Страница 70 из 87
Но настоящей козырной картой Ельцина, связующим звеном его коалиции был национализм, или, как предпочитал говорить он сам, идея «российской независимости», «суверенитета России», ее верховенства над Союзом: «Россия прежде всего, на первом месте»[644]. Борьба с Горбачевым была превращена им в конфликт между Россией и Союзом. Без систематического прокручивания этого мотива в наиболее важной среди республик вряд ли ельцинская коалиция получила бы столь широкое развитие.
Это совсем не означает, что все русские националисты перешли на сторону Ельцина. Распространенный в общественном мнении русский национализм имел тенденцию к разъединению на различные противоборствующие между собой течения. Те, кто нападал на Горбачева, с ностальгией вспоминая о статусе страны накануне его избрания и осуждая перестройку, делали это во имя националистических великодержавных ценностей, поставленных под угрозу политикой президента, и обвиняли его в развале родины. Их коньком стало образование российской коммунистической партии, что не было новой идеей в советской истории: ее уже выдвигали, но отвергали и откладывали в сторону как при Сталине сразу же после войны, так и при Хрущеве. Выдвижение этой идеи оправдывали тем, что поскольку все федеративные республики имели свои партии в рамках КПСС, то и Россия во избежание дискриминации должна иметь свою. Но этот аргумент всегда наталкивался на контрдовод: необходимо сохранить интернациональный характер КПСС, играющий в СССР объединяющую роль. Такая роль была бы утрачена партией, ибо она оказалась бы значительно сильнее других, вместе взятых, и неизбежно взяла бы верх.
Горбачев также воспротивился формированию Коммунистической партии России, но в 1990 году был вынужден капитулировать. С самого начала новое политическое образование оказалось в руках его противников — лигачевцев — и возглавлялось одним из самых решительных и экстремистски настроенных из них — Иваном Полозковым. Эта партия, как и Горбачев, защищала Союз, в пику ему вкладывала в это понятие имперскую идею — Союз, понимаемый как продолжение России. Горбачев пытался нейтрализовать это течение, пригласив в президентский Совет одного из его представителей (как представлялось Горбачеву, наиболее умеренного) — писателя Распутина. Но и этот восстал против Горбачева, заявив на заседании парламента, что если и надо выходить из Союза, то первой республикой, которая это сделает, должна стать Россия[645].
Распутин никогда не станет сторонником Ельцина. Их подходы к национализму разнились. Национализм Ельцина напоминал солженицынский. Россия должна позаботиться о себе сама. Она — жертва Советского Союза. Поэтому она должна уйти в свои границы, оставив другие республики, бывшие для нее «тяжелой ношей» колониального типа. Россия обескровлена Союзом, «империей», как тогда все чаще говорили. В крайнем случае, она должна остаться с другими славянскими республиками — Украиной и Белоруссией. Она благодаря своим богатствам и таланту своего народа быстро бы навела у себя порядок и пошла навстречу новому процветанию. Тогда смирились бы и другие республики, пытаясь договориться с великой Россией, интегрироваться с ней, так как в одиночку они были бы мало на что способны. Вот почему Союз представлялся врагом, подлежащим уничтожению. Перед этими доводами временно бледнели даже противоречия между славянофилами и западниками — двумя традиционными течениями русской политической культуры, проявившими в России 70-х и 80-х годов свою историческую живучесть. В обоих лагерях были ярые сторонники идеи превосходства России над Союзом[646].
Если Союз был врагом, то все сепаратисты становились драгоценными союзниками. Ельцин не колебался, чтобы заполучить их поддержку. Стал знаменитым его призыв ко всем, кто стремился к суверенитету: берите столько власти, сколько хотите и можете взять[647]. Он и с прибалтами искал соглашения, но не с наиболее умеренными националистами (Бразаускас, г-жа Прунскене), как это еще пытался делать Горбачев, а с крайними экстремистами, такими как литовец Ландсбергис. Он поощрял его к выходу из Союза, а после кровопролития в Вильнюсе поехал туда, чтобы от имени России поддержать требование немедленного предоставления независимости прибалтам. Без России движение за развал Союза было бы делом меньшинства, с Россией оно становилось доминирующим. Главным противником был Горбачев. Но, чтобы было ясно, эта тенденция вела также к конфликту с теми националистами, которые, напротив, видели миссию России в сохранении Союза как ее неотъемлемого придатка, выступали скорее против идеи советского интернационализма, главенствовавшей при рождении СССР в далекие 20-е годы и оправдывавшей официальной идеологией существование СССР. Такая националистическая тенденция, коренившаяся в России и временами весьма сильная, не могла, однако, найти союзников в других республиках.
К политическим ориентирам Ельцин приспособил и тактическую линию. Его стремительный взлет начался, когда в конце 1989 года он решил баллотироваться в российский парламент (тогда еще РСФСР) с намерением стать его председателем[648]. Выборы должны были состояться в марте 1990 года. Для участия в предвыборной кампании в январе в Москве было сформировано движение кандидатов под названием «Демократическая Россия». Уже само наименование стало первым свидетельством перехода части демократического лагеря на националистические позиции, как это отметил один из вдохновителей движения Астафьев, сам также националист[649]. Ельцин обрел в этом движении одну из опор своей коалиции. Через год после общесоюзных выборов выборы в российский парламент прошли во многом по-иному, что показывало, с какой скоростью развивалась политическая ситуация в Москве. Уже не было квот предварительно назначаемых депутатов. В 97% округов в списки включались, по крайней мере, два кандидата с конкурирующими программами и платформами. Среди избранных от 20 до 25% были связаны с «Демократической Россией»[650]. В своем родном Свердловске Ельцин был избран подавляющим большинством. Он сразу же нацелился на место председателя новой Ассамблеи, что ему удалось в том числе и потому, что Горбачев не был способен или был не в силах противопоставить ему достойную кандидатуру[651]. Победа Ельцина оказалась решающей. Благодаря ей Ельцину удалось установить в советской столице дуализм двух центров власти — его и Горбачева, России и Союза.
Действуя из своей новой крепости, Ельцин стал предпринимать систематические шаги для смещения равновесия в сторону своего центра. Среди его первых актов было провозглашение суверенитета России, что предопределило превосходство законов, одобренных Ассамблеей, перед законами, принимаемыми Союзом. Это был первый смертельный удар для существования СССР. Прежде чем перейти в прямую атаку против Горбачева, Ельцин выждал несколько месяцев. Он начал наступление осенью 1990 года не только с прямых личных выпадов против советского президента, но и противопоставляя правительство России федеральному правительству, представителя своего правительства Силаева — премьеру СССР Рыжкову, российских министров — министрам союзным. Он использовал «программу 500 дней» как знамя против противника. С наступлением нового года пошли особенно тяжелые бомбовые удары. Ельцин обвинил Горбачева в намерении стать диктатором. В феврале 1991 года он публично потребовал от него отставки. Он организовал в Москве внушительные демонстрации против Горбачева. Единственная хорошо удавшаяся контрмера Горбачева — референдум за сохранение Союза и Ново-Огаревский договор — заставила его на несколько недель перейти в оборону. Но это было только передышкой, так как схватка между ними в промежутке переместилась на другую почву.
644
Eltsin B. Diario del Presidente. — P. 19, 32.
645
Черняев А.С. Указ. соч. — С. 326.
646
Прекрасный анализ явления см. Шахназаров Г. Указ. соч. — Гл. 11. — С. 4-12.
647
Черняев А.С. Указ. соч. — С. 371.
648
Там же. — С. 326.
649
Литературная Россия. — 1992. — № 4.
650
Dunlop J. Op. cit. — P. 95-96.
651
Шахназаров Г. Указ. соч. — Гл. 9. — С. 6-10.