Синяя борода

Итак, я отправился во Флоренцию, а в газетах, в связи с процессом, замелькало мое имя, поскольку за переправку картин из Парижа в Гавр отвечал я.

У меня была тайна, которую я до сих пор никому не выдал: кто был иллюстратором, навсегда им и останется. И так уж получалось, что за своими композициями из выдавленных цветных полос, наложенных на огромное ровное поле Сатин-Дура-Люкса, я всегда видел какую-нибудь историю из жизни. Она приходила в голову сама собой, как незатейливая затасканная мелодия, а придет — уж не отделаешься: кладу полосу и вижу за ней душу, сущность какого— нибудь человека, а то и животного.

Я выдавливал полосу, а неумирающий голос иллюстратора нашептывал, например: оранжевая полоса — душа полярного исследователя, оставшегося в одиночестве, а белая — душа полярного медведя, который на него сейчас кинется.

Более того, эти фантазии воздействовали и по-прежнему воздействуют на мое восприятие реальных сцен жизни. Вот двое болтают на перекрестке, а я вижу не только их плоть и одежду, но еще узкие вертикальные цветные полосы внутри них, даже, в общем— то, скорее не полосы, а неяркие неоновые трубки.

В последний свой день во Флоренции, вернувшись около полудня в отель, я обнаружил оставленную для меня внизу записку. Вроде бы у меня не было в Италии знакомых. Записка на дорогой бумаге с величественным гербом гласила:

На свете не так уж много Рабо Карабскянов. Если Вы и не тот, все равно, приходите.Я без ума от армян. А кто от них не без ума? Вы потрете ступни о мои ковры, и вспыхнут искры. Звучит забавно? К черту современное искусство. Наденьте что-нибудь зеленое.

Вот это да!

27

Я позвонил ей из отеля моментально. Она спросила, могу ли я прийти через час на чай. Конечно, могу! Сердце колотилось как бешеное.

Она жила всего в четырех кварталах от гостиницы, во дворце, построенном в середине пятнадцатого века Леоном Баттиста Альберти для Инноченцо ди Медичи Невидимого. Крестообразное здание, четыре крыла, в центре ротонда двенадцати метров в диаметре, из стен полувыступают восемнадцать коринфских колонн высотой четыре с половиной метра. Над капителями колонн световой барабан, стена с тридцатью шестью окнами. А над нею купол, расписанный изнутри — Богоявление с Вседержителем, Иисусом, Девой Марией и ангелами, глядящими вниз из облаков, творение Паоло Уччелло. Пол террасы украшен работой неизвестного мастера, скорее всего венецианца, — фигуры крестьян, собирающих урожай, выпекающих хлебы, давящих виноград и все такое.

Несравненный Рабо Карабекян не демонстрирует здесь, позвольте заметить, ни своей эрудиции, ни уникальной армянской памяти, ни знания метрической системы мер. Вся информация почерпнута из книги, которая только что вышла в издательстве «Альфред А. Кнопф Инкорпорейтед» и называется «Сокровища искусств в частных коллекциях Тосканы», текст и фотографии южнокорейского политэмигранта по имени Ким Бум Сук. В предисловии сообщается, что это докторская диссертация Ким Бум Сука по истории архитектуры, написанная им в Массачусетском технологическом институте. Он изучил и сфотографировал интерьеры многих богатейших из известных ученым частных домов во Флоренции и вокруг нее, которые раньше не посещались и не фотографировались посторонними, а хранящиеся там шедевры не упоминались в каталогах.

Среди этих прежде недоступных частных владений было — приготовьтесь! — Палаццо Инноченцо Невидимого ди Медичи, в которое я тридцать семь лет назад проник.

Палаццо и все, что в нем есть, пять с половиной веков находилось в частном владении, остается в частном владении и сейчас, после смерти моей подруги Мерили, графини Портомаджьоре, которая, как написал Ким Бум Сук, впервые разрешила с фотоаппаратом и измерительными инструментами изучить дворец. Два года назад, после смерти Мерили, владение перешло к ближайшему родственнику ее покойного мужа, троюродному брату, миланскому автомобильному дельцу, а тот сразу же продал его таинственному египтянину, который, кажется, занимается торговлей оружием. Его имя? Только со стула не свалитесь: его имя Леон Мамигонян!

Мир тесен!

Он — сын Вартана Мамигоняна, человека, который уговорил моих родителей вместо Парижа податься в Сан-Игнасио, а значит, если разобраться, по его милости я остался без глаза. Как мне простить Вартана Мамигоняна?

Леон Мамигонян купил и все, что было в палаццо, а значит, владеет теперь собранной Мерили коллекцией абстрактного экспрессионизма — лучшей в Европе и второй в мире после моей.

Что в них такого, в этих армянах? Отчего они всегда преуспевают? Надо бы разобраться.

Как случилось, что я стал обладателем бесценной докторской диссертации Ким Бум Сука именно тогда, когда начал писать о нашем с Мерили воссоединении в 1950 году? Опять совпадение, которое люди суеверные, несомненно, воспримут серьезно.

Два дня назад вдова Берман наглоталась Бог знает каких послевоенных фармакологических чудес и, сверх меры возбужденная и деятельная, отправилась в книжный магазин, где, по ее собственным словам, «услышала призыв» книжки, одной из многих сотен. Книжка сказала, что мне, Рабо Карабекяну, хотелось бы ее иметь. И Цирцея мне ее купила.

Я как раз начал писать о Флоренции, но она-то этого не знала. Никто не знал. Она отдала мне книжку, даже не полистав ее, и понятия не имела, что в ней описано палаццо моей старинной подружки.

Можно сойти с ума, если принимать такие совпадения слишком близко к сердцу. Можно заподозрить, что во Вселенной происходит многое такое, чего ты толком не понимаешь.

Доктор Ким, или доктор Бум, или доктор Сук, не знаю уж, какое из трех имен — его фамилия, если у корейцев вообще есть фамилия, прояснил два загадочных вопроса, касающихся ротонды, которые возникли у меня, когда я имел честь посетить палаццо. Первый: каким образом величественная ротонда целый день освещена дневным светом? Оказывается, на наружных подоконниках тридцати шести окон установлены зеркала, еще больше зеркал на крышах палаццо, они ловят лучи солнца и направляют свет внутрь здания.

Второй вопрос: почему на нижнем этаже большие участки между колоннами ротонды ничем не украшены? Как мог допустить такое покровитель искусств? Когда я увидел ротонду, прямоугольники между колоннами покрывала очень бледная розовато-оранжевая краска, по тону близкая к цвету Сатин-Дура-Люкс, который назывался «Гавайский вечер».

Доктор Ким, или доктор Бум, или доктор Сук рассказывает, что на этих стенах резвились полуобнаженные языческие боги и богини, которые навсегда утрачены. Дело не в том, что поверх них нанесли слой новой краски. Их соскоблили со стен ротонды во время изгнания Медичи из Флоренции, начавшегося в 1494 году, то есть через два года после того, как белые открыли наше полушарие, и длившегося до 1531 года. Фрески уничтожили по настоянию доминиканского монаха Джироламо Савонаролы, который жаждал искоренить все следы язычества, отравлявшие, по его мнению, Флоренцию во времена правления Медичи.

Фрески принадлежали кисти Джованни Вителли, о котором почти ничего не известно, кроме того, что он, кажется, родился в Пизе. Он, можно сказать, был Рабо Карабекяном своего времени, а христианский фундаментализм — его Сатин-Дура-Люксом.

Ким Бум Сука, между прочим, выдворили из его родной Южной Кореи за создание союза студентов университета, который требовал улучшения учебных программ.

Джироламо Савонаролу, между прочим, повесили, а тело его сожгли на площади перед бывшим Палаццо Инноченцо Невидимого ди Медичи в 1494 году.