Слова сияния

Билу больше не заботило их происхождение. Могут найтись и другие, подобные ей, те, которые игнорируют опасность богов и сосредотачиваются только на борьбе с людьми.

Эшонай миновала жилые дома — обветшалые строения, возведенные из затвердевшего крэма на каркасе из раковин, ютившиеся с подветренной стороны каменных глыб. Большинство из них теперь пустовало. Они потеряли тысячи за годы войны.

«Мы должны что-то делать», — подумала Эшонай, настроившись в глубине сознания на ритм мира. Она искала утешения в его тихих, спокойных тактах, мягких и слитных. Как ласка.

Затем Эшонай заметила представителей вялой формы.

Они очень походили на тех, кого люди называли «паршмены», хотя были немного выше и не такими идиотами. Вялая форма по-прежнему оставалась ограниченной, без возможностей и преимуществ более новых форм. Их здесь быть не должно. Или они связались с неправильным спреном по ошибке? Такое иногда случалось.

Эшонай подошла к троице, состоявшей из двух слушающих женского пола и одного — мужского. Они перевозили камнепочки, собранные на одном из ближайших плато. Растения развивались быстрее с использованием наполненных штормсветом камней.

— Что случилось? — спросила Эшонай. — Вы выбрали эту форму по ошибке? Или вы новые шпионы?

Они смотрели на нее безжизненными глазами. Эшонай настроила тревогу. Однажды она попробовала вялую форму — захотела узнать, что испытывают их шпионы. Пытаться заставить мозг воспринимать новые знания было так же трудно, как мыслить рационально во сне.

— Кто-то попросил вас принять эту форму? — спросила Эшонай, проговаривая слова медленно и четко.

— Никто не просил, — ответил мужчина вообще без ритма. Его голос звучал мертво. — Мы сами решили.

— Зачем? — спросила Эшонай. — Зачем вам поступать подобным образом?

— Когда придут люди, нас не убьют, — сказал мужчина, подхватив камнепочку, и продолжил свой путь. Другие молча пошли следом.

Эшонай изумилась, в ее голове усилился ритм тревоги. Несколько спренов страха, похожих на длинных фиолетовых червей, зашныряли на ближайшей скале, собираясь возле Эшонай, пока не поползли отовсюду из земли.

Нельзя отдать приказ принять ту или иную форму: каждый мог выбирать самостоятельно. О трансформации можно было попросить или уговорить, но не заставить. Их боги не допускали такой свободы, поэтому слушающие ею обладали несмотря ни на что. При желании они могли выбрать вялую форму. Эшонай ничего не могла с этим поделать. Не напрямую.

Она ускорила шаг. Рана на ноге все еще болела, но быстро исцелялась. Одно из преимуществ боевой формы. В этом состоянии Эшонай могла почти не обращать внимания на повреждения.

Город был полон пустых зданий, а мать Эшонай выбрала лачугу на самой окраине, почти полностью открытую штормам. Мать работала на грядке сланцекорника снаружи, тихо напевая сама себе в ритме мира. Она находилась в рабочей форме, слушающая всегда предпочитала именно ее. Даже после открытия ловкой формы мать не изменилась. Она сказала, что не хочет поощрять народ рассматривать одну форму как более полезную в сравнении с другими и что такое расслоение может их уничтожить.

Мудрые слова. Таких слов Эшонай не слышала от своей матери годами.

— Дитя! — сказала женщина, когда Эшонай приблизилась.

Несмотря на годы, лицо матери было аккуратным и круглым. Она заплетала волосы в косы, перевязывая их лентой. Эшонай привезла ей эту ленту со встречи с алети много лет назад.

— Дитя, ты видела свою сестру? Сегодня день ее первой трансформации! Мы должны ее подготовить!

— Этот день уже прошел, мама, — сказала Эшонай в ритме мира, становясь на колени перед женщиной. — Как идет прополка?

— Скоро закончу, — ответила мать. — Мне нужно уйти до того, как вернутся хозяева дома.

— Он твой, мама.

— Нет-нет. Он принадлежит другим. Они приходили прошлой ночью и сказали, что мне нужно уйти. Я только закончу со сланцекорником.

Она достала небольшую пилу, срезала одну сторону гребня, затем подкрасила его соком, чтобы стимулировать рост в нужном направлении.

Эшонай села обратно, настроившись на скорбь, и ритм мира ее покинул. Возможно, взамен стоило выбрать ритм потери. Биения в ее голове изменились.

Она заставила его вернуться. Нет. Нет, ее мать не умерла.

И все же она была не вполне живой.

— Вот, возьми, — сказала мать в ритме мира, протянув Эшонай пилу. Сегодня она хотя бы узнала дочь. — Поработай тут над обрезкой. Я не хочу, чтобы он рос вниз. Нам нужно направить его к свету.

— Шторма слишком сильны в этой части города.

— Шторма? Глупости. Здесь нет штормов. — Мать приостановилась. — Я гадаю, что мы будем делать с твоей сестрой. Ей нужен шторм для трансформации.

— Не беспокойся, мама, — сказала Эшонай, заставляя себя говорить с миром. — Я обо всем позабочусь.

— Ты такая хорошая, Венли, — проговорила мать. — Такая отзывчивая. Остаешься дома, не убегаешь, как твоя сестра. Эта девочка... Ее никогда нет там, где она должна быть.

— Сейчас она здесь, — прошептала Эшонай. — И старается быть там, где нужна.

Мать забормотала себе под нос, продолжая работать. Когда-то эта женщина обладала одной из лучших памятей в городе. В некотором роде все оставалось по-прежнему.

— Мама, — сказала Эшонай. — Мне требуется помощь. Я думаю, что случится что-то ужасное. Не могу решить, менее ли это ужасно, чем то, что уже происходит.

Мать подрезала участок сланцекорника, сдула пыль.

— Наш народ гибнет, — продолжила Эшонай. — Мы выветриваемся. Мы пришли в Нарак и выбрали изнуряющую войну. Шесть лет постоянных потерь. Слушающие начинают сдаваться.

— Не хорошо, — сказала мать.

— Но какова альтернатива? Вмешаться в вещи, в которые вмешиваться не следует, потому что они могут обратить на нас взоры Несотворенных?

— Ты не работаешь, — указала мать. — Не будь такой, как сестра.

Эшонай сложила руки на коленях. Не помогло. Видеть мать в таком состоянии...

— Мама, — сказала Эшонай в ритме мольбы. — Почему мы покинули темный дом?

— Ах, это старая песня, Эшонай, — ответила мать. — Темная песня, не для детей вроде тебя. Ведь сегодня даже не день твоей первой трансформации.

— Я достаточно взрослая, мама. Пожалуйста.

Мать подула на сланцекорник. Неужели она в конце концов забыла последнее из того, что составляло ее суть? Сердце Эшонай сжалось.

— Немало дней прошло, но помним, как вчера, когда в наш темный дом пришла беда, — тихо запела мать в одном из ритмов воспоминаний. — И превратилась жизнь в кошмарный сон, а звались мы тогда Последний легион. И уходили воины на дальние равнины, в то место, где теперь одни руины. С врагами бились, гибли и, сражаясь, с приходом смерти лишь освобождались. И стали возрождаться формы силы. Не доведут ли снова до могилы? Утратив волю, мы повиновались. Богов приказам слепо подчинялись.

— Но наступил тот славный день, — проговорила Эшонай в одном ритме с матерью.

— Тот шторм, когда сбежал от зла Последний легион, — продолжала мать песню. — Непрост был путь, который наш народ избрал. Тот свет, что в ярких разумах сиял, померк, зато принес награду: свободу, мир, богам досаду.

Спокойная, звучная песня матери как бы танцевала с ветром. В другое время слушающая казалась хрупкой, но когда пела старые песни, снова выглядела собой. Родитель, который временами спорил с Эшонай, но и родитель, которого Эшонай всегда уважала.

— На волю дерзко мысль и силу обменяли, всю память мы утратить рисковали, — пела мать. — Свободным детям чтоб о прошлом не забыть, нам нужно было сотни песен сочинить. Мы их поем, и будет это продолжаться, пока другие формы вновь не станут открываться.

С этого момента мать начала одну из ранних песен о том, как народ создаст дом на руинах покинутого королевства. Как они распространятся по миру, действуя подобно примитивным племенам и беженцам. Таков был их план — остаться скрытыми или чтобы на них хотя бы не обращали внимания.