Франсуа-Подкидыш

Этот удар судьбы смягчил на некоторое время тяжелый нрав мельника. Он любил свою мать настолько, насколько вообще мог любить, самолюбие заставило его похоронить ее сообразно его средствам. Он забыл на это время свою любовницу и вздумал даже разыгрывать великодушие, раздав старые вещи покойницы бедным соседкам. Забелле также досталась ее часть, и даже сам подкидыш получил монету в двадцать су, потому что Бланшэ вспомнил, как в ту минуту, когда спешно нужны были пиявки для больной, и все понапрасну суетились, чтобы их достать, подкидыш, ни слова не говоря, побежал и выудил их в болоте; он знал, что они там водились, и принес их прежде, нежели другие успели собраться в путь.

Таким образом, Кадэ Бланшэ забыл постепенно свою ненависть, и никто не узнал на мельнице о глупом намерении Забеллы Отвести своего подкидыша в приют. История с десятью экю Мадлены всплыла позднее, так как мельник не позабыл потребовать с Забеллы аренду за свой ветхий домишко. Но Мадлена сказала, что потеряла деньги на лугу, когда бежала, узнав о происшествии со свекровью. Бланшэ долго их искал и сильно ругался, но он так и не узнал, куда они делись, и Забелла осталась вне подозрения.

Со смертью матери характер Бланшэ постепенно изменялся, но однако же не улучшался. Он больше скучал дома, меньше обращал внимания на то, что там происходило, и стал менее скуп в своих расходах. Он стал отходить от хозяйственных дел, и, так как он толстел, вел рассеянную жизнь и утратил любовь к работе, он стал искать прибылей на всяких сомнительных торгах и в мелком барышничестве, которые его обогатили бы, если бы он не тратил одною рукою того, что наживал другой. Его любовница с каждым днем приобретала над ним все большую и большую власть. Она возила его по ярмаркам и другим подобным местам, чтобы там спекулировать на разных темных делах и проводить время в кабаках. Он научился играть и часто бывал счастлив в игре; но было бы лучше, если бы он всегда проигрывал, тогда бы игра ему опротивела; эта распущенная жизнь окончательно выбила его из колеи, и при малейшем проигрыше он бесился на себя и становился страшно зол на других.

В то время, как он вел такую постыдную жизнь, жена его, всегда разумная и кроткая, правила домом и с любовью воспитывала их единственного ребенка. Но она считала себя матерью вдвойне, так как очень сильно привязалась к подкидышу и заботилась о нем почти так же, как и о собственном сыне. По мере того, как ее муж вел все более и более распутную жизнь, она становилась все более хозяйкою в доме и чувствовала себя менее несчастной. В первое время он еще бывал с нею очень груб, так как боялся упреков и хотел держать жену в страхе и подчинении. Но когда он увидел, что по природе своей она ненавидела ссоры и не проявляла ревности, он счел за благо оставить ее в покое. Его матери не было, и некому было возбуждать его против нее; он сознавал, что ни одна женщина не тратила бы так мало на себя, как Мадлена. Он приобрел привычку проводить целые недели вне дома, а если иногда и возвращался в бурном настроении, гнев его быстро проходил, так как его встречало такое терпеливое молчание, что он сам ему сначала удивлялся, а кончал тем, что мирно засыпал. Таким образом, его видели дома только усталым и тогда, когда ему необходимо было отдохнуть.

Мадлена должна была быть очень хорошей христианкой, чтобы жить таким образом одной, со старой девой и двумя детьми. Но и на самом деле она была, пожалуй, лучшею христианкой, нежели любая монахиня; бог оказал ей большую милость, дав ей возможность научиться читать и понимать то, что она читает. Однако же чтение это было всегда одним и тем же, так как она имела только Евангелие и сокращенное Житие святых. Евангелие ее очищало и заставляло плакать в одиночестве, когда она читала его по вечерам у кровати сына. Житие святых имело на нее другое действие: этого нельзя сравнить с тем, когда люди, которым нечего делать, читают сказки и наполняют себе голову всякими бреднями и выдумкой. Все эти прекрасные истории возбуждали в ней бодрость и даже веселость. И иногда в полях подкидышу приходилось видеть, как она улыбалась и краснела, держа на коленях книжку. Это очень его удивляло, и ему очень трудно было постичь, как все эти истории, которые она ему пересказывала, переделывая их немного для его понимания (а может быть и потому, что она сама не очень хорошо понимала их все от начала и до конца), могли выходить из этого предмета, который она называла книгой. Ему пришла охота тоже научиться читать, и он научился этому с нею так быстро и так хорошо, что она была удивлена, и в свою очередь он мог обучить тому же маленького Жани. Когда для Франсуа подошло время первого причастия, Мадлена помогла ему изучить катехизис, и кюрэ их прихода был обрадован разумом и хорошей памятью этого ребенка, который всегда считался глупцом, потому что не умел разговаривать и совсем не был смел с людьми.

После первого причастия он был уже в том возрасте, когда его могли нанять на работу, и Забелла была очень рада, что его взяли прислуживать на мельницу, и хозяин Бланшэ не противился этому, так как всем стало ясно, что подкидыш был честным малым, очень трудолюбивым, услужливым и более сильным, проворным и разумным, чем другие дети его возраста. Кроме того он довольствовался жалованием в десять экю, и, следовательно, был полный расчет его нанять. Когда Франсуа увидел себя всецело на службе у Мадлены и у дорогого маленького Жани, которого он так любил, он почувствовал себя счастливым, и когда он понял, что его заработанными деньгами Забелла могла платить за аренду и избавиться от самой своей большой заботы, он почувствовал себя богатым, как король.

К несчастью, бедная Забелла недолго пользовалась этою заслуженною наградой. В начале зимы она сильно заболела и, несмотря на все заботы подкидыша и Мадлены, умерла на Сретенье, хотя перед тем чувствовала себя хорошо, и считали, что она идет на поправку. Мадлена жалела ее и много плакала, но она старалась утешить бедного подкидыша, который без нее не перенес бы своего горя.

Спустя год он еще думал об этом каждый день, чуть ли не каждую минуту, и сказал как-то мельничихе:

— У меня как бы раскаяние, когда я молюсь о душе моей бедной матери; я ее недостаточно любил. Я увидел, что делал всегда все возможное, чтобы она была довольна мной, я говорил ей только добрые слова и служил ей так, как теперь служу вам; но мне нужно, мадам Бланшэ, сознаться вам в одной вещи, которая меня угнетает и в которой я часто прошу у бога прощения: с того дня как моя бедная мать хотела меня отвести в приют, а вы заступились за меня, чтобы помешать ей в этом, привязанность моя к ней, помимо моей воли, уменьшилась в моем сердце. Я не сердился на нее, я даже не позволял себе думать, что она плохо поступила, желая меня покинуть. Это было ее право, я ей мешал, она боялась вашей свекрови, и, наконец, она это делала неохотно; я тогда увидел, что она меня очень любила. Но я сам не знаю, как это все перевернулось в моем разуме, это было сильнее меня. С той минуты, как вы сказали слова, которых я никогда не забуду, я вас полюбил больше, чем ее, и думал о вас чаще, чем о ней. Наконец, она умерла, и я не умер от горя, как умер бы, если бы вы умерли.

— А какие же слова я сказала, бедное мое дитя, что ты мне отдал всю свою любовь? Я не помню.

— Вы не помните, — сказал подкидыш, садясь у ног Мадлены, которая пряла на своей прялке, слушая его. — Так вот, вы сказали, давая несколько экю моей матери: «Возьмите, я покупаю у вас этого ребенка; он мой». И вы поцеловали меня, сказав: «Теперь ты уже больше не подкидыш, у тебя есть мать, которая тебя будет любить так, будто она тебя родила». Разве вы так не сказали, мадам Бланшэ?

— Возможно, я сказала, что думала и что думою сейчас. Разве ты находишь, что я не сдержала слова?

— О нет! Только…

— Только что?

— О нет, я не скажу, стыдно жаловаться, и я не хочу быть неблагодарным.

— Я знаю, что ты не можешь быть неблагодарным, и я хочу, чтобы ты сказал, что у тебя на душе. Ну, посмотрим, чего тебе не хватает, чтобы быть моим ребенком. Скажи, я приказываю тебе, как приказываю Жани.