Заложники любви

Игорь мне врал. Наверное, он и сам сперва не знал. Его-то вы смогли обмануть. Потом, после болезни, я увидел его со Зверевой, и мне все стало ясно…

Потом около магазина я невольно услышал рассказ Фомина. Красочный, с подробностями. Он истосковался с лета по любимому занятию и вдруг напал на единственное во всем поселке светящееся окно…

Представляю, как он стоял и мерз, боясь переступить, чтобы снег не скрипнул под валенками, как он смотрел на счастливых любовников, рассеянно оставивших щель между шторами…

А когда он назвал твое имя, я ударил его… Потом ничего не помню. Мне рассказывали, что я свалил его на землю и бил ногами. Этого я не прощу ни себе, ни ему…

Сперва я искал доказательства в твоем взгляде, рукопожатии, во вранье Игорька, в сочувственных взглядах Зверевой, а после этой драки я стал от них прятаться. Но доказательства твоей подлости и неверности (прости, но тогда я так думал) буквально преследовали меня.

Прости, любимая. Мне понадобилось много времени, чтоб понять самое главное. А самое главное в том, что мы оба — и ты, и я — хотим одного и того же — счастья тебе. А со мной ты не была и не будешь счастлива. Это я тоже понял, сидя на корявом липовом стволе, , еще не остывшем после влюбленных.

И еще я понял, что любовь — это страшная болезнь, от которой никто не застрахован. Против нее не существует иммунитета. Вирус этой болезни дремлет в крови каждого живого человека, до поры до времени… Болезнь эта может вспыхнуть в каждую секунду, без всякого предупреждения, от одного-единственного взгляда… И тогда вся наша размеренная, спокойная жизнь разлетается на куски… И сделать ничего нельзя. Нет лекарства от этой болезни. Нет противоядия. Мы все — заложники любви. И своей и Его. Ведь чем Господь сильнее нас любит, тем большие испытания он нам посылает…

Прощай, любимая. Спасибо тебе за счастье любить. Ведь этого у меня забрать нельзя.

А».

Я это письмо вынула из ящика только вечером, когда убегала к Сереже. Он ждал меня на своей даче. В подъезде и на улице было темно. Я только разглядела, что вместо обратного адреса там стоит «А».

Как мне все надоело. Ну почему не подойти по-простому в школе, почему не спросить по-человечески: «Тинка, в чем дело?» Я бы ему все выложила, как на духу. Честное слово!

Я сунула письмо в полиэтиленовый мешок, где лежала косметичка. Мешок этот с рекламой джинсов «Монтана» мне подарил Сережа. Ему предок из Штатов привез целую пачку в ладонь толщиной. Когда деньги у нас кончаются, Сережа берет из пачки штук десять и сдает знакомому фарцовщику по трояку. А тот их гонит по пятерке или по шесть.

Мы пили настоящий заграничный джин с черными ягодками на этикетке. Сережа пил с тоником, а я — с пепси-колой. Балдеж! Джин — классная штука. Потом Сережа анекдоты рассказывал — сдохнуть можно! Я каталась от смеха. Просто до слез. Все ресницы потекли. Полезла в косметичку — письмо выпало. Сережа и виду не подал. Воспитание есть воспитание.

Но я не захотела, чтоб у меня были тайны от него. И считаю, что поступила правильно. Я распечатала письмо (оно было без штемпеля, значит, приходил он сам тайком) и начала читать. Хорошо, что я ресницы по новой не успела накрасить, а то бы опять зарыдала черными слезами. У меня живот заболел от смеха. Даже обидно за него стало. Ведь вроде умный парень, стихами интересуется. Ну нельзя же таким дурачком себя выставлять…

Некоторые строчки мы по два раза перечитывали… Сережа начал икать от смеха. Он чуть не навредил нам этим письмом. Мы совершенно обессилели от смеха. А силы нам были очень нужны…

Мы встретились не просто так. И пили не просто так. Мы принимали меры… Да-да, мамулька. Жизнь — есть жизнь. Сережа очень надеялся, что эти таблетки и наши «экстренные меры» помогут. Почему-то не получилось. Хоть мы очень старались. Не будем делать трагедии… Дело житейское. Сережа обещал специальный укол.

Я женщину сравню с вином: и так же голову кружит, и улучшает мир, и делает счастливым человека, и причиняет непереносимые страдания. Но главное их сходство в том, что так же, как вино, покорно сосуда принимает очертанья, собой его заполнив без остатка!

14 января 1979 г.

0 часов 22 минуты.

Со старым Новым годом вас, Валентина Валентиновна! С новым счастьем!!! Здоровьица Вам, успехов в учебе и в личной жизни. Удачи во всех Ваших начинаниях И окончаниях.

Предки допивают шампанское и, наверное, спать пойдут. Я тоже выпила. Но потом с кухни пахнуло жареной бараниной, и я еле успела выбежать… Это называется токсикоз. Обычное дело для беременных.

Из раздела «любопытные факты»: меня рвало чистым шампанским, и оно было пенное. Мамочка очень подозрительным взглядом проводила меня. Мне кажется, что она все знает и только выжидает. Характер выдерживает. Как гриф-могильщик, сидит на скале и внимательно наблюдает за жертвой… Ждет, когда я брошусь к ней в ножки или сдохну!

А я уже и не скрываюсь. Когда я по утрам после чашки чая в уборной давлюсь — на весь дом слышно. Ладно, отец, он всегда был дубовый и ничего, кроме своей работы, знать не хотел, но мать-то не может не слышать и не делать соответствующих выводов…

Я тут поймала себя на том, что у меня давно готова целая оправдательная речуга. Я только добавляю в нее каждый день… Я скрывалась, скрывалась, а на самом деле сама ждала, чтобы мать заметила. Чтобы все разрешилось и закончилось хоть как-нибудь. — Все равно как!

Но сама я никогда не скажу. Ох и скандалешник будет, когда все выплывет!.. Я даже знаю примерно все, что она мне скажет. Ненавижу! Скорей бы… Вот сдохну на самом деле, тогда посмотрим, как вы все запоете! Всех ненавижу! Нет во мне ни одного грамма любви. И следа ее нет.

А еще полгода назад я была счастлива хоть издалека увидеть А. И этого мне хватало на целый день… Господи, как много может случиться с одним человеком за какие-то полгода. Какая я была счастливая! Какая глупая!

Пролистала дневник на полгода назад и еще дальше. «Я ненавижу Наташу Ростову!» Боже мой, какой детский сад! А ведь мучилась, переживала… Денек бы так пожить. Неужели когда-нибудь наступят такие времена, когда я и сегодняшний день буду вспоминать с тоскою и завистью?

Мне кажется, все все про меня знают, и только не показывают вида. Наблюдают из укромного местечка, чем же дело кончится? Ручки потирают от любопытства… Всех ненавижу! Кончаю дневник! Может быть, завтра сожгу, чтобы никогда самой себе не завидовать. Все! Все! Все! Все! Все! Все! Все! Все! Все! Все! Все! Все, наконец!

14 января 1979 года. 3 часа 47 минут.

Не сожгла и не сожгу! Никогда. Вот если б сожгла, то кому бы сказала, что он подонок? Кому это интересно? И меньше всего — ему самому. Ну, хорошо, пусть случайность, пусть действительно вывихнул ногу, бедняжка, с кем не бывает… Допустим, что родители все время дома, но хоть по телефону можно по-человечески поговорить с любимой девушкой? К чему все эти игры, когда сперва занято, занято, потом: «Алло! Алло, перезвоните, я не слышу», а потом к телефону никто не подходит. И так несколько дней подряд. Если ты мужчина — скажи прямо всю правду. Зачем крутить? Зачем бегать от меня, глупенький! Ведь мне ничего от тебя не нужно… Ни твоих уколов бесполезных, ни твоих денег…

Какая я старая стала. Смешно вспомнить, как ему в рот заглядывала, каждое слово ловила, каждый взгляд. И что он такого особенного говорил? Какие такие особенные слова? Названия фирм, названия групп, тяжелый рок! Ну, в машинах разбирается… Хотя откуда я знаю, что разбирается? Из чего это следует? Откуда я могу знать, что он не врет, когда говорит, что «БМВ» лучше «Мерседеса» или что «Форд» — это марка для клерков средней руки? И вообще, какое это имеет значение?

Вчера Зверева заходила. Преступника всегда тянет на место преступления, это еще Достоевский говорил. Как только она вошла, я поняла, что она пришла, чтоб соврать. С ее мозгами только врать… От нее за версту несет его духами. А ведь мне нравилось, как он пахнет. И нравилось, что сильно пахнет…