Африканская ферма

Грвгори услышал сдавленный плач.

Позднее вечером, закрыв ставни и засветив лампу, Грегори вспомнил о ее просьбе. Он снял плащ с вешалки за дверью и вышел на улицу, под дождь.

Возвращаясь с кладбища, он завернул на почту, и там ему дали письмо для нее. В гостинице, прежде чем отдать письмо Линдал, он взглянул на адрес на конверте. Ему ли не узнать почерк! Тот же самый, что и на обрывках письма, которые он пытался сложить на ферме. Жгучая боль сдавила Грегори сердце. Неужели и теперь кто-то третий встанет между ними? Когда он вручил ей письмо, она попросила подвинуть ближе лампу, а дочитав до конца, велела подать ей карандаш и бумагу.

А потом Грегори сидел долгое время в своем углу за шторой, слушая скрип карандаша. Когда он выглянул из-за занавески, Линдал лежала, погруженная в раздумье. Распечатанное письмо лежало рядом, и она смотрела на него с ласковой улыбкой. Сколько перестрадал человек, прежде чем его рука начертала такие слова: «Позволь мне вернуться! Любимая моя, дай мне обнять тебя и защитить от всего света. Никто не посмеет оскорбить ту, кого я назову своей женой. Я научился любить тебя разумнее и нежнее, и ты будешь со мной совершенно свободна. Линдал, гордая моя малютка, ради себя же самой будь моей женою!.. Отчего ты вернула мне деньги? Ты жестока со мной и поступила несправедливо».

Она задумчиво вертела в руке красный карандашик, и ее лицо было озарено нежностью. И однако в своем ответе она написала:

«Это невозможно. Я очень благодарна вам за вашу любовь, но не могу согласиться на ваше предложение. Считайте меня безумной, считайте глупой, — все люди, я уверена, скажут то же самое, — но я знаю, каким путем мне суждено идти, и не могу стать вашей женой. Вы всегда будете мне дороги благодаря тому существу, которое три часа лежало со мной рядом. Но наши дороги разошлись. Я хорошо понимаю, что не могу связать свою судьбу с судьбой человека, которого люблю только такой любовью. Я не боюсь людской молвы, я готова постоять за себя перед всем светом. Когда-нибудь, вероятно, не скоро, я встречусь с душой более благородной и сильной, нежели моя, и склонюсь перед ней в благоговении. Вы же ничего не потеряете, лишившись такой слабой, эгоистичной, погрязшей в заблуждениях женщины, как я.

Когда-нибудь я встречу человека, поистине достойного поклонения, и вот тогда я…»

— Няня, — позвала она, — возьмите карандаш и бумагу. Мне что-то хочется спать. Завтра допишу. — Разбитая внезапной слабостью, она уткнулась лицом в подушку и тотчас же уснула.

Грегори тихонько убрал письменные принадлежности и уселся на свое обычное место. Прошло несколько часов. Дождь наконец перестал, и вокруг воцарилась глубокая тишина. Когда часы пробили четверть первого, он встал, в последний раз поглядел, покойно ли она спит, и тихо пошел к своей кушетке. Но когда он подходил к двери, она неожиданно приподнялась и окликнула его.

— Хорошо ли вы закрыли ставни? — спросила она с выражением ужаса на лице. — Вы уверены, что хорошо их закрыли?

Он успокоил ее. Да, ставни закрыты крепко.

— Впрочем, запирай не запирай, — зашептала она, — этим его не удержишь. В четыре часа он все равно заползет сюда. Холодный, как смерть! — Она вздрогнула.

Он подумал, что она бредит, вернулся и уложил ее поудобней.

— Мне приснилось, что вы забыли закрыть ставни, — проговорила она, заглядывая ему в глаза. — И вот он приполз сюда, а я совсем одна.

— Кто он? — мягко спросил он.

— Серый Рассвет, — сказала она, снова оглядываясь на окно. — Никогда ничего не боялась, даже в детстве, ничего, кроме него. Вы не пустите его сюда?

— Нет, нет. Не пущу.

Она уже успокоилась.

— Ступайте спать. Просто мне скверный сон приснился. Вы устали, ступайте. Это ребяческий страх.

Но Грегори видел, что она вся дрожит.

Он сел на стул у кровати. Некоторое время спустя она попросила растереть ей ноги.

Он опустился на колени. Ноги у нее распухли, отекли, но Грегори, наклонясь, стал покрывать их поцелуями.

— Спасибо, няня. Так мне легче. И за что они все меня любят? — чуть слышно, будто сквозь сон, проговорила Линдал. — Видно, не такая уж я скверная, не такая уж скверная. — Склонив голову, она смотрела на него.

Стоя на коленях, прижимаясь щекой к ее ногам, тихонько растирая их, Грегори и сам не заметил, как уснул. Он не знал, долго ли продолжался его сон. Линдал смотрела уже не на него, а куда-то в угол комнаты. Глаза ее горели неземным блеском.

Он встревоженно оглянулся. Что она там видит? Уж не божьих ли ангелов? Почему ее взгляд выражает такой ужас? Сам он видел лишь тень от лиловой портьеры.

— Что вы там видите? — спросил он невнятным голосом.

Она заговорила странным, до неузнаваемости изменившимся голосом:

— Я вижу, как бедная слабая душа стремится к добру. Ее стремление не отвергнуто. В конце концов, претерпев много горя и пролив много слез, она узнает, что истинная праведность в глубоком сострадании к ближнему, истинное величие состоит в том, чтобы жить просто и честно, что… — она подняла свою белую руку и прикрыла ладонью лоб, — счастье в безмерной любви и самопожертвовании. Нет, ее стремление не отвергнуто; она полюбила то, что смогла узнать… полюбила… и…

Неужели только это и смог различить ее взгляд в углу? Или нечто большее?

Утром Грегори сказал хозяйке, что больная бредила всю ночь. Когда он принес Линдал завтрак, она сидела в постели и вид у нее был непривычно бодрый.

— Сюда, ближе, — сказала она ему, показывая, куда поставить поднос. — А после завтрака я оденусь.

Она быстро съела все, что он подал.

— Мне не надо никакой помощи, я поднялась сама, — сказала она. — Дайте мясо. — Она нарезала мясо кусочками и накормила Досса. Потом подвинулась к краю постели. — Ну вот, а теперь поставьте стул поближе и помогите мне одеться. Я совсем зачахла, потому что лежу без солнечного света, с закрытыми ставнями. И вечно перед глазами эта львиная лапа! — проворчала она с отвращением. — Помогите мне одеться!

Грегори опустился на колени и попробовал натянуть чулки, но ноги так распухли, что все его усилия оказались тщетными.

— Вот забавная история! — сказала она, с любопытством глядя на свои ноги. — Оказывается, я очень растолстела за время болезни. Слишком много лежу. — Она явно ждала подтверждения своих слов от Грегори, но он нашел другую пару чулок, большего размера, и молча натянул их, а потом осторожно одел туфли.

— Ну вот, — воскликнула она с тем же восхищением, с каким ребенок смотрит на первые в своей жизни башмачки. — Хоть гулять идти. Чудесные туфельки. Нет, нет, — торопливо прибавила она, видя, что он протягивает ей мягкий капот, — подайте мне белое платье с розовым бантом. Пусть ничто не напоминает мне о болезни. Несчастье только усугубляется, если о нем все время думаешь. А вот если напрячь всю свою волю и сказать: нет, нет, этому не бывать, ты сумеешь отвратить беду. — Она замолчала, плотно стиснув губы. Одевать ее было не труднее, чем одевать куклу, такая она стала маленькая и худая. Грегори хотел поднять ее с постели и поставить на пол, но она легонько отвела его руку и даже рассмеялась, впервые за все эти отчаянно долгие месяцы.

— Нет, нет, я сама, — сказала она, осторожно спускаясь с кровати. — Видите? — Она бросила вокруг себя торжествующий, с вызовом даже взгляд. — Я не вижу себя в зеркале, поднимите полог! Вот так, повыше, чтобы не мешал.

Он поднял полог повыше, и она стояла, разглядывая себя в зеркале на противоположной стене. Царственная фигурка в белом и розовом. Маленькое, прозрачное, ангельски-прекрасное лицо, облагороженное страданием. Глядя на свое отражение, Линдал тихо смеялась. Досс носился вокруг нее с возбужденным лаем. Она сделала шаг в сторону двери, с помощью вытянутых рук сохраняя равновесие.

— Ну, вот и пошла, — проговорила она. Но тут же, как слепая, стала шарить руками вокруг себя. — Ох, ничего не вижу. Ничего не вижу! Где я?

Прежде чем Грегори успел подскочить к ней, она рухнула на пол, ударясь головой о ножку платяного шкафа. С величайшей бережностью поднял он комочек из белого муслина и розовых лент и отнес на кровать. Досс прыгнул на свое место и не сводил с нее глаз.