Чабор

Незнакомец попался. Миг — и вот он, великан, открыт, знай только, рази его, бей! Но снова, словно треснувший колокол, холодный металлический звон отозвался тяжёлым гулом в Чёрном храме царя Бардака.

— Да что же это такое? — недоумевал Станимир, попутно вовлекая Чёрного в другую ловушку, — он что …железный?!

На этот раз другу Чабора повезло больше. Ловко поднырнув под щит врага, он срубил незнакомцу закованную в латную железную перчатку кисть левой руки. Кривой меч взбесившегося в порыве мщения Желязного снова безуспешно врезался в песок, так и не задев невероятно изворотливого соперника. Станик, зная, что Удача долго на одном месте никогда не задерживается, не стал откладывать надолго развитие собственного успеха. Он моментально развернулся и коротко ударил в ответ. Огромный меч посланника Тёмных Богов так и остался торчать из сухого земляного пола, а его вторая железная рука, только что крепко державшая его, безсильно упала рядом.

Чёрный демон взревел. Ослеплённый жаждой мести, круша всё вокруг своими железными обрубками, он неистово бросился на Станимира. Тот же, в свою очередь, легко отступая от него по кругу, ничуть не испугавшись подобного напора, всего за несколько ударов укоротил и эти культи чёрного воина до минимума. Едва последняя часть руки великана упала в песок, он, понимая, что ему грозит, страшно ударил ногами в пол и… исчез.

Звон напряжения в ушах Станимира начал затихать. Повинуясь ритму боя и всё ещё готовый продолжать схватку, он резко обернулся. …В двух шагах позади него стоял запыхавшийся, чумазый Чабор, держащий в руках остывающий Артакон, а у стены, исходя предсмертным хрипом, подыхало какое-то чешуйчатое чудище…

ЛАРЬ 3 КЛУБОК 6

КЛУБОК 6

Лютый мороз обжигал горло, не давал дышать. Его разгулявшееся безумство поднималось светящимися столбами к самому небесному потолку. В садах трещали деревья, птицы замерзали на лету, сам воздух боялся шевельнуться, дабы не рассыпаться, словно стекло. Ни ветерка, ни облачка. Мороз безумствовал…, но недолго ему оставалось.

Каждый год Ортай старался особенно обращать внимание на то, что происходило с ним в эти морозные дни. Ещё бы, ведь именно в один из таких дней много лет назад его угораздило явиться на белый свет. Где-то среди полесских болот, покрытых в это время хрупкой, обманчивой коркой льда, в старом дедовском доме, стоящем на высоких дубовых сваях, родился мальчик. Как и все — в муках и боли, в нужде и голоде, в дни, когда безжалостная зима высасывала последнее из небогатых людских закромов, а сама меж тем только входила в самую силу.

Отец принял новорожденного, поднял его на руки и долго смотрел на своё крикливое чадо с испугом и горечью. Вокруг со знанием дела суетились бабки, а остававшийся в стороне от этой беготни дед тогда сказал: «Эх, жаль — недоносок… помрёт ещё до того, как Макошь проснётся...».

Отец рассказывал Ортаю, что после тех слов чуть было не уронил новорождённого, а дед, глядя на это, только рассмеялся: «Э-э-э, — говорит, — дай-ка сюда этого мальца, а то, ежели и доживёт до тепла, так ты ему эдак до той поры всё, что потвёрже, переломаешь».

Взял дед новорожденного на руки, а после и говорит: «От ты…! А может, ради такого мужичка-то Матушка Земля в этот раз пораньше проснётся, а? Ведь любит она хороших мужиков. Всё же не зря мы с тобой, сын, пару новых вёсел резали по оусени, не зря. Их и так вон хватает, а мы…. Не тебе, не мне их готовили — ему. Будто знали, что мужик родится. Благодарю, Род, благодарю, сын, благодарю, дочка…».

Тот год удался на славу. Весна была ранняя и дружная. Наречённый по детству именем Веслай (нынешний Ортай) хорошо запомнил своего деда. Не раз старик «потчевал» не по годам шустрого внука «берёзовой кашкой», когда тот только с рассветом пригонял к дому его вырубленный из ясеня човен[i]. Веслай был слепым и беспечным, возвращаясь из омута сладких девичьих ласк. Ох, и шерстил его дед, приговаривая: «Дурню б за подол хвататься, а умному — делом заняться». И то правда: какой после ночных забав с девками работник? Глаза слипаются, руки будто соломой набиты…

Ортая, шагающего по узкой, протоптанной в снегу тропинке, передёрнуло, как только вспомнил памятную науку деда. Зажившие после княжеского «угощения» пальцы даже в рукавицах сильно мёрзли, и волхв заметно прибавил шагу. Он и не заметил, как догнал двух молодых женщин, несущих воду.

«До дома недалеко, — подумал Ортай, — чего ломиться через сугробы? Пойду за ними…»

— Эх! — вдруг громко вздохнула та, что шла первой. — Боярин-то наш, видать, совсем голову потерял, слыхала?

— Смотря что, — ответила вторая, оглядываясь и с интересом рассматривая догнавшего их спутника.

— Да с Владимиром вместе опять народ в проруби крестили …в такую-то пору! — хитро улыбаясь в пол-оборота сказала идущая первой попутчица.

— Что с них, окаянных, взять, — отозвалась вторая. — В Киеве тогда хоть тёплым днём — и то столько народу утопло, а тут в мороз!.. Чтоб их самих, этих крестителей, черти в прорубях крестили, простите, Боги-заступники. Столько людей напрасно навкам[ii] спровадили, а столько ещё после того лихоманкой покосило…

— Да уж, — подхватила первая, — нашему князю и Всемилу хватило бы и по пояс в той проруби покреститься. Хоть отмерзло бы всё, что до баб охочее. Так и ходили бы никому не нужные. Ни тебе на девок поглядеть, ни тебе исподнее потереть — вон как наш волхв…

Спутницы весело засмеялись, безстыдно косясь на Ортая.

«Тьфу ты..» — мысленно сплюнул тот, а вслух сказал:

— Негоже, девицы, речь вести, о чём не ведаете. Что там с князьями — дело ваше, а меня не трогайте, …у меня всё как у людей.

— Как же нам знать, коли сторонишься ты баб?

Снова обе залились весёлым смехом, умышленно сбавляя шаг. Впереди тропинки разбегались, и волхв мог уйти в сторону, а отпускать его им ой как не хотелось.

Ортай отчаянно вздохнул, выпустив в промёрзший воздух большое облако пара:

— Сторонюсь, девчата, потому как за вас же и боюсь. Я ж волхв, эдак наколдую, что всей Слободой будете от своих мужиков ко мне бегать.

— Брешешь, — почему-то обиделась первая, — ты же не Берецкий колдун. Волхв худого не сделает.

— Да-а-а, — сказала серьёзно та, что шла последней, и остановилась. — Но берецкий, видать, птица поважней, раз сам Владимир к нему на постриг ездил…

— Цыц ты, Дарья! — цыкнула первая и быстро зашагала прочь. — Наговоришь на свою голову. В болтливом рту и зубы не держатся, и язык прочь!

Дарья молча поспешила за ней вслед. Молодая, красивая, статная, по всему видать — на выданье. Да и не такая скромница, чтоб от взгляда красней свеклы становиться.

— Эх! — вздохнул про себя волхв. — Всё же не зря меня дед лупил. Что в молодости, что теперь. Девки, как пчёлы на мёд, летят. И хорошо, что лупил, и к брату своему, Хору, на «бражные» болота отправил тоже правильно. Дед Хор тоже с «берёзовой кашкой» воспитывал, и тоже за дело…

Ортай свернул от девиц к своему дому и припустил чуть ли не бегом. Мороз его вконец одолел.

— На кудыкину гору! — услышал он вдруг голос Берега.

Тот пробирался по колено в снегу, в обход встретившихся на пути девчат, давая им дорогу. Обе хохотушки, что-то коротко и не в такт прокричав в ответ на его строгие наказы и красноречивые жесты, скорёхонько зашагали под гору. Берег пригрозил им вслед и отправился к дому волхва.

— Здорово, Ортай! — гаркнул он так же громко, как только что кричал молодицам.

— И тебе поклон, — ответил дрягвич. — Ты ко мне или мимоходом?

— К тебе. Куда ж тут мимоходом? Дальше только лес.

— Ну, идём скорей, а то пальцы от мороза уже дули крутят…

Пока в тёплой горнице медленно растворялось ворвавшееся за вошедшими морозное облако, хозяин жилища выплясывал посреди светлицы, будто перепивший браги сват. Берег медленно снял тулуп и бросил его на лавку.

— Ну, вот что ты за человек? — развёл он руками. — Я ведь тебе и рукавицы, и шапку, и сапоги на меху подарил, волчьи. Век мороз не проймёт! И тулуп, вон, новый. Висит, пылится…