Водонос умер

Саляма пошел было исполнять заказ, но Сейид вдруг передумал:

— Сказал же я тебе… дай бобов!

Тот без всяких возражений вывалил таамию из миски в поднос, зачерпнул бобов и уже собрался полить их маслом. Но мальчишка запротестовал:

— Только без масла, горячее очень!

— Будь по-твоему, муаллим Сейид.

Мальчишка загордился, ему было очень приятно слышать, как уважаемый человек называет его «муаллим». Он поправил жилет, подтянул ремни, державшие бурдюк.

Тут Саляма подошел к приправам и намерился добавить их к бобам. Но мальчик опять возразил:

— Добавь лучше кислого молока.

— Изволь.

Саляма рассмеялся, дал Сейиду несколько бобовых лепешек, которые тот быстро затолкал в рот, — он хорошо знал, что отец никогда не одобрял подобных комбинаций. А что делать? Он любит и таамию, и бобы. Отец же выбирал только одно блюдо, считая, что довольствоваться нужно малым.

Оба поели, вымыли руки и миски, расплатились, поблагодарили хозяина и направились к выходу. На прощанье Сейид крикнул солидным голосом Харише и сыну Салямы Заки:

— Здоровья вам, мужики!

— Будь здоров, отец Сейид! — дружно ответили оба.

— Сегодня после обеда у трубы, — тихо произнес Сейид.

— Зачем? — непонимающе переспросил Хариша.

— Беле, — пробормотал Сейид.

— У меня ни шарика, — с сожалением сказал Заки.

— Ссужу.

Сейид заторопился, догоняя отца. На ходу бросил:

— Эй, Саляма! Мать еще жива?

Хозяин харчевни побагровел от злости. Шуша с явным осуждением посмотрел на сына. Тот пожал плечами.

— Так я обезьянку спрашиваю.

Хусейн захохотал, радостно загремел в бубен, посмотрел на Сейида единственным оком, озорно сверкавшим на его изъеденном оспой лице, стукнул обезьяну палкой и крикнул:

— Ответь же своему братцу, Саляма!

Держась за живот, Хусейн продолжал:

— Скажу тебе: твой отец водонос умер!

Сейид собрался отпарировать, но отец схватил его за руку и потащил за собой. Мальчишка уперся, ибо не собирался признавать себя побежденным. Волочась за отцом, он заорал:

— Твоя мать по стене бродит, как лунатик, а отца черти на сковороде жарят!

— Старо! — бросил Хусейн.

— А про смерть отца водоноса ново? Старьевщик.

Сидевшие в харчевне смеялись от души, одобряя находчивость Сейида.

Считая себя победителем, мальчишка бодро шагал с отцом к колонке за третьей партией воды. Он вознамерился наполнить и свой бурдюк, но отец запретил: «Хватит с тебя».

Обучая сына своему ремеслу, Шуша придерживался четко разработанного плана. Сначала он возил его на тележке, через несколько дней разрешил ходить рядом, а еще через некоторое время велел помогать толкать тележку, На следующем этапе обучения Сейиду было позволено носить на спине маленький пустой бурдюк. Наконец бурдюк стал наполняться водой, которую мальчишка выливал в первом же доме. Теперь же в обязанность Сейида входило не только самостоятельно поливать тутовицу в Большом дворце, но и во вторую очередь приносить воду в дом матери Абдаллы.

Третья партия воды полностью предназначалась для дворца. Подойдя к его воротам, Шуша велел сыну остаться на улице. Это очень расстроило Сейида. Почему? Из-за какой-то гаввафы? Не может быть, отец добрый.

Опорожнив все бурдюки, Шуша вывел свою тележку из ворот. Сейид вопросительно поднял голову:

— Чего ты не взял меня с собой?

— Нечего тебе там делать.

— Что так?

— Сам не знаешь?

— Не догадываюсь.

— Ты стащил гаввафу с дерева. А главный капитал водоноса — честность.

— Но то, что я сделал, не называется воровством!

— Тогда что же ты называешь воровством?

— Это когда ты берешь какую-либо вещь у человека, которому она нужна, а тебе самому — нет.

— Ну и ну! Кто это тебе сказал?

— Само собой разумеется.

— Воровство — это когда ты берешь то, что тебе не принадлежит по праву.

— А тебе кто это сказал?

— Бог.

— Не думаю, чтобы аллах так говорил.

— Проси прощенья у бога!

— Прости меня, великий аллах! И все же я настаиваю на том, что он так не говорил.

— Тогда что он мог говорить?

— Я считаю, что если мы берем у кого-то что-нибудь нам необходимое больше, чем владельцу этой вещи, то такое деяние нельзя считать воровством. Наоборот, тем самым мы помогаем аллаху правильно распределять его блага, утверждать его справедливость. И в самом деле, мы не берем того, что нам не принадлежит. Мы берем у других лишь то, чем их в избытке наградил аллах. Право же мы делаем богоугодное дело, не больше не меньше. И бог не должен на нас обижаться за это.

— Аллах не нуждается в чьей-либо помощи. Ему самому виднее, как распределять милости среди своих рабов. Мы же можем управлять лишь собственными поступками. Самолюбие и зависть к богатству других нас снедает. Можно ли сказать, что у человека чего-то не хватает, а у другого этого товара сверх нужды? Такого никогда не бывает. Все зависть…

— Во всяком случае обитатели дворца не слишком обеднели бы от того, что я съел бы одну гаввафу.

— И тебе она не очень была нужна. Вопрос заключается в том, что аллах наделил гаввафой их, а не тебя. Каждому свое — так велит аллах. А нам надлежит честно исполнять свой трудовой долг и терпеливо ждать его результатов.

— Именно это я и хотел сделать. Успешно взобрался на дерево — а надо тебе сказать, что это было нелегким делом, — и собрался воспользоваться плодом своего собственного труда, съесть гаввафу, притом неторопливо, но не удалось.

Хотя отец был мрачен и зол, но не смог удержаться от смеха, Он проговорил, обращаясь к сыну:

— Плод твоего собственного труда… Им должен был быть хороший подзатыльник. Это совсем не твой жизненный долг, а зло, тобой содеянное.

— Ладно, убедил. Но ведь это случилось в первый раз. Дай мне возможность исправиться.

— Согласен. Ты опять будешь поливать тутовицу.

Сейид ликовал. Он проникся самыми нежными чувствами к тутовице. Вообще-то что для него это дерево? Какая от него польза ему лично? Ни тебе плодов, ни даже хорошего запаха. Но отец отдает много внимания этой тутовице, поливает ее каждый день. И для него, Сейида, это дерево было первым экзаменом на трудовом поприще. Значит, и для него оно очень важно, и от него требует неусыпного внимания.

Шуша почти добился своей цели, заставив сына относиться к тутовице так же, как и к плодовым деревьям.

Глава 2

В лапах у паломницы Замзам

Время перевалило за полдень. Шуша развез воду всем своим клиентам на улице Самакин. Сейид почувствовал урчание в кишках — первый признак того, что он проголодался. Отвечая на зов пустого живота, парнишка вопросительно посмотрел на отца, спеша успокоиться насчет намерений того.

— Никак обедать идем?

Шуша кивнул в ответ и что-то пробурчал невнятно. О чем говорит? А Сейиду не терпелось начать разглагольствования о еде, всякой снеди. Надо же успокоить голодной желудок. Маленький водонос не терпел молчания. Его язык аж дергался от нетерпения и избытка энергии. Казалось, что вся жизнедеятельность отцова языка перешла к сыну.

— На обед что возьмем?

— Чего бы тебе хотелось?

Вопрос обнадеживающий. Он дает возможность начать болтовню о всякой снеди. И Сейид пустился в рассуждения:

— Есть три места, где можно хорошо пообедать: «Харчевня эмиров», где угощают отварной или жареной рыбой с томатным соусом, луком и чесноком. В харчевне тетушки Замзам подают отличную хлебную тюрю. Можно взять супу из бараньей ножки, а то и просто ножку, если можно, или головизны, а может, и жареной требухи.

При этих словах Сейид искоса посмотрел на отца, пытаясь узнать, какое впечатление они на него произвели, согласен ли он с его наметками насчет еды. Однако лицо Шуши оставалось сумрачным и непроницаемым. У мальчика поубавилось энтузиазма. Он продолжал разглагольствовать уже по инерции.