Ваххабиты, — подсказал я ему.
— Вот-вот, именно… Какую только нечисть к нам не принесло в последние годы. Раньше жили под партией и в ус не дули. И никаких тебе националистов, террористов и других смутьянов. Но стоило вожжи ослабить, как понеслось. Нет, нельзя России без диктатора, нельзя без твердой власти, — решительно заявляет Макаров.
Я усмехнулся.
— Что, по партсобраниям соскучился?
— Да не по партсобраниям, а по тому порядку, где все стояло по местам и жизнь была сносной, — отвечает Макаров.
— Скажи, капитан, а что тебя угораздило военным финансистом стать? — неожиданно спросил я. — Кстати, где учился-то?
— У меня отец был бухгалтером. Так что, считай, финансы — это наша семейная профессия. А учился я в Ярославле, в военно-финансовом институте.
— Надо же, и училище специальное для вашего брата имеется, — удивился я. — А я думал, что все армейские начфины — это бывшие гражданские бухгалтера. Скажи, а девки в Ярославле над вами не смеялись? Дескать, все военные как военные, а эти — ни богу свечка ни черту кочерга.
— Всякое бывало, — признается Макаров. — Как нас только в городе не дразнили — и «дебетом с кредитом», и «рупь пишем — два в уме»… Ничего, терпели. Ради такой военной специальности и не такое стерпишь.
— Что, нравится служба? — спрашиваю я.
— Я сознаю свою чрезвычайную пользу воинской общественности, — философски и в то же время не без улыбки произнес Макаров. И вдруг: — Ну а ты, майор, ты-то как в армию попал? Академию, поди, медицинскую окончил?
— Нет, — говорю, — пришел с гражданки, после института.
— И как тебе армия? Нравится? — интересуется начфин.
— Раньше нравилось, когда с женой жил, теперь не знаю. Впрочем, не все ли равно — все мы сегодня по уши в дерьме.
Макаров вздохнул.
— Про дерьмо это ты правильно сказал, — пробурчал он и громко зевнул. — И, наверное, не скоро мы из него вылезем. Быстрее бы эта проклятая война кончалась. Домой хочется. Там меня жена ждет, дети. У меня ведь их двое, слышь? Мальчик и девочка.
Он еще долго говорил о чем-то, но я, убаюканный его речью, уже потихоньку погружался в сон. Мне снилось море. Оно было теплым и спокойным. Мы лежали с Лидусей на песке, а рядом играла с воздушным шариком наша маленькая Ирка. Настроение было приподнятое. Мы о чем-то весело болтали с Лидусей, и я гладил ее рыжую головку. Волосы ее были мягкими, словно пух. Мне невольно захотелось закричать от счастья, но меня опередил какой-то грохот. «Тревога!» — услышал я сквозь сон.
VI
Это был настоящий ад. В самом центре лагеря с грохотом рвались мины, а с той стороны, где был лес, слышался беспрерывный треск автоматных очередей. Трассирующие пули гуляли над головами, прочерчивая в темном предутреннем небе смертельные параболы.
— Первая рота, за мной!..
— Четвертая рота, к бою!..
— Без паники! Без паники, мужики!..
Это ожили мотострелковые батальоны. Техника и орудия в такой ситуации — дело дохлое. Начнешь палить, не ровен час в своих в темноте попадешь. Этих проклятых боевиков, которым никак не спится по ночам, могла сдержать только пехота. Главное, продержаться до утра, а там артиллерия на помощь придет. Пара-тройка залпов в сторону «зеленки» — и, как говорится, ауфвидерзеен.
Когда прозвучали первые взрывы, я, на ходу натягивая брюки, выскочил из палатки. В этот момент где-то совсем рядом разорвалась мина, и я от неожиданности упал на землю. Я слышал, как в темноте метались люди. Кто-то наступил мне на спину и тут же рухнул рядом со мной. Раздался отборный мат. А тут снова взрыв, и еще один, и еще… Яркие сполохи то и дело разрывали предутреннюю мглу, и следом тугие горячие волны ударяли мне в лицо. Все это показалось мне настолько нелепым, что я поначалу даже растерялся. Что делать? Куда бежать? Не успел я встать с земли, как кто-то толкнул меня в спину. «Не стоять, мать вашу, занять оборону!» — услышал я чей-то надрывный голос. Я бросился следом за тем, кто меня толкнул, но тут же потерял ориентиры. Меня снова толкнули, и я снова побежал. А мины, казалось, рвались уже совсем рядом. Крики, ругань, стоны раненых… Мне надо было срочно заняться каким-то делом. Но я никак не мог сообразить, куда бежать и что делать. Ад стоял кромешный.