Открытый счет

За окнами не стреляли. В Берлин пришла тишина, но к ней ещё трудно было привыкнуть. Зубов с каким-то странным чувством робкой радости вступал в это непривычное состояние первых дней отдыха, всё ещё словно бы не веря, что четырёхлетняя война, в которую уже вжились люди, закончилась окончательно и безвозвратно.

Берлин был уже поделён на сектора союзными войсками. И ночью, часто глядя из окна дома на тёмный поверженный город, который скоро рассечёт видимая или невидимая черта границы, Зубов с грустью ощущал, что к полноте всей той ликующей и пьянящей радости, заполнившей его в первые часы победы, властно примешиваются иные тревоги и горечь новых забот, с которыми, как видно, и на войне, и после неё всегда живёт человек.

…Машина комдива въехала в западную часть города. Пока здесь не было союзников, и проезд по всему городу оставался свободным. Наши сапёры разминировали здания и подвалы, разбирали завалы, баррикады, на одной из улиц дорогу машине преградили… станки, их вытаскивали из-под обломков упавшей крыши завода и грузили на машины.

— Вывозим ценное имущество, пока не пришли сюда американцы, — сказал Сергей не слишком уверенно и покосился на отца, ожидая подтверждения.

— Надо бы, конечно, если вспомнить, сколько они у нас порушили добра, — ответил он, — но ты неправ. Станки мы оставим немцам. Более того, мы дадим им и продовольствие и поможем с товарами.

— Уже и карточки у них с нормами выше, чем в России, — произнёс Сергей, явно не выражая одобрения.

— Выше не выше, но нормы хорошие. Путь к сердцу немца лежит через его желудок, а мы должны завоевать их сердца. — И генерал усмехнулся, как бы сводя свой ответ к шутке, но вместе с тем какая-то сердитая нотка в его голосе не располагала к продолжению этого разговора.

Зубов смотрел по сторонам: немцы копошились на развалинах домов — мужчины в ватниках, старых пиджаках, женщины в поношенных платьях, — старательно, по конвейеру передавали из рук в руки кирпичи, обломки железа. Лица все мрачные, не слышно ни смеха, ни песен. Однако и следов тревоги или отчаяния не было на этих лицах. Усталость. Равнодушие, как слой серого пепла, под которым неприметным огоньком тлела и разгоралась надежда.

"За несколько месяцев не подымешь такой город, как Берлин. Тут нужны годы", — подумал Зубов.

Однако, когда проехали район Митте и попали в кварталы восточной части города, в Карлхорст, Зубов увидел здесь и целые дома, и почти неразрушенные кварталы. Союзная авиация бомбила больше всего центр, окраины же, особенно там, где натиск наших войск был стремителен, уцелели.

Машина свернула с Франкфуртераллее в переулок, перегороженный полосатым столбом. Вблизи высилось шестиэтажное серое здание со слегка облупившейся от осколков облицовкой. Городская комендатура!

Когда офицеры подходили к подъезду дома комендатуры, из дверей быстрым, энергичным шагом, в слегка поскрипывающих сапогах вышел командующий фронтом.

— Здравствуй, Свиридов, ну, как ты устроился? — спросил он.

— Хорошо, товарищ маршал. Я бы далее сказал — с комфортом.

— Стал твёрдой ногой на Эльбе?

— Так точно.

— Насчёт комфорта, отдохнуть, конечно, можно недельку, но не больше. Работу в войсках не ослабляйте, — командующий слегка погрозил Свиридову пальцем. — Мы здесь не на курорте. Учёба, учёба. Собираешь опыт войны?

— Изучаем, собираем, товарищ маршал. По всем ротам, батареям.

— И чтобы разведка смотрела в оба. Граница есть граница. Вот видишь, Свиридов, я своё обещание выполнил, твоя дивизия дралась за Берлин, — произнёс после паузы командующий, и Зубова удивила цепкость его памяти, сохранившей мимолётный разговор на Одере, на КП дивизии, почти месяц назад.

— И мы своё дело сделали, товарищ маршал. Солдаты довольны.

— Когда солдаты довольны, и маршалу хорошо, — сказал командующий. — Ты зайди ко мне сегодня в штаб.

И он махнул рукой в сторону здания, где временно расположилась советская военная администрация в Германии.

…Командующий уехал. Проводив его, Свиридов зашёл со своими офицерами к помощнику коменданта города генерал-полковника Берзарина, чтобы узнать о путях дальнейших поисков Николая Бурцева. Дело это осложнилось. Слишком тонка была нить надежды отыскать человека, неизвестно, живого или мёртвого, среди сотен тысяч заключённых изо всех лагерей, точного числа которых в те дни ещё никто не знал.

Помощник Берзарина записал фамилию и те скудные данные о брате Бурцева, которыми располагали Зубов и Сергей.

— Сделаем всё возможное, — пообещал он.

С этим Зубов и Сергей покинули комендатуру, чтобы проехать в госпиталь, где лежал майор Окунев.

Дорога туда лежала через Потсдам с его дворцами Сан-Суси и Цицилиенхоф. Первый был летней резиденцией короля Фридриха, второй принадлежал бывшему престолонаследнику Вильгельму Гогенцоллерну. Гитлер не мешал ему жить здесь в своё удовольствие. Только два месяца назад принц бежал отсюда на запад.

Машина Зубова переехала понтонный мост через Хафель, наведённый нашими сапёрами. Все другие мосты были взорваны нацистами при отступлении, а центр города был разрушен после большого налёта американцев четырнадцатого апреля.

Газик поднялся в гору и остановился около дворца Сан-Суси. У ворот уже стоял часовой с автоматом.

— Поглядим, что там внутри, а то мы люди военные, завтра прикажут и уедем далеко, — сказал Зубов.

Они вошли во дворец со стороны великолепного каскада лестниц, ведущих к парку, разбитому вокруг фонтанов.

После военной дороги Зубову показался почти сказочным этот переход в атмосферу роскоши, пышного, праздничного блеска. Залы, салоны, галереи! Всюду разноцветный мрамор колонн, зеркала, расположенные против высоких окоп и как бы бесчисленное количество раз повторяющие украшения стен.

Зубов скользил в мягких туфлях, их пришлось надеть поверх сапог, по паркету, хранившему зеркальный блеск. Обилие картин и скульптур, этот мощный каскад впечатлений, внезапно обрушившихся на фронтовиков, быстро утомляли своим богатством. Было даже что-то угнетающее в воздействии этого великолепия на людей, словно бы неожиданно забредших в далёкую, чужую жизнь, уже принадлежавшую истории и музеям.

Комендант расположенного через дорогу Цицилиенхофа, молоденький лейтенант, доверительно сообщил Зубову, что он лично насчитал в этом замке сто шестьдесят семь комнат.

— Тут что-то намечается, — шепнул он с выражением плохо скрываемой таинственности. — На днях приезжал генерал Соколовский с супругой, всё осмотрел, дал указания.

— Какие же именно? — спросил Зубов.

— Был намёк на какое-то важное совещание или конференцию.

— Ну что ж, милый мой, всё возможно. Война закончилась, как тебе известно, и надо устраивать мир.

— Так точно, — согласился лейтенант.

Зубов вспомнил, что ещё в начале войны один американский журналист опубликовал примечательную брошюру под названием: "Германия должна погибнуть". Он пропагандировал полный раздел Германии и стерилизацию всех переживших войну немецких мужчин и женщин. Большая часть немецкого населения в течение жизни одного поколения должна была постепенно вымереть.

Геббельс приказал распространить эту брошюру большим тиражом, чтобы вызвать ужас у немецкого населения и усилить его волю к сопротивлению… Отобранная у одного из пленных брошюра эта с геббельсовскими комментариями оказалась на столе у Зубова.

План превращения Германии "в поля и пастбища" выдавался Геббельсом за… советский план! Это была клевета. Советское правительство давно и решительно отвергло эту "идею". Вопрос о политическом устройстве Германии должен был решиться окончательно вот в эти дни.

…Цицилиенхоф был моложе Сан-Суси на полтора века. Пышное немецкое рококо сменилось здесь подражанием английским дворцовым образцам девятнадцатого века.

Потом, спустя полгода, Зубов часто вспоминал этот большой зал, в котором он очутился вместе с Сергеем Свиридовым. Зал как зал! Только больше других размерами, со стенами, облицованными тёмным деревом, с антресолями и лестницей, которая поднималась над резною красивой дверью.