Страница 173 из 211
— Кто бы направил сейчас Осокина и Шаткова на верный путь, посоветовал им, как отыскать их маленькую правду?
Леонид стукнул кулаком по столу:
— А почему бы не пойти к наркому просвещения? Это ведь на Чистых прудах, возле нас.
— Примет ли?
— Не примет — облысеем? Где-то надо пробовать.
— Больно высоко берешь.
— Чего теряем? За это не сажают, а нас и тюрьма не устрашит.
В голове у обоих парней немного шумело. Шатков решительно протянул Леониду руку:
— Дай пять. Махнем.
Закурив, отдохнувшие друзья с новой энергией зашагали по Маросейке к Покровским воротам, свернули на бульвар. Вялость, неверие, мрачные мысли, овладевшие ими после двойного провала, развеялись так же, как и недавняя усталость. Внезапно вывернувшаяся из-за домин серебристо-аспидная тучка брызнула мелким и довольно сильным дождем. Пестрая толпа на аллеях бульвара, тротуарах поредела: москвичи прятались в магазины, забегали в подъезды. Крыши, мостовая потемнели. Кое-где развернулись зонтики: в начале тридцатых годов их носили мало, считая признаком «буржуйства».
Осокин и Шатков не стали пережидать дождь: не картонные. Лишь плотнее надвинули кепки. Вместе с редкими прохожими они ходко шли под намокшей обвисшей листвой деревьев.
Оба готовились принять любое сражение, чтобы занять свои «законные» места на рабфаке искусств. В крайнем случае они должны зацепиться в Москве — кем угодно, хоть noденщиками на той же кондитерской фабрике «Большевик». Говорят, тут при заводах есть разные кружки — литературные, изобразительные, драматические, и в каждом можно заниматься.
Постигшая неудача еще теснее сплотила друзей. Оба с «воли» отлично помнили, что значит поддерживать друг дружку плечом. Вдвоем куда легче! И с этого дня они решили не расставаться, жить в одном городе, в одном месте.
В огромном здании Народного комиссариата просвещения друзы долго бегали по разным этажам, кружили по длинным, запутанным коридорам. То их не туда посылали, то ход оказывался закрытым и приходилось возвращаться назад.
— Тут, брат, одной порции сосисок с капустой мало; надо хорошенько пообедать, а то с ног свалишься, — в сердцах сказал Шатков.
Парни носились с лестницы на лестницу, один раз им удалось прокататься на лифте.
— С меня мыло потекло, — сказал Леонид, вытирая рукавом потную шею.
Нужная друзьям приемная оказалась на втором этаже, недалеко от входа, но самого наркома не было: болел. Солидный мужчина, беседовавший с пожилой секретаршей, посоветовал им обратиться к заместителю.
Здесь их тоже ожидала неудача: отсутствовал и заместитель наркома. В светлой приемной стояла тишина, нарушаемая лишь трамвайными звонками с улицы. Что такое: никого из главного начальства! Друзья недоверчиво покосились на массивную, резную дверь, ведущую в кабинет.
— Когда ж его можно застать? — спросил Шатков у красивой холеной секретарши в легонькой белой вязаной кофточке с короткими рукавами.
Отвечая, она лишь мельком глянула в их сторону:
— Приемные часы два раза в неделю. Вы же грамотные? Читайте сами.
— У нас срочное дело, — сказал Леонид. — И нам только на пять минут.
— У всех срочные дела, и всем на пять минут.
Зазвонил телефон. Секретарша ответила вежливо-безразлично: «Приемная». И вдруг свежее, красивое лицо ее оживилось, она заговорила с ласковыми, щебечущими нотками в голосе: «Вернулись с гулянья? Дождь захватил? Ирушенька не промокла? Покорми сосисками. Не хочет? Шалунья, шалунья. Ах, вот... тогда понятно, если мороженое... Что? Да так и бывает: застудит горлышко и... Одну минутку, я сейчас... — И, не давая отбоя, секретарша взяла трубку со второго аппарата, звонок которого отвлек ее от разговора с домом, официальным тоном ответила: — Приемная. Да. А кто спрашивает? Дмитрия Никодимовича нет. Едва ли. Как хотите, можете еще позвонить». Положив трубку, она опять нежно защебетала по первому аппарату — то ли с матерью, то ли с домработницей — и все о дочке.
Стоя у порога, парни терпеливо ждали три минуты, десять, пятнадцать. Секретарша наконец дала отбой, повернулась, и выразительное лицо ее застыло в холодном удивлении:
— Вы еще здесь?
— Может, замнаркома скоро вернется?
Очень сомневаюсь. В общем, сегодня не будет. Да если бы и вернулся, вас все равно не примет.
— Почему?
— Готовит доклад к совещанию.
Зажурчал негромкий звонок. Секретарша вскочила, семеня высокими каблучками, открыла массивную дубовую дверь, исчезла.
— В кабинете кто-то есть, — сказал Леонид.
— Есть.
Леонид прочитал в глазах Шаткова то, что думал и сам.
— Может, замнаркома?
— Давай глянем?
Открылась дверь, вышла секретарша. Шатков чуть не столкнулся с нею носом, смешался. Оживление на свежем, красивом, холеном лице секретарши погасло, оно приняло неприязненное выражение.
— Я же вам объяснила, товарищи: заместитель наркома сегодня не приедет. Напрасно вы ожидаете.
— Но мы сами слышали, что в кабинете...
— Это совсем другой человек. Его помощник.
Леонид вдруг с вызывающим спокойствием уселся на стул сбоку двери. В нем проснулась вся былая наглость, развязность: вид его говорил, что по доброй воле он отсюда не уйдет. Собиравшийся было отступить Шатков последовал его примеру — правда, более скромно — и тоже опустился на стул рядом.
— Мы обождем, — сказал Леонид. — Это ведь приемная? Может, вернется.
Презрительная гримаса легла на красиво очерченные накрашенные губы секретарши, она передернула полными плечами:
— Как хотите. Наверно, еще комсомольцы?
— Я и член профсоюза, — ответил Леонид. — А вы?
— Оч-чень остроумно! Просто блещете воспитанием!
Шатков больно, с вывертом ущипнул друга за бок. «Заткнись», — беззвучно прошептал он. Леонид чуть не вскрикнул. Поделом схватил. Вот уж действительно, дурак маринованный, нашел время для пререканий. За тем ли шли? Задача — во что бы то ни стало дождаться заместителя наркома. Хоть на ходу, а поговорить с ним. На карте стояла судьба.
«Психует дамочка, — думал Леонид. — Она-то сидит тут обеспеченная, вон ряшку какую наела».
Он прислушивался к тишине за массивной дверью кабинета, к многочисленным шагам в коридоре, перешептывался с Шатковым и нет-нет да и поглядывал на секретаршу. Секретарша открывала шкаф, вынимала какие-то синие папки с бумагами, просматривала. Какая она изящная, выхоленная; круглые, голые до локтей руки покрыты дачным загаром. Лицо с еле заметным румянцем на полных щеках. Волосы, конечно, красит перекисью: модная блондинка. А изгиб шеи! Откуда такие в наше время берутся? Золотые серьги в маленьких ушах, часики. Штучка! Обзавелся замнаркома помощницей!
И что рядом с нею Шатков? Единственная его рубаха с пристежным воротничком — парадная, она же и расхожая — от дождя на плечах потемнела, давно не чищенные ботинки белели ободранными носками. Представил Леонид со стороны и себя — одет, конечно, получше, но тоже обтерхался, намок, словно подзаборный петух. Чувствует в руке тяжесть кепки, пропитанной дождем. Да, они с Ванькой совсем чужие этой дамочке. Ничего, потерпит. Вышколенная.
Круглые настенные часы важно, медлительно отсчитывали минуты. В этой приемной все — от высоких окон со шторами до ковра на полу — выглядело солидно, значительно.
Вошел седоватый румяный мужчина с отличным кожаным портфелем. «У себя?» — кивнув на дверь, спросил он секретаршу. Она ответила наклоном головы, и мужчина исчез и дверью. Друзья терпеливо переглянулись и удобнее утвердились на стульях: мол, не сойдем с мест до конца занятий. Секретарша, словно не замечая их, развернула «Огонек», погрузилась в рассматривание иллюстраций. Важная тишина вновь воцарилась в приемной.
Вошла девушка в передничке, с полным подносом, накрытым белой, накрахмаленной салфеткой, тоже скрылась в кабинете; вскоре налегке выскользнула обратно. Звонил телефон, входили другие сотрудники. Возле секретарши долго вертелся франтоватый молодой человек с безукоризненным пробором, в летних кремовых брюках. Он метко высмеял содержание модной пьесы, в которой завод перевыполняет план по выплавке чугуна, и пообещал достать два билета в «Эрмитаж» на джаз Утесова. Секретаршу он называл Ниночкой. Она смеялась, показывая великолепные зубы, вышучивала какую-то «нашу Фиму». Потом они заговорили шепотом, и молодой человек раза два внимательно посмотрел на парней. «Может, ты еще ввяжешься? — насмешливо подумал Леонид. — Милицию позовешь? Пугай ею фраеров. Да мы и не хулиганим».