Страница 5 из 63
— Что, что ты сказал? — не дослышал полуглухой начальник артиллерии полка Прохоров.
— А то, что ничего у бандитов не выйдет! — горячился Есаулов.
В разговор включился Червоненко.
— Говорят, чеченцы смертников начали готовить в специальных лагерях, — сказал он. — Подойдет такой к тебе — ба-бах! — и кранты… Худо, братцы, худо. И когда это все кончится…
— Да вот когда мы их прижмем, когда уничтожим основную массу бандюг — тогда все и кончится, — с уверенностью в голосе изрек Проклов.
Макаров усмехается.
— Плохо ты, дорогой, историю знаешь, — проговорил он. — Если бы хорошо ее знал, не смешил бы нас так.
— А что тут смешного? — не понял Проклов. — Ты не хочешь верить, что мы их прижмем?
— А ты знаешь, сколько Россия уже с Чечней воюет? — вопросом на вопрос ответил Макаров.
— Не знаю, не считал, — недовольно буркнул Проклов.
— Вот то-то и оно, что не считал. А я тебе скажу: с начала девятнадцатого века мы с ними воюем. А чеченцы говорят и другое: дескать, война уже длится четыреста лет.
— Ну, если их слушать, так мы со времен Адама с ними враждуем, — съязвил Червоненко.
— Чего-чего? Я что-то не расслышал, что ты сказал? — повернул к зам. по тылу свои бесцветные глаза такой же бесцветный, выглядевший вечно растерянным и несчастным Прохоров.
— У, глухая тетеря, — проворчал Проклов. — Уж лучше бы и не спрашивал — все равно ничего не поймет.
— Он у нас самый счастливый человек, — сказал я. — Ведь люди говорят много недобрых слов, а недобрые слова — это отрицательная энергия, от которой почти все наши болезни. Прохоров же слышит только часть всего этого.
— Это вы как доктор нам заявляете? — улыбнувшись, спросил Башкиров.
Я пожал плечами.
— Очевидный факт.
— Хочу тоже быть глухим, — ерничает Макаров. — Тогда точно до ста лет доживу.
Проклов машет на него рукой, дескать, куда тебе, а потом обращается к Прохорову:
— Слышь, Петруха, а отчего ты такой глухой?
Прохоров расслышал вопрос, смутился. Ему на помощь приходит Макаров.
— А где ты видел артиллериста с хорошим слухом? — спрашивает он Проклова. — Ведь они возле пушек всю свою жизнь торчат, а те грохочут — не приведи господи. Помню, под Гудермесом стояли… Я впервые тогда на войну попал… Вечером артподготовка. Что тут началось! Грохот стоял такой, будто бы планета рушилась. Я потом долго глухарем ходил — не мог расслышать, что мне говорили.
Услыхав такое, Проклов усмехнулся.
— Ты и сейчас плохо понимаешь, что тебе говорят, — произнес он. — Сколько я уже прошу, чтобы аванс дал, а ты и ухом не ведешь.
— Нету денег, нет, — который уже раз повторяет Макаров. — Сам сижу без копья. А эти там, — он тычет большим пальцем вверх, — и не шевелятся.
Он, конечно же, имел в виду высокое начальство. Макаров всегда тычет большим пальцем вверх, когда его спрашивают о деньгах. Мол, обращайтесь туда, что вы меня атакуете?
— Однако пора сокращать должность начфина, — вздохнув, произнес Проклов. — А на хрена она нужна, коль он деньги нам не платит? Зачем лишний рот содержать?
— Должность старшего помощника начальника штаба тоже нужно сокращать, — ударом на удар отвечает маленький прыткий Макаров.
— Это почему еще? — не понимает Проклов.
— А что от тебя толку? Ты ведь, майор, все по строевой части, а на кой ляд твоя строевая на войне? — зубоскалит Макаров.
— Ну, капитан, ты даешь! — возмущенно произносит Проклов. — Да как же армия без строевой части? Ты подумал? Строевая часть — это основа основ! Я так говорю, товарищ подполковник?
Башкиров вместе с другими офицерами смолит одну сигарету за другой. Кажется, он не торопится уходить — здесь тепло и уютно.
— Штатное расписание полка не нами придумано, не нам его и менять, — решил отделаться он ничего не значащей фразой.
— Так-то так, — соглашается Макаров. — Только я думаю, что можно было бы и ужать офицерский штат — больно много едоков.
Я понимал его: это была точка зрения финансиста. А финансисты, как известно, жмоты.
— Если бы мне пришлось утверждать наше штатное расписание, я бы многих поувольнял, — продолжает развивать свою мысль Макаров. Он понимал свою значимость и никого не боялся. Даже полкового «молчи-молчи» — так мы называли начальника контрразведки.
— Например? — ухмыляется Проклов.
— Ну, с твоей должностью все понятно, — говорит Макаров. — Ее нужно первой сокращать. Кроме тебя я бы сократил еще начпрода — все равно одной «шрапнелью» питаемся, а ее и без него завезут. Кто еще? Ну, начвеща можно сократить, начальников инженерной службы, автослужбы… Зам. по тылу…
— Ну-ну, мели, Емеля! — когда Макаров задел и его, возмущенно вымолвил Червоненко. — Может, ты и должность замкомполка хочешь сократить?
Червоненко думал, что Макаров споткнется на этом, но он изрек невозмутимо:
— И эту должность сократил бы. Зачем столько замов? Замкомполка, замначштаба, зам. по воспитательной работе…
Все поглядели на Башкирова, думали, он начнет отстаивать свое место под солнцем, но он только улыбнулся и ничего не сказал. А Макаров вдруг меняет свое решение. Нет, говорит, эту должность я бы оставил — о начальстве, как о покойнике: или хорошо, или ничего. И вообще, разве нам не нужен человек, который отвечает за такое важное дело, как боевая подготовка полка?
— Ну а как ты насчет начмеда? — спросил Проклов.
— А вот начмед не нужен, — заявил Макаров.
— А если вдруг тебя в задницу ранят — куда побежишь? — усмехнувшись, спросил Червоненко.
— Куда? Да в полковой медпункт…
Проклов криво улыбнулся.
— Ну да, там же ведь Савельев — он тебе спирта нальет, — сказал он.
— А что — и нальет! — соглашается Макаров. — Вот ежели бы и начмед нас не обижал, да разве б я имел что-нибудь против его должности? Так что подумай над своей судьбой, Жигарев, — бросил он с ехидцей в мою сторону.
Все рассмеялись.
V
Ночью я долго не мог заснуть. Обычно после выпитого засыпал мгновенно, а тут никак. Где-то ходили часовые, изредка слышался их вкрадчивый говор. Приходила смена, менялись часовые, а меня по-прежнему не брал сон. На душе было тревожно и скверно. Подобное ощущение я испытал, когда тяжело заболела мама. Я боялся, что она умрет. Вскоре она действительно умерла. С тех пор прошло четыре года. И вот снова это ощущение приближающейся беды…
Чтобы заставить себя уснуть, я начал считать до ста. Не помогло. Тогда я попытался думать о чем-то отвлеченном. Когда думаешь об отвлеченном, ты освобождаешь себя от реальностей и расслабляешься. А так легче погрузиться в сон. Это у меня с детства. Перед тем как заснуть, я воображал себя воином, сражающимся с полчищами всякой нечисти, или футболистом, который, спасая команду, смело рвется к чужим воротам и забивает один мяч за другим. В эти игры я играю по ночам всю жизнь, они помогают во время бессонницы лучше любого лекарства. Но на этот раз не помогло.
Где-то рядом спали на своих железных койках мои соседи. Проклов храпел, как старый медведь, Макаров почмокивал губами, а зам. по тылу Червоненко то и дело портил воздух. Им хорошо, думал я, они дрыхнут без задних ног. Поэтому завтра встанут свежими, как молоденькие опята. А что будет со мной? Да я ведь и десяти минут не смогу высидеть на оперативном совещании — усну прямо на глазах у командира полка.
В голове мелькнула мысль: а что, если я притворюсь завтра больным и не выйду из палатки? Это другим, коли они попытаются симулировать болезнь, не сойдет с рук — медицина-то под боком, а я сам врач, меня проконтролировать некому. Савельев не в счет — он мой подчиненный. Конечно, в его лице я приобрел настоящего врага, лишив его удовольствия таскать из медпункта спирт и угощать им своих дружков, — кто ж такое простит? Тем не менее он меня не выдаст, и в этом я был абсолютно уверен. У него была морда порядочного человека.
В голову полезли недобрые мысли. Мне вспомнилась умирающая мама, вспомнилась собиравшая свои шмотки и уходившая от меня жена, вспомнился ад одиночества, которое я ощутил, оставшись один. Темнота обостряла чувства, на душе было тяжело. Я продолжал вздыхать, ворочаться, а иногда мне казалось, что из моей груди вырывался глухой стон.