Страница 175 из 211
Леонид чуть покраснел, отвернулся к окну.
Прошло добрых десять минут — а для него чуть не час, — прежде чем Леонид вновь услышал звук открываемой двери, знакомые шаги. Несмотря на душный вечер, Алла была в зеленой шерстяной кофточке, которой он у нее никогда не видел, в пестрой шелковой косынке, повязанной низко, почти над бровями. Кофточка, в особенности низко повязанная косынка странно изменили ее лицо, даже фигуру, она показалась Леониду сильно повзрослевшей: баба, да и все.
Отморская улыбалась, как и прежде, смотрела нежно и чуть вопросительно, и все же Леонид не мог избавиться от ощущения, что перед ним совсем не та Аллочка, с которой он бродил по Чистым прудам, переулкам. В руках у нее была длинная бечевочка: казалось, она куда-то торопится и вышла на минуту.
— Поздравляю, — сказал он радостно, с затаенной где-то в зрачках тревогой вглядываясь в ее лицо, обеими руками пожимая ей руку. — А у меня вот сорвалось. Выясняем с Ванькой.
Последние слова он сказал, возможно, слишком небрежно.
— Я слышала.
— Домой в Майкоп?
Она ответила наклоном головы, стала играть бечевочкой.
— Вернешься победительницей. Твоя мечта исполнилась, стоишь у подмостков сцены... через несколько лет — артистка.
Ничего приятнее Леонид не мог ей сказать. Да он и подбирал лишь то, что больше всего пришлось бы ей по сердцу. Хотелось польстить? Или... немного заискивал? Алла не могла сдержать торжествующей улыбки.
— Это ты, Леня, перехватил. До ангажемента еще знаешь сколько? Сперва надо кончить рабфак, потом, возможно, институт, а уж после думать о сцене...
И было видно, Алла не сомневалась, что и успешно кончит ученье, и попадет на сцену, и широко прославится, завоюет своим талантом Москву, Россию, весь мир. Тот отблеск удачи, упоенного самолюбия, который светился в Дине Злуникиной, в Мусе Елиной, почудился Леониду и в каждой черточке лица Аллы. Видимо, достижение цели накладывает на всех одинаковый отпечаток. Произнося эти слова, Леонид главное высказывал ей глазами. Он спрашивал, помнит ли она переулок близ Чистых прудов, угол двора за воротами? Любит ли его, как и в тот вечер? Он останется ей верен навечно.
На какую-то минуту ему показалось, что из-за надвинутой на брови косынки проглянула прежняя Аллочка: он увидел ее побледневшее лицо, нежный-нежный взгляд, тянущиеся к нему губы. Вот-вот они станут так же близки, как и в тот незабываемый вечер. Но тут же Алла поправила косынку, застегнула кофту еще на одну верхнюю пуговицу, у горла, оглянулась на дверь аудитории. Опять перед ним была незнакомая баба. Что с нею? Торопится укладываться (долго ли уложить один чемодан? )? Или в мыслях она уже в Майкопе с дочкой, с матерью? Вот опять взгляд ее стал ускользать, она словно отодвинулась (между прочим, так себя Алла вела и в тот вечер, когда отказалась идти с ним в кино и, по ее словам, отправилась с Курзенковым на дом к актеру). А вдруг... дело в нем, в Леониде? Может, он слишком придирчив? Может, слишком уж болезненно ощутил свой провал?
— Вернешься, Аллочка, здесь в аудитории встретимся. Вот увидишь.
Он хотел заразить Аллу своей уверенностью, что восстановится на рабфаке, заниматься они будут в одном здании, и, следовательно, ничего не помешает им жениться. Сказать это он не решился. Мешало и другое: Алла совсем не интересовалась его делами.
— Когда у тебя поезд?
— В два сорок ночи.
— Я поеду провожать. Муся тоже катит в Оренбург и, наверно, не сможет?
Словно вспомнив о времени, Алла сверилась со своими часиками, вновь оглянулась на дверь. «На вокзале надо будет угостить, — подумал Леонид. — Ресторана мой кошелек не выдержит, тем более что рабфаковская стипендия накрылась. Придется взять бутылку наливки и колбасы».
— Спасибо, Ленечка. Стоит ли? Я ведь не одна еду, с подругой.
— Ну и что? Я твой чемодан донесу, да помогу и ей.
— Она возьмет извозчика: вещей много. Так что хорошо доедем, не беспокойся. — И как бы для убедительности пояснила: — Мне повезло, подруга до Армавира — весь путь вместе. Хорошо, верно?
— О! На извозчике! Как буржуйка. Ну, я где-нибудь сзади на рессорах прицеплюсь.
Зачем он это сказал? Ведь уже понял, что от него старались избавиться. Хотел за наигранной веселостью скрыть душевное смятение?
В памяти вдруг всплыли слова Муси Елиной: «Там уж договаривайтесь сами». Она-то знала, что это за «подруга»: Илья Курзенков. Если бы Алка поехала на вокзал действительно с подругой, разве бы он помешал? Барабан из ослиной кожи! Как он сразу не почувствовал, что его встретили будто чужака? Да нет — почувствовал! Видел: чтобы не глядеть в глаза, играет бечевочкой, готова сбежать. Просто не мог поверить. После таких поцелуев? Столько позволить, сколько позволила ему Алла, могла лишь женщина, готовая на многое. Будь у Леонида комната, Алла тогда принадлежала бы ему, он знал это безошибочно. Поэтому и смотрел на нее как на невесту.
Откуда этот поворот? Чем он проштрафился? Неужто вся причина в том, что не принят на рабфак? Как бы поступил в таком случае Ленька Охнарь? Плюнул бы девчонке в лицо, вывернул руки и заставил себя «любить». За измену воры расплачивались ударом ножа.
— Я пошутил, — сказал он как мог обыденнее. — Бечевочкой вещи увязываешь? Тонковата, пожалуй... Ну, счастливого. Отдохнуть хорошо с дочкой.
Он сам не помнил, как пожал Алле руку. Разгадала она его искусственное спокойствие? В ее взметнувшихся бровях ему почудилась растерянность, эта растерянность отдалась в голосе.
— Уходишь?
Повернуться, обнять, как тогда на Чистопрудном бульваре? Да разве это поможет? Конечно, Алла сама хотела, чтобы он «отчалил», и вопрос «Уходишь? » вырвался у нее непроизвольно. Может, тоже страдает... А, к черту! Леонид выжал улыбку, легонько, почти покровительственно махнул рукой и пошел из коридора, еще сам не зная, правильно поступил или зря не бросил в лицо, что понял ее обман.
Видимо, все в этом мире поклоняется успеху. Кому нужны неудачники? Самим-то себе они противны.
«Жениховская» аудитория опустела: на всю большую комнату осталось три матраца, сиротливо свернутые у стены, и от этого казалось, будто в ней чего-то не хватает.
Экая пустотища!
Значит, фраерская жизнь сложнее, чем он представлял? В ней все достается с бою? Пусть так. Но уж выходи на честную борьбу, какая у него когда-то была с Опанасом Бучмой на берегу Донца. Кинули тебя на лопатки? Сдавайся. Сдавайся. Зачем же прибегать к помощи кошелька, использовать знакомство с экзаменаторами, заманивать отдельной квартирой на Малом Фонарном?
Да, но вдруг Курзенков понравился Алке больше, чем он? Просто как мужик. Полюбился — и все. Солидней, образованней, может и талантливей. Значит, и Илье она позволяла все, что и ему, а то и... Чер-р-ртово колесо! Не везет ему в жизни. Здорово не везет. Судьба — проститутка!
... Совсем запоздно, когда зажгли электричество, в аудиторию в сопровождении коменданта вошел Краб. Скользнув взглядом по Осокину и Шаткову, словно это были какие-то предметы инвентаризации, директор, как в первое посещение, поинтересовался лишь побелкой стен, окраской дверного косяка, подоконника.
«Ничего у тебя не выйдет, — подумал Леонид. — Еще две ночи имеем право тут кемать».
Он видел, что и Шатков приготовился к отпору.
Директор повернулся к ним спиной, сказал коменданту:
— Распорядитесь послезавтра, когда никого здесь не останется, помыть пол. И хорошенько проветрите помещение. Расставьте кафедры, учебные столы.
Тонкий намек на толстое обстоятельство!
XV
На другой день друзья решили отнести свои вещи в общежитие к Прокофию Рожнову, на Старосадский. Им надо было продолжать хлопоты по восстановлению на рабфаке, бросать же в пустой аудитории чемодан Леонид не хотел: никто так не опасается за свои вещи, как жулики.
Перекинув пальто через плечо, он подхватил чемодан — и что-то защемило в его душе, защемило. Опять не принимала его хорошая жизнь, как и в ту далекую весну, когда он подрался в девятилетке, нахамил и трусливо бежал в колонию. Но теперь как будто и вины его нет. Обошли. Зато и он уже не опустит голову, не отступит и еще со всеми законными правами студента-рабфаковца вернется в эту аудиторию.