Посланники

в небе нарисовались знаки-символы,

на пустырь въехал танк, из открытого люка которого донеслось: "Не сотвори себе кумира!.."

А потом я увидел печальное лицо Лии.

- Неподалёку от Иерусалима упали две ракеты… - сказала Лия.

Я стиснул губы.

- Мне страшно…

Мои губы разжались.

- Лия, потерпи. Когда я вернусь, то возьму напрокат лодку, и мы с тобой заплывём далеко в море.

- Туда, где большие акулы?

Я угрожающе постучал зубами.

- Да, где огромные голодные акулы.

- Они способны проглотить наши вёсла?

- Очень способны.

- И что же станет с нами?

- Вернёмся на берег вплавь.

- А если выбьемся из сил?

- Тогда примемся громко звать на помощь.

Лия поёжилась, будто от холода.

- Лия, не бойся, - сказал я. - Думай о чём-то хорошем. Обо мне думай…Если подумаешь обо мне, то страх уйдёт.

- Я так и делаю. А когда ты вернёшься?

- Вот покончим с…

Кто-то тронул моё плечо.

Лии не стало.

Танк оставил пустырь.

По небу рассыпались знаки-символы.

"Чуток оклемался?" - спросил ефрейтор Фима.

Я повертел носом. Поиграл ушами. Поинтересовался, снятся ли сны Фиме. Он посетовал на то, что сны приходят к нему большей частью нелепые. Однажды он увидел во сне президента Клинтона. Тот катался по лужайке Белого дома на трёхколёсном велосипеде, а он, Фима, стоял в стороне и играл на саксофоне.

- Вздремни ты, - предложил я.

Во сне Фима запел. Слова были на русском.

- Переведи! - попросил я, когда ефрейтор проснулся.

Он перевёл: "У попа была собака. Он любил её. А она любила мясо. Любое мясо. Кроме старого, испорченного. А ещё была у попа жена. Собака жену попа не кусала, потому что под одеждой этой женщины мясо было уж очень не свежее".

Я сказал:

- Врёшь, Фима!

- Спроси сам! - обиделся Фима. - У собаки…

На память пришёл Джозеф Джейкобс, который считал, что читать стихи в переводе, то же самое, что целовать женщину, лицо которой покрыто вуалью.

***

Ночь-день…

День-ночь…

Ефрейтор Фима кивнул на рацию.

- Ну?

Я развёл руками.

- Молчит?

- Глухо!

Вокруг –

смрадный,

зудящий,

лязгающий мир.

Обжигая наши руки, лица, шеи, приставали комары.

Рядовой Иона возмутился:

- Сколько ещё торчать здесь?

Я вяло возразил:

- Вроде бы движемся. Во времени и пространстве…

- Разве что во времени, - ухмыльнулся Иона, - а что до территории, то…

Я пожал плечами.

- Не все свои законы природа раскрывает.

Иона шмыгнул носом и отошёл в сторону.

Чтобы как-то отключиться от состояния непонятного бездействия, я решил завести беседу об Апуллее, но бойцам было не до него.

Вспоминалось:

"- И люди же там! Представьте, никогда не спят!

- И почему не спят?

- Они не устают!

- А почему не устают?

- Потому что дураки.

- Разве дураки не устают?

- А чего дуракам уставать?"*

Ночь отступала.

Звёзды гасли.

Где-то я слышал, что звёзды в небе – это плод любви, результат соития неба с… С кем именно – загадка. Чьей любви – тайна.

За город Газа опустилась луна, на небе корчились, строя рожицы, облака, и, будто лизнув по оставленным на небе ночным ранам, пробежался зыбкий утренний луч солнца.

Мы достали консервные банки и принялись поедать бобы в томате. "Что-то будет…", - подумал я и сказал себе: "Не дёргайся! Fatum non penis, in manus non recipis"**

- Хотел бы я знать, - проговорил рядовой Тувье, - чем в эти минуты занят Бог?

Алекс помахал небу рукой, попросил Создателя откликнуться.

- Не отзывается, - пожаловался Алекс.

- Может, так даже лучше? - заметил Николай и рассказал анекдот: "Доктор, - спросила больная, - почему, когда я говорю с Богом, это называется молитвой, а когда Бог разговаривает со мной, это называется шизофренией?"

Я с облегчением подумал: "Со мной Он, вроде бы, разговоров не заводит…"

*Франц Кафка. "Дети на дороге"

** (лат) Судьба не член, рукой не ухватишь.

Опустившись наземь, Юваль Лерман грыз печенье.

***

Полдень.

Час воспалённого солнца.

Дряблый, потный воздух.

Мы достали консервные банки и принялись поедать бобы в томате.

Город Газа выплёвывал из себя ракеты, и тогда я шептал: "Vade retro, Satanas!"*

В расположение нашего взвода забрела серая коза. Оценив армейский быт, она высказала что-то на своём козьем языке и, торопливо перебирая ножками, повернула назад.

***

Вечер…

"Возможно, - подумал я, - сейчас Лия смотрит на закат солнца? И мама смотрит…"

Николай лежал на траве и наблюдал за тем, как, подталкивая друг друга рыхлыми бёдрами, в небе покачивались облака. Вдруг он запел.

- Переведи, - попросил я.

Он перевёл: "Дамы, дамы, не крутите задом, это не пропеллер, вам говорят"

- Сочинил ты? - спросил я.

- Возможно, - ответил Николай. - Уже и не припомню.

Я раскрыл мобильник, проговорил:

- Лия, Марк Аврелий считал, что человек бывает счастливым лишь тогда, если сам себя таковым считает.

- Ты себя таковым считаешь?

- У меня есть ты…

***

Месяц назад поэт Давид Полонски доверительно сообщил:

- Жажду сделать ребёнка.

Я скосил глаза,

подвигал носом,

пошевелил ушами.

- Кто счастливица?

Давид покрутил шеей.

- Как тебе объяснить?

Я снизошёл:

- Ничего объяснять не надо – мне подумалось, что если человек говорит "как тебе объяснить?", то он или не в ладах со словами, или же толком сам не знает, чего хочет.

Но поэт, как оказалось, знал.

- Надо бы изменить структуру вселенной, - сказал он. - Из гуманитарных побуждений сделаю ей отрока, то есть, заброшу, так сказать, достойное семя в строительство Будущего.

Идея Давида меня увлекла.

* (лат.) Изыди, сатана!

- Да-да, - подхватил я, - подкорректируй структуру вселенной, внедри нужное семя в Будущее! Теперь самое время. Пожалуйста, прояви усердие, сделай это! Читающую публику страны я предупрежу, что ты, по причине выхода в декрет, какое-то время печататься прекратишь…

- В декрет? - омрачился Давид. - В Иерусалиме меня ненормальным не посчитают?

- Ни в коем случае, - заверил я. - В столице ненормальных и без тебя хватает, кроме того, любой интеллигентный человек знает, что поэзия – это хворь необычная, ни на одну из других непохожая, и лишь неуч станет выискивать в личности поэта нормальность. Подкорректируй у вселенной ДНК, сделай это! Только учти – службы не дремлют…

- Какие к чертям службы?

Я пояснил:

- Службы государственные, специальные и очень специальные.

Лицо поэта потускнело. В воздухе прозвучало вялое "подумаю".

Мы заговорили о ракетах из Газы, о пылающих домах Негева, о детях, глотающих дым.

- С носителями Зла мы покончим, - обещал я. - Раз и навсегда! А ты, тем временем, займись семяизвержением…

***

Ночной взгляд луны показался мне враждебным, и я потянулся к автомату.

Чертовщина…

Нервы…

Взводная рация продолжала молчать.