Чабор

— Ага, попался? — нарочито грозно сказал где-то совсем рядом сайвок. — Опусти палку и слушай меня внимательно. Во-первых, запомни: что бы ты ни делал, делай это как можно тише. Нас никто не должен слышать, в противном случае и ты, и я расстанемся с жизнью. У нас с чужаками и теми, кто им помогает, шутить не любят.

Во-вторых, командовать под землёй буду я. Ты ведь всё равно ничего не видишь в темноте. Знаешь, ведь мы, сайвоки...

Чабор бросил на землю палку и, чувствуя, как окружающий его мрак наполняется страхом, присел у стены и, прижимая к себе изрядно похудевший узелок, обречённо произнёс:

— Как скажешь, только давай уже отсюда уходить, главнокомандующий…?

Оставим же их во власти подземного царства, где Водар, даже будучи неучем, всё равно как рыба в воде. Им предстоит опасный путь к пещерам горных сайвоков асура Вулкана, а мы же в это время заглянем во дворец царя Запавета…

— А ведь ты, Таратор, ко всему ещё потерял и сына, ведь Водара так и не нашли?

— Нет, Говар, не нашли. Сайвоки и живут, и умирают незаметно.

В воздухе снова повисла гнетущая тишина. Всё изменилось после смерти Чабора. Светлолес от этой оглушительной новости просто помрачнел и затих. Пользуясь этим, назойливые соседи вконец обнаглели, совершая набег за набегом. Вот в эту тяжкую годину и позвал к себе царь Запавет Говара и Таратора.

Ожидая назначенной встречи, они почти не разговаривали, да и что тут скажешь? Наконец к ним вышла Верба, придверная царя:

— Таратор, Говар. Царь ждёт вас, — сказала она и повернулась, оставив дверь в тронный зал открытой...

— Как думаешь, — спросил сайвок, — Запавет уже знает?

— Конечно, — ответил Говар, — он ведь царь. Кому, как не ему, узнавать обо всём первым? Идём, мой старый друг. Не век же нам тут у дверей маяться…

— Владыка! К тебе Таратор и Говар! — громко объявила о появлении придворных Верба.

— Пусть войдут, — тихо ответил Запавет, грозный и справедливый царь Светлолеса. Слова, произнесённые им только что, были едва ли не самыми первыми за сегодняшнее утро. Царь всегда был жизнерадостным и полным сил, но …не сегодня.

В широкий светлый зал, вопреки зиме украшенный зелёными молодыми ветками растущих вдоль стен деревьев, вошли Говар и Таратор.

— Входите, …я всё знаю, — прикрыв потемневшее от горя лицо рукой, сказал царь. — Не вините себя, я виновен не меньше вашего. Останки Чабора похоронят со всеми почестями…

— Царь, — спросил вдруг Говар, — меч Индры теперь у Бардака?

— Меч? — переспросил Запавет, — Что им меч?

— Говар имел в виду, — вмешался Таратор, — что хотя никто из них не сможет даже достать его из ножен, меч можно просто спрятать, и тогда уже никто и никогда…

— Хватит! — с болью в голосе прервал сайвока царь. — Теперь уже всё равно «никто и никогда»…

В зал вошла Роса — дочь Запавета, и будто весна появилась в тронном зале вместе с ней, словно свежий ветерок в знойный, душный день ворвался в это наполненное горем помещение.

— Отец, — просто и легко произнесла она, отвечая на приветственные поклоны Говара и Таратора, — ты идёшь гулять? Смотри, какое утро!

— Роса, доченька. Я не смогу сегодня пойти с тобой. Да и ты…. Побыла бы дома. В нашем лесу теперь нужно во сто крат быть осторожнее.

— Я всегда осторожна, — возразила Роса и тут же колко заметила, — и гулять одной, между прочим, мне тоже уже не привыкать.

— А та встреча с Мором?

— У, вспомнил. Ведь обошлось? Тем более, как мне потом рассказали, Мор удирал оттуда, как мышонок от лисицы. Тоже мне — «грозный Мор»! Мальчишки испугался…

— Этот мальчишка …погиб, — прервал царевну Говар.

— Чабор погиб? — переспросила Роса, чувствуя, как горький ком вдруг подступил к её горлу. Она испуганно посмотрела на отца. — А как же предсказание? Кто теперь объединит Лесдогор?

— Не задавай столько вопросов, — вздохнул царь, — мне больно думать об ответах.

Царевна повернулась и, опустив взгляд, направилась к выходу, но вдруг она остановилась:

— А Мах и Хвоя? — спросила она. — Они тоже погибли?

Во взглядах сайвока и Говара появился немой вопрос. На самом деле, ведь они должны были быть с юношей, хотя бы один из них? Царь, заметив обращённые к нему взгляды, тяжело вздохнул:

— Ну что вы бередите рану, призывая надежду? Мах оставил его у Белой горы, а Хвоя — далеко в Лесдогоре…

— Но ведь останки-то нашли у горы? — оживился Говар. — Почему? Может, наша надежда и призрачна, царь, но что-то мне подсказывает, что…

— Меня и самого донимают вопросы, — признался Запавет. — Может, и была бы надежда, да ведь на месте гибели найден рог сайвоков. Скажи, Таратор, ваш это рог?

— Да, — глухо отозвался сайвок, — нечего и сомневаться. Я думаю, что Чабор по какой-то причине вернулся обратно к Белой горе. Но что его заставило это сделать?

— Наверное, — отвечая на этот вопрос, заключил царь, — то же, что оборвало жизнь старика Атара…

Роса, чувствуя, что не может больше сдерживать слёзы, вышла прочь, а Царь, проводив её взглядом, принялся медленно шагать у трона так, словно пытался уйти от своих невесёлых мыслей.

— Царь, — нарушил тишину Говар. — У меня есть просьба, прошу, выслушай её, не оставь без внимания.

— Слушаю тебя.

— Я всё равно не смогу здесь спокойно жить, — начал Дух Леса, — чувство вины не унимается. Это останется со мной навсегда. Я перестал многое слышать, ощущать. Понятно, ты тоже переживаешь не лучшее время, царь, однако, в отличие от меня, ты не можешь бросить Лес и на время уединиться. Мне же сейчас необходимо уйти, обрести помощь. Моя глупость со старостью не сходится.

— Бросаешь меня? — обернувшись, спросил Запавет.

— Нет, царь. Скорее, себя. Я должен уйти в горы, к Вершине.

— Говар, ведь Вершина только повод, — царь Светлолеса вдруг почувствовал, что мир рушится у него на глазах. Делать было нечего: раз старик решил уйти, его теперь не удержать. — Иди, Дух Леса, — горько выдохнул он, — только пообещай вернуться.

— Скорого возвращения не обещаю, а после… — Говар вздохнул. — Что будет после, знают только Боги…

Старик поклонился и вышел, оставив царя наедине с сайвоком. Запавет, скрестив руки на груди, прислонился к стене и стал рассматривать украшенный зелёными кронами деревьев потолок своего тронного зала.

— А ты, Таратор, — спросил он вдруг, — может быть, и ты тоже куда-нибудь уйдёшь? К горным сайвокам или ещё куда?

— Зачем, царь? — тихо ответил тот. — Я останусь с тобой, если ты не против. Нужно же как-то жить, ведь жизнь и смерть соседи. Спроси у любой берёзы, думает ли она о смерти, когда Вайю, забавляясь, перемешивает во время бури землю и небо? Наверное, нет. Деревья знают, что они часть этого мира, а Вайю, может, и не старался бы так, если бы мир людей не слышал его голос в кронах этих деревьев. Представить только величие и силу Вайю… Но если бы не эти нежные, стройные берёзки, никто бы даже не слышал голоса Духа Ветра.

— Не мудри, Таратор. Итак голова идёт кругом, — царь, оторвавшись от стены, подошёл к трону. — Благодарю тебя за то, что остался, — сказал он. — Да и Говара я понимаю. Без совета Дїя Вершины нам теперь не обойтись...

Над Белой горой промчалась тень большой птицы. Сильные крылья рассекали морозный воздух, являя заснеженной тайге великолепное зрелище полёта. Не зря говорили пращуры: «Птицы познали истину потому, что умеют летать». Царь Светлолеса знал истину, и когда он был в небе, сам Хозяин Ветра Вайю сопровождал его….

— Доброй охоты, Мах!

— Царь?! — волк не скрывал удивления. Он совершенно не был готов к тому, что за ним следят с дерева. Сам царь здесь и, наверное, так давно, что старому охотнику нужно было бы постыдиться того, что он до сих пор этого не заметил.

— Ты удивлён? — спросил величавый орёл, внимательно вглядываясь в лес.

— Да, царь. Подвело чутьё. Ты так неожиданно…

— Я слышал, — не дал договорить волку Запавет, — волчья стая теперь живёт вольно?