Страница 40 из 46
Он еще не раз, уже один, приходил на кладбище, но никогда ни слова не говорил девушке. А потом появился его отец. Он заговорил с Леей.
«Где ты родилась?» — спросил Моше Фильзенберг.
Лея ответила, что родилась в Венгрии.
«Лучше бы в Польше, — заметил Моше Фильзенберг, — но и это сойдет. В Венгрии тоже были великие раввины… А где прошла твоя юность?» — снова поинтересовался он.
И Лея ответила, что в лагерях в Германии.
«Хорошо, дочь моя, твои страдания вызовут у бога израилева жалость к своему народу», — сказал Моше Фильзенберг.
Он с шумом вздохнул. Во время войны, сотрудничая с немцами, он нажил большие деньги, — как, впрочем, многие в Танжере.
«У тебя, надеюсь, еще не было мужчины?» — продолжал любопытствовать Моше Фильзенберг.
«Нет», — ответила Лея.
«Я принимаю тебя в качестве жены для моего старшего сына Исаака, — наконец проговорил он. — Ты ему, несомненно, нравишься, но в нашем доме единственное, что берется в расчет, — это воля отца, моя воля».
И Лея вновь, в который уже раз, склонила свою красивую черноволосую голову.
Свадьба состоялась.
У Леи спросили, кого из друзей она хотела бы пригласить. Она назвала дядю Тома, госпожу Элен и господина Флаэрти. Банкир Моше Фильзенберг охотно согласился позвать госпожу Элен, поскольку она из хорошего общества, и господина Флаэрти, поскольку он журналист. Но он с ужасом отверг дядю Тома, этого бродягу негра. Что до меня, то я явился без приглашения.
Отправляясь в дом Фильзенберга, где должна была состояться свадьба и где Лее предстояло жить потом, госпожа Элен весело говорила нашему другу Флаэрти:
«Хорошенькая девушка никогда не пропадет! Лея станет жить припеваючи!»
Бракосочетание прошло так, как испокон веков проходят подобные церемонии у евреев. В присутствии избранных гостей, среди которых были и господин Буллерс, торговец золотом, и знатный араб Максуд Абд ар-Рахман, толстый и злобный, и бравый офицер, начальник полиции, — в присутствии всех этих людей Лее сбрили ее густую черную шевелюру, символ сладострастия, и надели на голову парик — гладкий и совершенно некрасивый. Потом семь раз обошли вокруг Леи, и худой хилый Исаак, с рыжими пейсами и ласковым кротким взглядом, устроился рядом с ней под балдахином. И стали они мужем и женой. И Лея по-прежнему выглядела так, словно была мертва.
Айша с тамбурином и Омар с большой красной феской углубились в толпу. Денег они собрали больше, чем обычно: слушатели рассеянно, с отсутствующим видом бросали монеты, как если бы после долгих-долгих грез им было трудно вернуться к реальной жизни.
Поющее дерево
Когда Башир вновь появился на Большом базаре, вся базарная площадь опустела: люди сбежались в то место, где он обычно рассказывал свои истории.
Теперь многие хотели знать заранее, сколько времени займет рассказ, который они намеревались слушать.
— Представляешь, — воскликнула Зельма-бедуинка, — мой глупый муженек в прошлый раз побил меня за то, что я чуть позже, чем всегда, воротилась домой, в наш отдаленный дуар. Ну как я могла уйти, если ты еще не закончил?
— Из-за тебя мои покупатели умирали от жажды, — сообщил Галеб-водонос, тряся бурдюком из козлиной шкуры.
— А я, сын мой, слушая тебя, пропустил час молитвы, — вздохнул добрый и благочестивый старец Хусейн, продавец сурьмы.
И Башир ответил:
— Коли так, сегодня, чтобы угодить вам, я выберу самую короткую из моих историй.
И он начал:
— Помните, я уже говорил вам о смоковнице. Она росла, высокая, раскидистая, великолепная, в небольшом, очень уютном внутреннем дворике дома, который госпожа Элен, мой друг, сняла на площади касбы.
— Припоминаю, припоминаю! — закричал слепой рыбак Абдалла. — Это поющее дерево.
— Совершенно верно, отец мой, это та самая смоковница, — ответил Башир и продолжил повествование:
— Я видел и слышал ее каждый день и каждую ночь, потому что с некоторых пор жил у госпожи Элен. Она уже давно просила меня поселиться в ее доме, но я все отказывался из-за того, что по соседству находится тюрьма для малолетних преступников. После несчастий, постигших нас в Альхесирасе, и после замужества Леи — обо всем этом я вам подробно рассказывал, — госпожа Элен, которую я всегда знал такой веселой, беззаботной, отважной и даже чуть сумасбродной, временами становилась словно больной, ее снедали грусть и страх. Она скверно спала и не выносила по ночам одиночества в доме. Я испытывал к госпоже Элен самые дружеские чувства, поскольку — уверяю вас, друзья мои, — несмотря на все ее безрассудства, у нее было столько же доброты в душе, сколько красоты в чертах лица. А дружба значит для меня больше, нежели дурное предзнаменование. Словом, я согласился жить неподалеку от тюрьмы. Видите: даже если сердце человека защищено горбами спереди и сзади, оно все равно остается самым уязвимым его местом.
Итак, друзья мои, я много времени проводил подле госпожи Элен. Я сопровождал ее, когда она выходила из дому, был рядом, когда к ней являлись с визитами, а по ночам, чтобы отвлечь ее от тревожных мыслей, я рассказывал ей разные истории. Она, со своей стороны, поведала мне все о своей жизни.
Я быстро обнаружил, что истинной ее мукой был танжерский недуг, как назвал эту болезнь старый и мудрый француз господин Рибодель. Он хотел сказать, что госпожа Элен была одной из тех, кто не мог покинуть наш город, потому что крепко полюбил его, но и жить в нем не мог, поскольку не имел больше для этого средств.
Госпожа Элен и впрямь все свои деньги вложила в дело с контрабандой, которое вышло ей боком. После она назанимала у своих друзей столько, сколько те в состоянии были ей одолжить, — чтобы проучить Эдну и Варноля. Что же до ее родни, живущей в Америке, то они отказывались выслать ей даже песету, если она не даст согласия вернуться домой.
Сотни раз на дню госпожа Элен повторяла: «Я должна уехать. Я скоро уеду», — но с места не трогалась.
Истины ради надо заметить, что в высшем обществе иностранцев, к которому она принадлежала, все ее очень любили. Она была красива, весела и даже самым угрюмым людям приносила радость и заражала их своим жизнелюбием. Ее неизменно звали на все празднества, на охоту, танцы, прогулки. И всякий раз какое-нибудь новое приглашение мешало ей решиться на отъезд.
Однако, чтобы с блеском, как подобает, вести такой образ жизни, нужны красивые наряды, вышколенная прислуга, нужно принимать гостей у себя и угощать их изысканными блюдами и напитками. На все это, как известно, уходит много денег, а их у госпожи Элен не было вовсе.
Тогда ей пришлось занять у тех людей, которые не были ей настоящими друзьями. И я стал все чаще и чаще видеть, как в ее дом в касбе заявлялись то господин Буллерс, торговец золотом, то бравый офицер, начальник полиции; они говорили с госпожой Элен покровительственным тоном и раз от разу вели себя с ней все более фамильярно. Именно в этот период она особенно настойчиво просила меня ни на минуту не оставлять ее одну. Эти люди ненавидели меня, но их ненависть ко мне ни в какое сравнение не шла с моей ненавистью к ним.
Наш друг Флаэрти все это прекрасно видел и очень сильно из-за этого переживал, поскольку он тоже испытывал глубокую привязанность к госпоже Элен. Часто он говорил мне с нарастающей тревогой в голосе: «Надо, надо, чтоб она вернулась в Америку».
Да я и сам все отлично понимал и желал этого всем сердцем, но что я мог поделать? Ни я, ни господин Флаэрти, ни даже такой старый и хитрый человек, как господин Рибодель, не знали, каким образом вынудить госпожу Элен уехать из Танжера.
А теперь, друзья мои, отгадайте, кто натолкнул меня на блестящую мысль, кто помог найти верное средство?
Тут Башир широким жестом указал на Айшу, премиленькую девчушку с тамбурином, и она зазвенела всеми его бубенчиками.
— Вот этот маленький несмышленыш! — воскликнул Башир и продолжил свой рассказ:
— Однажды утром Айша и Омар резвились на дороге, ведущей на Гору. В кювете Омар нашел больную птичку и хотел было сломать ей крылышки, но Айша взяла ее и стала гладить. В эту самую минуту возле них остановился большой роскошный автомобиль, из которого вышла пожилая строгая англичанка. Она дала Айше пять песет — да-да, друзья мои, пять песет, — потому что девочка с птичкой в руках показалась ей очень милой, и сказала, что, если бы девочка обращалась с пташкой жестоко, она упрятала бы ее в тюрьму. Взяв птичку, богатая дама уехала.