Страница 17 из 127
В отличие от богатого меньшинства дореволюционной России, мещанство пронизывало всю толщу городского населения и жило одной с ним жизнью. Доведенные до крайности установки мещанства были художественно собраны в образе Смердякова. В разных формах этот культурный тип представлен в русской литературе очень широко, став на переломе веков едва ли не самым главным образом. Достоевский и Толстой, Чехов и Горький, Маяковский и Платонов — все оставили художественную летопись эволюции русского мещанства.
Революцию мещанство «пересидело». Составляя значительную часть образованного населения, мещанство быстро овладело знаками советской лояльности и стало заполнять средние уровни хозяйственного и государственного аппарата. Социальный лифт первого советского периода поднял статус мещанства, и уже тогда возникли ниши, где негласно стали господствовать его ценности.
Война сильно выбила творческую, активную часть общества. Мещанство, напротив, окрепло, обросло связями и защитными средствами — и стало повышать голос. Агрессивная аполитичность мещанства, демонстративный отказ от участия в любом общественном деле были действительно важным фактором социальной атмосферы — целостной позицией, которая стала подавлять позицию гражданскую.
Для подрыва жизнеспособности России важен тот факт, что, подняв к власти и собственности мещанство, государство подорвало (если не пресекло) воспроизводство интеллигенции. Мещанство — ее антипод, экзистенциальный враг.
В общем, советский культурно-исторический тип сник в 1970-1980-е гг., а потом был загнан в катакомбы. Господствующие позиции заняло мещанство, в том числе криминализованное. Эта смена культурно-исторического типа и предопределила резкую утрату жизнеспособности России как цивилизации.
Ход утраты культурной гегемонии советским типом — важный урок истории и актуальная для России проблема обществоведения. Наше обществоведение было и осталось проникнуто эссенциализмом, который делает государство и общество слепыми. Казалось, что заданное нам культурой представление о человеке очень устойчиво, что в нем есть как будто данное свыше жесткое ядро. Послевоенный период приоткрыл, а кризис показал, что оно подвижно и поддается воздействию образа жизни, образования, телевидения. Культура — это огромная машина, которая чеканит нас в основном по чертежу, заложенному в нее сильными мира сего. Мы, конечно, сопротивляемся, подправляем чертеж, изменяем чеканку своей низовой культурой. Но диапазон угроз широк, возможностей уклониться от них часто не хватает.
В массе своей советские люди исходили из того представления о человеке, которым был проникнут общинный крестьянский коммунизм. Они считали, что человеку изначально присущи качества соборной личности, тяга к правде и справедливости, любовь к ближним и инстинкт взаимопомощи. В особенности, как считалось, это было присуще русскому народу. Как говорилось, таков уж его «национальный характер». А поскольку все эти качества считались сущностью русского характера, данной ему изначально, то они и будут воспроизводиться из поколения в поколение вечно. Была такая неосознанная уверенность.
Эта вера породила ошибочную в важной своей части антропологическую модель, положенную в основание советского жизнеустройства. Устои русского народа и братских народов России, присущие им в период становления советского строя, были приняты за их природные свойства. Задача «модернизации» этих устоев в меняющихся условиях (особенно в обстановке холодной войны) не только не ставилась, но и отвергалась с возмущением. Как можно сомневаться в крепости устоев?!
Эффективности крестьянского коммунизма как мировоззренческой матрицы народа хватило в советский период на четыре-пять поколений. Люди рождения 1950-х гг. вырастали в новых условиях, их культура формировалась под влиянием кризиса массового перехода к городской жизни. Одновременно шел мощный поток образов и соблазнов с Запада. К концу 1970-х гг. на арену выдвинулось поколение, в культурном отношении отличное от предыдущих поколений.
Если бы советское общество исходило из реалистичной антропологической модели, то за 1950-1960-е гг. вполне можно было выработать и новый язык для разговора с грядущим поколением, и новые формы жизнеустройства, отвечающие новым потребностям. А значит, Россия преодолела бы кризис и продолжила развитие в качестве независимой страны на собственной исторической траектории культуры.
С этой задачей советское общество не справилось, оно потерпело поражение. Надо признать, что для этого были предпосылки, которые корнями уходят в XIX в., в то влияние, которое оказал на русскую интеллигенцию романтизм классической немецкой философии. В советское время это влияние было закреплено марксизмом. В результате в мышлении (точнее, в когнитивной структуре) советской гуманитарной интеллигенции была сильна вера в наличие некоторых устойчивых сущностей, отвечающих объективным законам исторического развития. Эта вера подавляла беспристрастный рациональный подход.
Г.С. Батыгин писал: «Советская философская проза в полной мере наследовала пророчески-темный стиль, приближавший ее к поэзии, иногда надрывный, но чаще восторженный. Философом, интеллектуалом по преимуществу считался тот, кто имел дар охватить разумом мироздание и отождествиться с истиной. Как и во времена стоиков, философ должен был быть знатоком всего на свете, в том числе и поэтом… В той степени, в какой в публичный дискурс включалась социально-научная рационализированная проза, она также перенимала неистовство поэзии» [5].
В результате, гуманитарная культура не смогла в должной мере интегрироваться с социально-научной рациональностью, вследствие чего после смены поколений в 1960-1970-е гг. «мы не знали общества, в котором живем».
Следствием этого срыва являются не только разрушение СССР и массовые страдания людей в период разрухи, но и риск полного угасания нашей культуры и самого народа. Ибо мы сорвались в кризис в таком состоянии, что он превратился в «ловушку». Прежняя траектория исторического развития опорочена в глазах молодых поколений, и в то же время никакой из мало-мальски возможных проектов будущего не получает поддержки у массы населения.
Российское общество подходит к пороговому моменту в исчерпании ресурсов советской культуры. При этом никаких ресурсов альтернативной культуры (например, «западной») не появилось. До сих пор даже и антисоветская мысль в России питалась советской культурой и была ее порождением, а теперь и она — как рыба, глотающая воздух на песке.
Обрезав советские корни, жители России не обрели других и становятся людьми ниоткуда, идущими в никуда. Но исход вовсе не предопределен. Если молодежь России хочет выжить как большая культурная общность, она еще имеет время, чтобы хладнокровно рассмотреть все варианты будущего и определиться. Главные устои культуры быстро не исчезают, а лишь уходят вглубь, становятся сокровенными и теряют качества активных социальных факторов. Нужны усилия, чтобы их «оживить».
Доклад подготовлен С.Г. Кара-Мурзой
1. Амосов Н.М. Мое мировоззрение // Вопросы философии. 1992. № 6.
2. Ципко А.С. Можно ли изменить природу человека? // Освобождение духа. М.: Политиздат, 1991. С. 73-90.
3. Sahlins M. Uso y abuso de la biologla. Madrid: Siglo XXI Ed., 1990.
4. Булгаков С.Н. Расизм и христианство // Протоиерей Сергий Булгаков. Христианство и еврейский вопрос. Paris: YMCA-Press, 1991. URL: http:// www.vehi.net/bulgakov/rasizm/rasizm. html.
5. Батыгин Г.С. «Социальные ученые» в условиях кризиса: структурные изменения в дисциплинарной организации и тематическом репертуаре социальных наук // Социальные науки в постсоветской России. М.: Академический проект, 2005. С. 43.