Страница 54 из 116
Сравнение публичной критики авторитарных режимов, которую они называют “злоупотреблением свободой слова”, с распространением пропаганды показывает, насколько глупо и бессмысленно звучит эта фраза, которой можно всячески манипулировать.
Свободой слова нельзя злоупотребить по определению. Как в свое время заметили культурный радикалист Поуль Хеннингсен и псалмописец Н. Ф. С. Грундтвиг, свобода слова определяется по тому, как ею “злоупотребляют”. Она нужна затем, чтобы говорить то, что злит или обижает других людей, нравится им или оставляет равнодушными, тревожит или умиротворяет, делается предметом ненависти или остается пустым звуком, является ложью или правдой, вводит в заблуждение или просвещает. Подобное определение не означает отсутствие границ дозволенного в том, что может быть сказано во всеуслышание. Именно так. Но когда нарушаешь эти границы, то не “злоупотребляешь свободой слова”, а совершаешь преступление — если так решит суд. Вопрос о “злоупотреблении” — дело судьи, а не участников общественной дискуссии.
Из геноцида евреев современные европейские демократии сделали вывод, что запрет расистских и экстремистских высказываний может предотвратить или остановить насилие и убийства. Сразу после окончания войны союзники вынудили Германию и Австрию принять законы против “языка вражды”, считая, что таким образом можно обезопасить Европу от повторения Холокоста. История ни разу это не подтвердила. Но в первые десятилетия после Второй мировой войны это убеждение помогло создать международную систему защиты прав человека. Активную роль в этом процессе сыграли еврейские организации. Едва ли они представляли, к чему он может привести.
Все началось в 1966 году с принятия ООН Международного пакта о гражданских и политических правах, который вступил в силу десять лет спустя, и Конвенции ООН против расизма от 1965 года, которая начала действовать в 1969 году. В рамках ООН были созданы комитеты, следившие за тем, как страны-члены соблюдают условия конвенций. Двумя десятилетиями ранее, только что учрежденный в 1949 году Совет Европы инициировал подписание Европейской конвенции по правам человека, вступившей в силу в 1953 году и ставшей первым в мире международным договором о правах человека. Европейский суд по правам человека получил от Совета Европы полномочия на рассмотрение жалоб от граждан, которые считали, что их права, гарантированные конвенцией, нарушены государством-членом. С 1998 года он действует на постоянной основе. Количество стран — членов Совета Европы после окончания холодной войны выросло до сорока семи, выросло и число жалоб, от ста тридцати восьми обращений в 1955 году до сорока одной тысячи в 2005 году. Европейский суд по правам человека не является апелляционным и не может отменить решение национального суда, но может обязать государство привести законодательство в соответствие с конвенцией, если жалоба удовлетворена.
Подобное уникальное развитие международных процессов можно только приветствовать. Впервые права граждан оказались закреплены на глобальном уровне. Прежде распределение прав было прерогативой государства. Однако ограничения свободы слова, которые конвенции потребовали внести в законодательство отдельных стран, в начале XXI века стали важным инструментом деятельности фундаменталистских организаций, требующих ограничения свободы слова под предлогом защиты от оскорблений, и авторитарных режимов, которые с их помощью оправдывали угнетение инакомыслящих, включая этнические и религиозные меньшинства.
Ограничение свободы слова на законодательном уровне происходило со ссылкой на два документа: статью 20, п. 2 Международного пакта о гражданских и политических правах и статью 4 Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации. В первом сказано: “Всякое выступление в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющее собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию, должно быть запрещено законом”. Во втором, начинающемся с очень широкого определения расовой дискриминации, указано, что долг каждого государства — “карать по закону всякое распространение идей, основанных на расовом превосходстве или ненависти, всякое подстрекательство к расовой дискриминации… против любой расы или группы лиц другого цвета кожи или этнического происхождения”. Кроме того, на государства накладывается обязанность запрещать организации и пропаганду, поощряющие расовую дискриминацию и подстрекающие к ней. Уголовная ответственность также должна быть введена за участие в организациях такого рода или подобной деятельности.
Статьи написаны сложным сухим языком, однако их смысл ясен. Слово и дело приравнены друг к другу. Нет никакой принципиальной разницы между тем, чтобы сказать что-либо дискриминирующее и чтобы нарушить чьи-то права на практике. Со временем определение расизма и дискриминации расширилось, и различие между словом и делом проявилось еще более отчетливо. В европейских странах всеобщего благосостояния данное явление выразилось в том, что государство взялось реализовывать на практике “идеал равенства”, подразумевающий особое обращение в положительном смысле с теми, кого объявляли слабозащищенными слоями населения или жертвами чего-либо, и в отрицательном смысле — с теми, кто обладал какими-либо ресурсами. Например, моя дочь-подросток десять лет назад пришла в датскую школу после учебы в американской. Естественно, она отлично говорила по-английски. Вместо того чтобы рассматривать ее разговорные навыки, превосходившие знания одноклассников, как преимущество, их стали воспринимать как проблему.
Общественный сектор рос из года в год, и государство всеобщего благосостояния пришло к созданию новой формы равенства граждан. Отныне они должны не пользоваться равными возможностями, а демонстрировать одинаковые результаты. В государстве всеобщего благосостояния не должно быть слишком большой разницы между людьми. Правам личности пришлось уступить общественным правам.
Вполне естественно, что в сложившейся ситуации власти приняли меры в отношении слов, которые могли расцениваться как оскорбление или дискриминация слабозащищенных слоев общества, — ведь различие между словом и делом было фикцией. Государство всеобщего благосостояния благоволит представителям слабозащищенных слоев общества и тем, кто действительно (или в сложившемся общественном мнении) является жертвой каких-либо обстоятельств. Постепенно все больше групп подпадало под определение “слабых”, поэтому требовались все новые ограничения свободы слова. Чем больше становилось государство всеобщего благосостояния, тем больше граждан ему приходилось обслуживать, тем важнее было оберегать слабозащищенные слои общества от высказываний, которые можно было расценить как дискриминацию.
Наибольший размах такое развитие событий приняло во время миграции в Европу выходцев из стран исламского мира, которые начали оказывать давление на государство всеобщего благосостояния. Возникшее многообразие, крупные различия в культуре, религии и обустройстве быта означали, что государство всеобщего благосостояния, с одной стороны, должно требовать от новых граждан приспособиться к нормам общества, чтобы поддерживать его благосостояние. А с другой — руководству таких стран пришлось влиять на своих “старых” граждан, выражавших недовольство посредством языка, который стал рассматриваться как угроза общественному порядку и праву на защиту от дискриминационных высказываний. В мультикультурном обществе широкая свобода слова пошла вразрез с идеологией государства всеобщего благосостояния.
Стратегия государства всеобщего благосостояния — это, с одной стороны, требование к иммигрантам приспособиться к нормам общества, с другой — ограничение свободы слова ради защиты меньшинств, их культур и религий от критики. В большинстве европейских стран по-разному относятся к этим процессам. Одни утверждают, что свобода слова находится под давлением, поскольку этническое, культурное и религиозное многообразие, включая повышенную чувствительность к дискриминационным проявлениям различного рода, оставляет обществу все меньше места для открытой дискуссии. Те, кто высказывает оскорбительные замечания, подвергаются судебному преследованию и исключаются из “хорошей компании”. Другие считают, что в Европе мусульмане становятся объектом расистских кампаний и преследований. В СМИ постоянно обсуждаются ислам и мусульмане. Общество требует запретить строительство мечетей, минаретов и ношение платков. “Мусульмане, — говорят сторонники подобной интерпретации действительности, — стали объектом жесткой критики в общественных дискуссиях”. Кто-то и вовсе проводит параллель между нынешней ситуацией и судьбой евреев в 1920-1930-х, и что тут говорить о каком-то давлении на свободу слова? Для одного восприятия действительности характерны беспокойство и страх перед исламом, возникающие у европейцев. Для другого — опасение, что ислам и мусульмане сами могут стать объектом дискриминации и преследований.