Страница 20 из 116
Во времена социализма взамен прежней едкой сатиры требовались новые формы позитивного юмора. На Первом съезде советских писателей в 1934 году Пантелеймон Романов сказал: “Хочется высказать пожелание… чтобы к концу третьей пятилетки у нас в СССР отпала надобность в сатире и осталась только большая потребность в юморе и веселом, жизнерадостном смехе”.
В романе Кундеры послание Людвика Яна попадает не к тем людям, его вызывают на “дружеский разговор” в секретариат университетской партийной ячейки, где юмора, как выяснилось, никто не понимает. “Товарищи, это же всего лишь шутка!” — безуспешно взывает к ним Ян. Дело заканчивается тем, что его выгоняют из университета, на показательном заседании исключают из партии, и в результате он, попав в армейский штрафной батальон, вынужден три года проработать на шахте. Причем его постоянно заставляют заниматься самокритикой и публично каяться на разных собраниях. В конце концов Ян примиряется с мыслью, что заслужил наказание за свои слова, шедшие вразрез с линией партии. Позже старый знакомый сказал ему: “Вы шутили над тем, что они почитали святым”.
В романе Милана Кундеры описана середина 1960-х, когда Чехословакия находилась на пороге реформ и Пражской весны. В какой-то момент один из друзей Людвика Яна говорит о годах до коммунистического переворота: “Когда я вспоминаю самых одержимых коммунистов первого периода социализма в моей стране… они кажутся мне во сто крат более похожими на религиозных фанатиков, чем на вольтерианских скептиков. У того революционного времени — с 1948 года вплоть до 1956-го — было мало общего со скептицизмом и рационализмом. То было время большой коллективной веры. Человек, который шел с тем временем в ногу, был исполнен чувств, схожих с религиозными”.
Друг проводит параллели между несчастной судьбой Яна и тоталитарной Женевой XVI века, когда там правил реформатор французского происхождения Жан Кальвин: “Я расскажу вам вот что: в Женеве, во времена, когда ею завладел Кальвин, жил один юноша, возможно похожий на вас интеллигентный молодой человек, пересмешник, у которого нашли записи с издевками и нападками в адрес Иисуса Христа и Евангелия. Что в том особенного? — быть может, думал этот юноша, столь похожий на вас. Он же не делал ничего дурного, разве что шутил. Ему едва ли была ведома ненависть. Он знал лишь непочтение и равнодушие. Он был казнен. Не считайте меня сторонником такой жестокости. Я хочу лишь сказать, что ни одно великое движение, призванное преобразовать мир, не выносит насмешек и унижений, ибо это ржавчина, которая разъедает все”.
Спустя пять лет после выхода романа Кундеры словацкого писателя Яна Калину приговорили к пяти годам тюрьмы за его собрание сатирических историй под названием “1001 шутка”, которое вышло в Братиславе в 1969 году. Во время судебного процесса прокурор в качестве свидетелей вызвал работников типографии. По их словам, работая с рукописью, они столько смеялись, что общественный порядок в типографии был нарушен. Затем суд объявил, что Калина осужден “за сбор и распространение аудиозаписей провокационного характера и текстов антигосударственного содержания… и за подготовку к публикации юмористическо-сатирической книги, которая грубо оскорбляет государственную власть и общество Чехословацкой Республики, а также их солидарность с политикой СССР”.
В оскароносном немецком фильме “Жизнь других” мы видим Восточный Берлин 1984 года глазами офицера тайной полиции, которому поручено следить за драматургом и его женой. Один из эпизодов происходит в столовой службы безопасности. В обед один из сотрудников собирается рассказать коллегам анекдот о партийном лидере Эрихе Хонеккере. “Приходит Хонеккер на работу и говорит: “Доброе утро, солнце! Как поживаешь?”” — начинает рассказчик и в ужасе замолкает, увидев за соседним столиком начальника, который, однако, разрешает ему продолжить рассказ, словно подшучивать над партийным лидером — обычное дело. “Хорошо, — говорит сотрудник и начинает заново: — Хонеккер видит солнце и говорит ему: “Доброе утро, дорогое солнце!” Солнце отвечает: “Добрый день, Эрих, как дела?” Чуть позже диалог продолжается: “Здравствуй, дорогое солнце!” — и солнце отвечает: “Здравствуй, Эрих, как поживаешь?” В конце дня руководитель партии снова обращается к солнцу и спрашивает: “Дорогое солнце, как твои дела?” — но на этот раз солнце молчит. После нескольких безуспешных попыток Хонеккер начинает сердиться: “Почему ты не отвечаешь, дорогое солнце?” — на что солнце отвечает: “Иди к черту, я сейчас на Западе””. Засмеявшись было, окружающие тут же обрывают смех, потому что начальник (которого зовут Штази) приказывает рассказчику назвать свое имя и звание, обвинив его в издевательстве над лидером партии и страны. После чего Штази вновь заставляет всех засмеяться, сказав, что пошутил. Но на этом история не кончается, и виновника в конце концов понижают в должности. В конце фильма зритель видит его в мрачном подвале за чтением писем от граждан. Анекдот о Хонеккере все же разрушил его карьеру.
В 1990 и 1991 годах я некоторое время провел в Прибалтике, где все назревал бунт против советской власти. Рижская газета “Советская молодежь” в конце 1980-х первой опубликовала анекдот о партийном лидере Михаиле Горбачеве, нарушив таким образом существовавший запрет. С тех пор в газете появилась постоянная рубрика для анекдотов, которые несколько десятков лет было запрещено печатать. Тираж этой ежедневной газеты быстро вырос до шестисот тысяч. В крупных советских городах в то время на каждом углу шла бойкая торговля собраниями анекдотов, однако после развала страны в конце 1991 года тем для высмеивания не осталось. Летом следующего года я написал для своей газеты статью “Уже не смешно”, в которой речь шла об исчезновении советских анекдотов в новой России, где старый мир рухнул, но вырисовывалась новая политическая действительность, над которой также можно подшучивать. Ситуация изменилась довольно быстро, в том числе благодаря так называемым новым русским, ставшим в 1990-х любимым объектом для шуток.
Советские анекдоты отображали точную картину своего времени. Я иногда обращался к ним, когда читал лекции о процессах в современной России, чтобы рассмотреть их в историческом контексте. Дело в том, что в каждом следующем десятилетии то или иное событие рождало новый поток шуток, характеризующих эпоху. В 1930-е годы, во времена сталинских репрессий, когда шутить над действовавшим режимом было особенно опасно, в народе ходил анекдот: “Сидят в камере трое. “Тебя за что посадили?” — спрашивает один другого. “За то, что я рассказал анекдот, — отвечает тот. — А тебя?” — “За то, что я слушал анекдот”. “А тебя за что?” — обращаются они к третьему. “За лень. Я в гостях услышал анекдот. По дороге домой все думал: сразу донести или подождать до утра? Решил подождать, а ночью меня и забрали””.
В 1950-х годах можно было услышать такой анекдот: “Русский, француз и американец спорят, какая нация самая смелая. “У нас каждый пятый побывал в автокатастрофе, но мы все равно водим машину”, — говорит американец. “А у нас каждая пятая проститутка — венерическая, но мы все равно ходим в публичный дом”, — говорит француз. “А у нас каждый третий — стукач, но мы все равно рассказываем анекдоты”, — говорит русский”.
В своей книге “Хаммер & Тикл” британский режиссер-документалист Бен Льюис юмористически показывает историю коммунизма через призму политических анекдотов. По всей видимости, массовые аресты советских шутников начались в 1933 году. По словам Бена Льюиса, впервые со времен римского императора Марка Антония Аврелия (начало 111 века) столько людей были брошены в тюрьмы за анекдоты о государственном лидере. Советским нововведением было то, что провинившихся отправляли в лагеря на срок до десяти лет, осудив их по статье 58–10 Уголовного кодекса СССР, в соответствии с которой все, начиная от анекдотов, карикатур и проклятий до памфлетов и листовок с критикой в адрес Сталина и его режима считалось антисоветской агитацией и пропагандой.