Страница 59 из 66
— Я вас понял. Вы видите, наверно, невооружённым глазом, как мои машины вытягиваются на шоссе. Но пасаран!
— Что? — не понял Окунев.
— Но пасаран! То есть — они не пройдут. Испания, Мадрид, Гвадалахара! Помните, молодой человек?
— Помню, — сказал Окунев. — Товарищ подполковник, разрешите взглянуть в стереотрубу. Что там творится сейчас на шоссе?
— Давай, давай, майор, зри, как мои мальчики идут вперёд.
Сергей улыбнулся. Весёлость заражает даже в бою. Ему нравился этот командир танкистов, неунывающий южанин, приправляющий солью шутки каждое слово даже сейчас, в напряжённый момент боя.
— Как вам нравится, лейтенант, эта большая деревня?
— Какая деревня?
— Ну, этот населённый пункт — Берлин. Мне не нравится, сухой город, казённый. Я б не мог здесь жить. А вы? — спросил подполковник.
— Я?.. Как-то не думал об этом, — запинаясь, ответил Сергей, которому действительно никогда ещё не приходил в голову этот вопрос, звучавший как-то особенно не к месту.
"О чём он думает?" — поразился Сергей.
— Я лично люблю тёплые моря и солнечные города, мой милый. Люблю Одессу, Николаев, Херсон. Нет, я здесь бы определённо не смог бы жить! — заключил подполковник таким тоном, как будто ему сейчас же надо было решить — жить или не жить в городе Берлине.
— Чертенков! — закричал он, выхватив у сидевшего рядом радиста микрофон походной рации. — Ты слышишь меня, Чертенков! — вызывал он командира танкового батальона. — Вяло, вяло живёшь! Прикройся двумя танками слева и обходи их со стороны парка, обойди и бей, чего ты там утюжишь обочины!
Командир батальона что-то ответил. Рация хрипела. Сергей не всё мог разобрать.
— Всё вижу и понимаю. Давай преследуй фрицев. Не выпускай их из деревни в поле, там они разбредутся, и будет труднее ловить.
Комбат попросил "подкинуть огонька".
— Сделаем, — крикнул в микрофон подполковник. — Я тебе помогу, Чертенков, а ты поздравь нацистов с праздничком, дай им прикурить хорошенько! Не забывай, какой сегодня день!
Комбат Чертенков ответил, что он помнит.
Бой на шоссе разгорался. Окунев договорился с комбригом о связи по радио со штабом дивизии, куда, наверное, уже прибыл генерал Свиридов.
— Ну добре. Приходите вечером в гости. Этот день они нам немного испортили, фрицы, но у нас есть ещё второе мая. Я вас категорически приветствую, хлопцы! — крикнул на прощанье подполковник.
В эту минуту он вытирал платком вспотевший лоб и расстегнул воротник своего кителя. Горячий дым от подожжённых противником домов поднимался наверх и достигал КП командира бригады.
Ещё час назад казалось: в Шпандау вместе с тишиной устоялся мир. А сейчас, пробираясь по улицам, вновь приходилось прижиматься к стенам, заскакивать в подъезды домов, и если пересекать мостовую, то резко согнувшись, а то и по-пластунски.
Путь от КП командира танковой бригады в штадив проходил через небольшой парк, примыкавший к озеру. Сергей увидел, как павлиньей шеей мелькала между деревьями синева воды. Солнце, ещё не замутнённое дымом, освещало лужайки и аллеи, яркие солнечные пятна лежали на майской, свежезеленой траве.
И вдруг Окунев толкнул под локоть Сергея.
— Немцы! — тихо сказал он.
— Где, не вижу!
— Вот там, у самого берега, где развилка дорог, видишь, копошатся человек тридцать!
— Да, да, есть! — почти обрадованно воскликнул Сергей, удивившись, как это он раньше не заметил группу немецких солдат, которые сгрудились на опушке леса, не то занимая оборону, не то готовясь к прорыву через наши заслоны. И в ту же минуту Сергей увидел бронетранспортёр, катившийся прямо к тому месту, где стояли офицеры. — У меня идея, товарищ майор.
— Насчёт того иде… я? — пошутил Окунев.
— Нет, серьёзно, надо бы шугануть немцев.
— А как ты их шуганёшь?
— Ошеломить внезапностью. Товарищ майор, смотрите, бронетранспортёр-то фрицевский, трофейный. Мы влезаем в него и…
Сергей не договорил. Окунев всё понял и махнул рукой: мол, давай! И только на какое-то мгновение по лицу его, как тучка, прошла тень сомнения, прошла и исчезла, и та внутренняя борьба, на которую в бою отводятся секунды, — борьба между рискованным предложением Сергея и осторожностью опыта — разрешилась в пользу риска.
Сергей остановил бронетранспортёр. В нём сидели солдаты из прибывшего батальона подкрепления.
— Ложитесь все на дно кузова и молчите, вы на десять минут немцы, — скомандовал им Окунев.
Сам он спрятался в кузове. А Сергей сел рядом с шофёром. И пока бронетранспортёр бешено мотало и трясло на ямах и рытвинах парка, Сергей, уцепившись руками за железные пруты на щитке машины, мыслями об отце и Бурцеве подогревал в себе ярость воодушевления.
Бурцев! Бурцев! Уж наверно не думал ты, что лейтенант, сынок комдива, тот самый, к которому ты относился с ласковым снисхождением, будет чаще других мысленно и вслух вспоминать твоё имя.
Заменить тебя трудно, Бурцев, ибо личность неповторима. Но можно бить врага по-бурцевски, с твоей хваткой и яростью, с твоим гневом, с твоей силой ненависти к фашизму, которую ты завещал взводу. И Сергей старался это делать.
Бронетранспортёр внезапно выскочил к озеру из парка. Немцы, ничего не подозревая, сбежались к "своей машине". Сергей нашёл в себе силы выждать несколько минут, чтобы их собралось побольше на открытом месте, где негде укрыться от автоматного огня.
"Ну давай!" — скомандовал он себе. Поднявшись во весь рост, Сергей закричал вдруг по-русски:
— Сдавайтесь!
Его сначала не поняли, и передние даже качнулись поближе, чтобы услышать, что кричит этот человек, вылезший из бронетранспортёра. Потом разглядели форму и теперь уже резко попятились назад, потому что через несколько секунд вслед за Сергеем над бортами машины поднялись ещё восемь разведчиков с автоматами.
Оно продолжалось мгновение — это состояние взаимного изумления: у одних от шока страха, у других от своей храбрости. Решили эти секунды непрочной тишины, этой жуткой паузы и в ней маленькие, но могущие оказаться роковыми случайности: чей-то выкрик, испуг, непроизвольный выстрел, может быть, даже выражение лица Сергея, повторившего громко по-немецки свой призыв к сдаче.
А толпа немцев продолжала молча пятиться назад.
На какую-то секунду Сергей зажмурил глаза: шинели сливались в одну колышущуюся массу, лица слеплялись в бесформенную уродливую маску…
Может быть, кто-то уже целится в него, кто-то спускает курок и сейчас грянет выстрел. Он открытая и неподвижная мишень…
Что же произойдёт сейчас: бой или сдача в плен? Сергей собрал всю свою волю и вложил её в новый повелительный возглас:
— Сдавайтесь!
В толпе немцев что-то произошло, Сергей это почувствовал. Какой-то психологический перелом — мгновенный, но необратимый, превращающий солдат, которые ещё за секунду до этого могли яростно сражаться, в безвольных пленных.
— Вперёд! — крикнул Окунев.
Одни солдаты вслед за ним, спрыгнув из кузова бронетранспортёра на землю, начали преследование не сдавшихся немцев, в то время как другие отбирали оружие у поднявших руки вверх и складывали его в несколько кучек.
"Вот если бы отец мог увидеть меня, когда я стоял на бронетранспортёре!" — подумал Сергей и тут же выругал себя за телячий восторг, за то чувство ликования, которому он не хотел поддаваться, но оно помимо воли сейчас пьянило его.
— Молодцы мы, молодцы, ребята! — крикнул он солдату, считавшему немецкие автоматы, и, не получив ответа и эмоциональной разрядки, крикнул то же другому.
Но вдруг Сергей заметил, что группа немцев не сложила оружие, а, отбежав подальше, заняла оборону около небольшого, дачного типа домика в глубине парка.
— Петушков, ты видишь, где немцы засели? Давай подтягивай туда людей, — крикнул Сергей и, показывая пример подбежавшим солдатам, сначала во весь рост, потом согнувшись и, наконец, по-пластунски, ползком начал подбираться к дому, напомнившему Сергею тот лесничий домик, который они за Одером штурмовали вместе с Бурцевым.