Дыхание Смерти

— Ты становишься философом, — похвалил Дзигоро. — Мудрость, достойная не только четвероногого…

— Ну да, — кивнул Кулл, — а пока мы тут будем высиживать цыплят из вареных яиц, Хайрам откупорит бутылку…

В самом деле, что взять с четверки демонов и одного призрака? Кто бы знал, что на самом, то деле вся их сила только и есть в том, чтобы человек сам испугался да от страха и умер. Только вот шайка Хайрама единственно, чего боится, — мало поесть. А больше этого — только мало выпить. Валка их забери, боятся они его только по привычке да по большим праздникам…

Дзигоро исчез.

Кулл сел. Потом лег, положив тяжелую голову на лапы. Отсутствие призрака затягивалось.

Одно радовало — убить его не могли, поскольку премудрый приятель Кулла был уже мертв, а двум смертям, как известно, не бывать.

Внезапно окно под крышей, едва озаренное слабым светом почти прогоревшей светильни, стало совсем темным.

«Опоздали». — Мысль обожгла не хуже зеленого факела, но спустя всего один стук сердца Кулл понял: Дзигоро. Его работа…

Варвар даже не увидел, а почувствовал, как застыли в ожидании рядом с ним Керам и Малика, а за ними тревожно перебирал паучьими лапами Кошиф.

Разбойники не были пьяны, хотя напиться им, возможно, стоило. Проклятая бутылка не открывалась. Хайрам-Лисица трижды нараспев прочел заклинание, где звучало подлинное, неизвестное людям имя Темного Бога, но результат оказался не совсем тот, которого ожидали. Вернее, вообще никакого результата не оказалось. Хайрам тупо смотрел на упрямый сосуд, отказываясь верить своим глазам.

— Может, ты… того… слова перепутал? — встрял Мердек, но Хайрам так зыркнул на него из-под нахмуренных бровей своим никак не лисьим, а почти волчьим, тяжелым взглядом, что тот счел за благо вообще замолчать.

Попытки открыть волшебный сосуд магией не увенчались успехом. Вконец утомившись и израсходовав весь запас молитв и проклятий, Хайрам-Лисица оставил злополучную драгоценность и приказал подать вина. Хуже всего было то, что ювелир сдержал слово и огранил семь превосходных алмазов, а расплатиться с ним было нечем. Хайрам крепко рассчитывал на добычу с мертвого города и не предусмотрел никаких запасных вариантов.

— Разбить, — предложил Мердек, — поглядывая на растерянного Хайрама не без злорадства.

После недолгого совещания решено было пройти в место, наиболее удаленное от основных комнат и лишних глаз прислуги. В мыльню. Рабов-банщиков отослали, и, помолясь, чтоб сработал перстень-противоядие, Хайрам ударил по бутылке тяжелой рукоятью кинжала. Проклятый сосуд только качнулся.

Сначала осторожно, робея перед заключенной в сосуде колдовской мощью, бутылку попробовали разбить все по очереди. Ни меч, ни сабля ее не брали. Огромный, как гора, богатырь Джудраш, изо всей своей немалой силушки хватил ее серебряным подносом, так что гул прошел по всему дому и закачались под потолком светильники, но проклятая бутыль даже не треснула.

— Слыхал я об оружейниках из неведомой страны, лежащей далеко на западе, за семью горными хребтами, — проговорил Рашудия, похоже, не слишком расстроенный неудачей. — Они так изготавливают свои мечи: берут шесть целых частей черного железа, добавляют к ним восемь неполных частей очищенного белого золота, варят все это на умеренном огне длительное время в глиняном кувшине без доступа воздуха. Такая смесь, быстро остывая и будучи закалена без отпуска, выкована и отточена, режет стекло, как алмаз, сечет железо и рубит камень, не тупясь и не лопаясь. Вот был бы у тебя, Хайрам, такой клинок…

— Слышал я о таком мече, — буркнул Хайрам, — но такие вещи на дороге не валяются, а отнимать его у хозяина рискнет только безумный. Лучше уж самому прыгнуть в пропасть.

— На свете нет ничего невозможного, — многозначительно произнес ювелир, потирая руки. — За звонкую монету тебе хозяин сам принесет свой меч, или кто другой ему поможет. А еще слышал я, что много разных мечей хранится в уединенном и таинственном жилище мага и чародея в предгорьях, на границе с Лемурией.

— Все-то ты знаешь, — с едкой усмешкой заметил Хайрам, — все-то ты видел, все-то тебе известно. А ведь и носа из Гайбары не показываешь, разве, когда я приглашу…

— Зачем ходить? Зачем глядеть? Надо деньги платить и слушать. — И без того широкое лицо ювелира расплылось в добродушной улыбке. Напоминание о деньгах не прибавило радости Хайраму. Того, что было у него с собой, хватило бы разве что оплатить выпивку. Что он и сделал, крикнув куда-то в необъятно гулкое переплетение коридоров и комнат позади себя. Возня с бутылкой как-то незаметно стихла. Разбойники сидели на теплых мраморных скамьях вокруг бассейна. Разгоряченные, кто схваткой с бутылкой, кто сражением с волшебным содержанием других, менее магических сосудов, они, скинув одежду, барахтались в воде, стараясь утопить друг друга, но сообща это получалось плохо. Впрочем, не слишком они и старались. Масляные лампы, подвешенные к потолку, освещали всю компанию лучше некуда, а по углам густели сумерки. Кое-где поблескивали отраженным светом серебряные кальяны, кувшины для омовений и другая банная утварь.

— И чем только у тебя ее чистят? Ведь видно, что не вчера сделана, хотя сегодня куплена, — произнес Хайрам, желая задобрить хитрого ювелира. В голосе его проскользнуло восхищение — немного, — как раз столько, чтобы польстить, и ровно столько, чтоб Рашудия не догадался, что ему льстят.

— Это мой собственный состав, — подобрел голосом ювелир. — Надо взять щелока, и не какого-нибудь, а именно персикового дерева, добавить теплой мочи новорожденного белого ягненка, все это проварить строго определенный срок, в этом-то и есть главный секрет, и этим отваром начистить серебро или золото. И тогда металл не тускнеет долго и светит, как солнце, хоть ночь на дворе, хоть ясный день…

В кружке разомлевших разбойников тоже нашелся свой сказочник.

— …Было так, — говорил он. — Жил в Эбере хитрый человек, звали его Хамиль. Была у него скверная привычка — прийти в баню, помыться, побриться, выпить молодого вина, а потом обвинить банщика, что украли какую-нибудь вещь, и не заплатить. В конце концов он так надоел всем банщикам города, что они сговорились не пускать его больше ни в одну баню. Промучался Хамиль две недели, потом не выдержал, пришел в баню и в присутствии свидетелей дал банщику клятву, что не будет больше обвинять его в пропаже и честно заплатит за все. Только Хамиль разделся и вошел в мыльню, банщик спрятал всю его одежду, оставил только пояс с кинжалом. Помылся Хамиль, побрился, выпил молодого вина, выходит — а одежды нет. И сказать ничего нельзя — клятва дана при свидетелях. Понял тут Хамиль, что банщик подшутил над ним, но не растерялся. Застегнул он на себе пояс с кинжалом и сказал банщику:

— Имей же совесть. Ведь не так я сюда пришел.

Банщик рассмеялся, вернул ему всю одежду и разрешил Хамилю раз в неделю мыться бесплатно…

За рассказами и разговорами никто и не заметил, как Хайрам поднялся со своего места и исчез, тихо, незаметно, ни сказав никому ни слова, точно лисица, махнув на прощание хвостом. Кто бы сказал «на прощание», а на самом деле — заметая следы. Как старый и уже не раз травленный зверь, он чуял опасность за сотни лиг, не то что уж совсем под боком. Также он знал, что уйти от облавы может далеко не каждый и редко когда удается прорваться всей стаей. Чаще спасаются одиночки. Каждый — сам за себя.

Если Дыхание Смерти теперь ему неподвластно, то надо скрыться на время, чтобы найти выход из этого щекотливого положения, особенно с оплатой работы ювелира. Не делиться же с ним на самом деле! Хотя бы и частью награбленных раньше богатств, и теперь признаваемых Хайрамом за свои кровные. Вот и исчез старый лис из мыльни. Словно и не было его там. И не сидел он рядом с ювелиром.

Дверь распахнулась внезапно, и на пороге возник человек — смуглый, могучий, с копной черных, растрепанных волос и… как сказать? Ну голый он был, по-другому не скажешь. От неожиданности разбойники утратили дар речи, лишь ювелир, как хозяин дома, более смелый или менее трезвый, икнул и спросил: