Сквозь свинцовую вьюгу

— Товарищ Дмитриев, — обратился я к Георгию, — попытайтесь узнать, сколько в хуторе немцев.

Тот кивнул головой и исчез в кустах.

— И меня направьте в разведку, товарищ командир, — попросил мальчуган. — Дорогу туда хорошо знаю.

Дмитриев вернулся через полтора часа. Нам и ждать его надоело. По разгоряченному лицу градом катился пот.

— Чуть на часового не напоролся... Немцев там человек полсотни, не больше. Малец правду сказал. Шесть орудий установлены за конюшней. Крупнокалиберные, видать. Лежу в кустах, а сам глаз не отрываю от одной хатенки, что на окраине хутора стоит. Хатенка самая обыкновенная, под соломенной крышей. К стене приставлена лестница. Смотрю и думаю, для чего тут лестница? Прошло минут пятнадцать — двадцать. Вижу, два немца по лестнице на чердак взбираются. Эге, думаю, здесь у них НП. Видно, с чердака корректируют огонь.

Я быстро составил радиограмму, передал ее Попову. Тот молча положил листок на землю и сам лег животом на траву. Слышу его настойчивый голос:

— «Земля, земля», я — «Венера»! В квадрате восемьдесят шесть обнаружена артиллерийская батарея и наблюдательный пункт...

Дмитриев обернулся ко мне:

— Разрешите, я мигом туда домчусь. Посмотрю, как будут ложиться наши снаряды.

— Правильно, действуйте! Только глядите, как бы под свои не угодить.

— Свои-то они добренькие, пожалеют, — улыбнулся Георгий, вскинув на плечо автомат.

Мы ждем. Минуты кажутся вечностью. Но наши молчат. Неужели не получили донесение?

Внезапно вдали возник глухой воющий гул, похожий на отдаленные громовые раскаты. Тишина мгновенно разорвалась, и страшные взрывы потрясли окрестность. Это ударили наши гвардейские батареи.

Прибежал Дмитриев, сияющий, взволнованный:

— Эх и задали фашистам жару. Сам видел, как ахнет наш стодвадцатидвухмиллиметровый! В самую батарею угодил. От ихних пушек только одно мокрое место осталось.

Прильнув к микрофону, Попов докладывает:

— Говорит «Венера»... В квадрате восемьдесят шесть батарея накрыта.

Я вижу, как в усталых глазах старшего сержанта блестят слезы радости.

Под вечер мы возвращались в свое подразделение. На дворе уже догорали последние дни бабьего лета, удивительно теплые и сухие, какие часто бывают в здешних местах, на Днепропетровщине. В прозрачном воздухе неслись тонкие серебряные нити паутины и пахло терпким запахом зрелого винограда.

В одном из хуторов колхозники угостили ребят арбузами. Сочные розовые ломти словно таяли во рту. Хотелось есть еще и еще. Но на душе у всех было как-то тоскливо, неспокойно. Чем-то бередил ребят этот духовитый арбузный аромат. Бойцы молчали. А Лухачев тихонько заговорил, казалось, сам с собой:

— Эх и здорово все-таки до войны жили... Сколько этих арбузищев у нас в колхозе, на Смоленщине, выращивали! Пропасть! Посмотришь: лежат на бахче, точь-в-точь как шары. Крупные, атласные... Их целыми полуторками на базар вывозили.

А вот и рота. В безлесной балке стояли знакомые повозки, кудрявился дымок из трубы нашей «ходоварихи», тут же хлопотал кок в белом колпаке, помешивая половником в котле. Пахло вкусным, аппетитным борщом.

Ко мне подошел Леша Давыдин. Скуластое лицо его было сумрачно и печально.

— У нас несчастье... Большое, — вполголоса заговорил он, не поднимая головы. — Саша Трошенков убит... Вчера на задании... Осколком снаряда.

— Саша? Не может быть?! — Я судорожно схватил его за руку, еще не веря в возможность такой потери.

— Вчера и похоронили, — продолжал Леша каким-то странно спокойным голосом. — Пошел в наблюдение... Подобрался к самому боевому охранению... Он знаешь какой отчаянный был. Все высмотрел, доложил командиру. И опять пополз. И тут его стукнуло. Метрах в семи снаряд разорвался. Осколком в самую спину угодил.

И вот нет Саши. Как тяжело слышать об этом. Ходишь по расположению роты и все думаешь: «Вот заверну за каптерку — и увижу его, плотного, краснощекого, с милой лучистой улыбкой».

В тот вечер, еле сдерживая слезы, я написал некролог о Саше и отнес его в редакцию «дивизионки» «Вперед к победе». Вырезку из нее, пожелтевшую от времени, храню до сих пор.

Для советского солдата нет преград

В боях за Днепр

День и ночь по пыльным проселкам, по большакам неудержимым потоком идут бойцы на запад. Даешь Днепр!

Уже остались считанные километры, отделявшие нас от великой русской реки. И вот через несколько часов мы у цели: вступаем в деревушку, расположенную на берегу Днепра. Выглядит она печально. Хаты изрешечены осколками снарядов и бомб, уныло маячат глинобитные стены без крыш. Тревожно плещутся о берег холодные днепровские волны...

Не о тебе ли, Днепр, думали мы в морозные январские ночи, отправляясь в боевые походы от заснеженного Дона? Не о тебе ли мечтали, идя в бой, теряя в свинцовой метели верных друзей, часами лежали на снегу, прижатые шквальным пулеметным огнем? И в солдатских блиндажах, и в землянках звенела о тебе крылатая песня:

Осеннее небо, затканное в серую наволочь туч, опрокинулось над рекой и степью.

Вечером меня вызвал начальник разведотдела дивизии майор В. В. Рахманов. Худощавое лицо его было бледным и утомленным. Он пододвинул мне табурет. На столе испещренная разноцветными знаками карта. Майор осторожно ведет остроотточенным карандашом по извилистой голубой линии. Днепр! Я читаю названия населенных пунктов правобережья — Бородаевка, Домоткань... Голос майора спокойный, неторопливый.

— Изо всех сил цепляются гитлеровцы за этот рубеж. Понимаете, как важно сейчас переправиться на тот берег, проникнуть к ним в тыл и оттуда передать по рации данные о расположении батарей, скоплениях танков? Сегодня же подготовьте группу и с наступлением темноты выходите на задание — переправляйтесь на правый берег.

Еще засветло мы отыскали на протоке лодку-плоскодонку, спрятали ее в кустах.

Вначале все, казалось, складывалось в нашу пользу. И сплошная облачность (значит, бомбежки не будет), и предстоящая ночная темень. Но с наступлением сумерек ветер разогнал тучи и в лиловой пустыне неба стали зажигаться звезды.

— Ну, теперь жди «юнкерсов»!

Правее нас готовятся к переправе пехотинцы. Время плыть. За рулевого у нас Ахмет Зиганшин. Дело ему знакомое, привычное: родился и вырос под Казанью, на Волге. Радисты Попов и Беспалов осторожно перенесли на корму радиостанцию. Лодка отрывается от берега. Вместо весел обломки досок. Сменяя друг друга, гребем ими. В темноте вода кажется черной, как машинное масло.

Попов, уроженец воронежских степей, впервые на такой реке. Усевшись на дно лодки, он крепко вцепился пальцами в края бортов, Беспалов тихонько подтрунивает над ним:

— А ты, Сеня, не бойся. Вода в реке проточная, течение быстрое. Упадешь — обязательно к берегу прибьет.

Тишина. К бортам, тихонько позванивая, жмется Днепр. И вдруг, словно по сигналу, в ночное небо взвивается несколько зеленых ракет. Яркая малахитовая стежка судорожно затрепетала на поверхности воды. Метрах в двухстах от нас в реку ударил снаряд, взметнув вверх водяной столб. В вышине загудели невидимые «юнкерсы».

— Смотри, смотри, — Лыков указал на небо. — Вот и «свечки» фашист повесил. Теперь жди гостинцев. Самых горяченьких.

— Эх, говорил я, надо было раньше переправу начать! — с досадой вымолвил Лухачев. — А теперь еще как сказать. Такая кутерьма начнется...

— Ну и нудный ты, Борька, — перебил его Лыков. — Все наперед знаешь...

Сверху нарастал вой моторов. Теперь снаряды и авиабомбы все чаще падали в район переправы. Пенные фонтаны воды вздымались на месте взрывов. Усиливался артиллерийский обстрел. Яростные волны, поднятые разрывами, изрядно качали нашу утлую лодчонку — вот-вот перевернут. Но все ближе и ближе темная громада правого берега. Гребем изо всех сил. Вдруг рядом с лодкой шлепнулась фугаска. На нас обрушился ливень. Лодка накренилась, стала наполняться водой. Радисты успели взвалить себе на плечи ящики с рацией. И по пояс в воде, держа над головой автоматы, мы наконец добрались до берега.