Государь всея Руси

Страшное бедствие обрушилось на Русскую землю летом 1451 г. Ордынские татары во главе с «царевичем» Мазовшей снова оказались на Оке («на Берегу»)'. Не успели собраться русские полки — ордынцы внезапно перешли Оку у Коломны, растерялся стоявший здесь воевода князь Иван Александрович Звенигородский. Великий князь Василий поспешно выехал из столицы. Это была обычная тактика московских князей в случае неожиданного или непреодолимого татарского нашествия. Полагаясь на крепость стен Кремля, они приводили столицу в осадное положение, а сами отправлялись собирать войска. В дальнюю поездку сопровождал отца старший сын, впервые названный по этому случаю великим князем.

На рассвете в пятницу, 2 июля, Мазовша подошел к сердцу Русской земли. В Москве оставались великая княгиня Софья Витовтовна, второй сын великого князя Юрий, «множество бояр и детей боярских... и многое множество народа». Здесь же оставался и митрополит Иона, и «весь чин священнический и иноческой». Великую княгиню Марию с младшими детьми Василий успел отправить в Углич.

Поспешно уезжал из Москвы Василий Васильевич..! Второпях он не сделал важнейшего распоряжения — не велел заблаговременно сжечь посады, окружавшие со всех сторон Кремль рядами деревянных дворов. Посады зажгли сами ордынцы. Прикрываясь завесой огня и дыма, они бросились на кремлевские стены.

Ветер тянул на Кремль. Скученные на узком пространстве люди начали задыхаться в жаре и дыму. От летевших с пылающего посада искр и головешен вспыхнули деревянные постройки. Густая пелена едкого дыма заволокла Кремль — «от дыма не бе лзя и прозрети».

Старые белокаменные стены, видевшие и Ольгерда, и Тохтамыша, и Едигея, и Улу-Мухаммеда, были в нлохом состоянии. Страшный пожар 1445 г. нанес им немалый урон. Кое-где они были наскоро залатаны деревом. На эти участки и устремились ордынцы. Судьба столицы висела на волоске. Но москвичи, как и в прежние времена, не дрогнули. Они совершали вылазки, отвлекая силы татар от атакуемых участков. До темноты кипел рукопашный бой под кремлевскими стенами. Взять город с ходу Мазовше не удалось.

С наступлением темноты горожане стали готовиться к продолжению борьбы. Готовился «пристрой градный» — предмостные укрепления, готовились пушки, пищали и самострелы (видимо, и они не были своевременно развернуты на стенах), раздавались защитникам города щиты, луки и стрелы. Как и при нападении Тохтамыша в 1382 г., как в тревожные дни июля 1445 г., инициатива в организации обороны всходила от самих горожан — жителей московских посадов, оказавшихся теперь на тесных площадях и переулках Кремля. Во всяком случае, летописец не называет по имени ни одного воеводу, ни одного боярина, хотя, по его же словам, их было в осаде «множество»...

Наступило утро. Но напрасно ожидали москвичи продолжения штурма. Татарский лагерь был пуст. Посланные разведчики доложили, что ордынцы ушли, бросив медные и железные вещи и «прочего многово товару». Гроза прошла.

Чем объяснить поспешное бегство Мазовши? Летописец, разумеется, видит причину в заступничества небесных сил. Однако он тут же замечает, что ордынцы, «яко великое воинство чающе по себе, побегоша». Вот этот страх перед «великим воинством» и был, видимо, непосредственной, материальной причиной бегства. Оказалось, что Кремль взять не так-то просто. Преимущество внезапности было утрачено, русские оправились от растерянности. Весь день шла битва за Кремль, русские показали свою силу и активность. Они могли сделать новую вылазку большими силами, с тыла могли ударить полки великого князя. Мазовша мог оказаться между двух огней, а сил для долгой борьбы у него не было.

Не знал «царевич», что великий князь уже далеко, на Волге, у устья Дубны, и что не скоро может он появиться со своими полками. Доблесть московских горожан — вот что спасло столицу на этот раз, вопреки растерянности воевод и самого Василия Васильевича.

«Вы не унывайте... ставите храмины по своим местам, а яз рад вас жаловати и лготу дати»,— обратился Василий Васильевич к спасителям Москвы после своего возвращения из не очень почетной «эвакуации». Трудно сказать, насколько эти слова были утешением для десятков тысяч горожан, оставшихся без крова и имущества. Через шесть лет после пожара 1445 г. столица опять представляла собой пепелище. Дорогую цену платили русские люди за ошибки своих князей и воевод...[20]

Одиннадцатилетний «великий князь» Иван получил еще один предметный урок. Узнал он, что такое ордынское нашествие, даже малого масштаба, чем грозит нераспорядительность воеводы, не сумевшего отбить татар от Берега, увидел, чем оборачивается легкомысленная поспешность при отъезде главы государства из столицы, мог убедиться, каковы бывают горожане, когда они берут оружие в руки для защиты своего города.

Но как бы там ни было, в первую очередь надо было покончить с Шемякой. Он закрепился в захваченном Устюге, оттуда нападая на другие русские земли. 1 января 1452 г. Василий Васильевич последний раз выступил в поход против своего недруга. Дойдя до Ярославля, он «отпусти сына своего, великого князя Иоанна... противу князя Дмитреа», а сам двинулся к Костроме. Еще раньше к Устюгу были посланы главные силы — двор великого князя с лучшими воеводами.

Итак, двенадцатилетний Иван Васильевич отправился в свой первый самостоятельный поход. Разумеется, фактически во главе войска шли опытные воеводы. Но формальное главенство и личное участие юного великого князя стало ступенью к его политическому возмужанию.

О событиях зимнего похода подробнее всего рассказывает местная Устюжская летопись. Узнав о вступлении великокняжеских войск в Галич, Шемяка «остави Устюг и побеже к Двине». На Устюге остался его наместник Иван Кисель — очевидно, для привлечения внимания. Весть об этом дошла до великого князя Ивана во время марша на Устюг. Немедленно были отправлены воеводы «с силою» мимо Устюга, по реке Юг, в погоню за Шемякой. Ни одного дня не стояли войска великого князя под Устюгом — хитрость Шемяки не удалась. Сам же Иван Васильевич из Галицкой земли пошел на Сухону и далее на Кокшенгу, перекрывая кратчайший путь отступления Шемяки к Новгороду.

Но догнать проворного Дмитрия Юрьевича не удалось. Он бежал налегке, по Двине, спустился далеко вниз, а оттуда кружным путем добрался до гостеприимного Новгорода. Дойдя до устья Ваги и узнав о бегстве Шемяки, воеводы великого князя повернули в обратный путь — вверх по Ваге и Кокшенге. Войска соединились в Вологде.

Нелегок был зимний поход — последний поход феодальной войны, первый настоящий боевой поход великого князя Ивана. Многие сотни километров по суровому северному краю прошел он со своими войсками. День за днем, неделю за неделей шли войска по занесенным снегом лесам, по замерзшим руслам рек, по лесным дорогам через волоки — перевалы. Впервые перед ним открылись необъятные просторы Русской земли. Увидел он впервые и кровавые сцены войны. На Кокшенге, притоке Ваги, жило языческое племя кокшаров. Средневековый человек, слышавший в церкви проповеди о любви к ближнему, не знал пощады к своим врагам, а иноверцев, тем более язычников, не признавал за людей. Вот и отмечает бесстрастный летописец: великий князь Иван, «воюючи, город Кокшенский взял, а кокшаров секл множество».[21] Ни осуждения, ни одобрения — обычный факт средневекового бытия. В суровой школе жизни феодального государя был преодолен еще один важный рубеж.

4 июня совершилось и другое важное событие: «женил князь велики сына своего, великого князя Иоанна, у великого князя Бориса Александровича Тферьского».[22] Десятилетняя Мария Тверская превратилась в великую княгиню Московскую.

Средневековье не удивлялось ранним бракам. Решающее значение в данном случае имели династические, политические интересы. Феодальная война догорала. Москва вышла из нее победительницей, но была сильно ослаблена многолетней усобицей. Необходима была новая система политических союзов, гарантирующих устойчивость сложившегося положения. В системе таких союзов важное место занимал договор с Тверью. Новый договор подтвердил равенство между московским великим князем и тверским: они признали друг друга «братьями». На Руси, как и повсюду в Европе, существовала дипломатическая иерархия феодальных государей, выраженная в условных терминах родства. Признание кого-либо своим «отцом» означало полное подчинение; отношения «старейшего брата» и «молодшего» предполагали власть и покровительство с одной стороны, повиновение с сохранением внутренней независимости — с другой; «братья» были полностью равноправны. «Братство» между московским и тверским великими князьями означало, таким образом, не что иное, как взаимное признание полной независимости и суверенитета. Прочный мир между Москвой и Тверью, крупнейшими феодальными центрами Русской земли, стал важным фактором политической стабильности.[23]

20

Там же. Т. 25. С. 271-272.

21

Там же. Т. 37. С. 89.

22

Там же. М.; Л.; 1963. Т. 28. С. 112.

23

Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV — XVI вв. М.; Л.. 1950. С. 186, № 59.