Страница 124 из 124
Двадцать пятого января мы приняли по радио сводку Совинформбюро, в которой говорилось о новых победах: прорыв блокады Ленинграда (о взятии которого Геббельс уже не раз возвещал в своих газетах), успехи на Дону, на Северном Кавказе, под Воронежем и в районе Великих Лук. 200 тысяч пленных, 13 тысяч орудий, продвижение на 400 километров за два месяца на широком фронте. Катится назад гитлеровская военная машина!
Двадцать восьмого января наши агитаторы и наши листовки известили население об этих победах. И геббельсовские брехуны по существу ничего не могли противопоставить нашей правде. Целые столбцы извещений об убитых на Восточном фронте генералах и офицерах печатались в немецких газетах. И тон статей заметно изменился: вместо нахальных и громких фраз, вместо наигранного оптимизма все чаще и чаще звучали в них неуверенность и растерянность, фашистские писаки вообще неохотно сознавались в неудачах и поражениях своих полководцев. Несколько месяцев скрывали они окружение армии Паулюса, а отступления на других участках оправдывали тактическими и стратегическими соображениями. А вот теперь сплошь и рядом попадались в газетных статьях такие фразы:
«Мы распрощались с иллюзиями…»
«Во всякой войне неудачи неизбежны…»
«Судьба империи, судьба каждого гражданина империи висит на волоске…»
«Положение Германии никогда еще не было таким напряженным…»
«Война действует нам на нервы…»
Да! Война действовала на нервы фашистов. Ведь по дорогам с востока на запад эшелон за эшелоном везли раненых. И даже убитых. Целые эшелоны гробов… Наши разведчики из железнодорожников несколько раз специально предупреждали нас: с такой-то станции во столько-то идет состав с гробами, не трогайте его — жалко тратить взрывчатку.
Паника началась среди «завоевателей». Предприниматели и акционеры многочисленных обществ, созданных для ограбления украинского народа, спешно ликвидировали свои дела, чтобы бежать. Крупные чиновники тоже старались под каким-либо предлогом уехать на запад.
Обострились отношения между немцами и их союзниками — венграми и румынами. Дело доходило до ссор, до открытых столкновений. Участились случаи дезертирства. Логинов встретил однажды в лесу целую группу заблудившихся венгров. Они не пытались сопротивляться и даже сами просили взять их в плен, объясняя, что они больше не хотят воевать.
Антивоенные настроения появились и у самих немцев, не редкостью стали и аресты среди них.
Один из наших связных передал нам письмо от некоего Розенгейма, служившего на каком-то военном складе в Ковеле. «Русским партизанам» — стояло на нем вместо адреса, и содержание его было таково:
«Мы видим, что Гитлеру пришел капут. Под Сталинградом все погибли. Ничто не спасет Гитлера. Я — австрийский немец, не фашист — нас много не фашистов. Мы хотим связаться с вами. Чем можем, будем помогать, чтобы добить Гитлера и чтобы нам простили нашу службу у Гитлера. У меня дома жена и двое детей, я не капиталист, имел только небольшую лавочку… А вы, когда придет Красная Армия, дадите нам справки, что мы содействовали партизанам».
Мы ответили Розенгейму, и хотя пересылка корреспонденции была довольно сложна и требовала большой осторожности, поддерживали с ним связь. Он прислал нам образец нового немецкого противогаза, прислал нам взрывчатку, электробатарейки и бинты. И по нашему заданию он расклеивал в Ковеле антигитлеровские листовки.
Таковы были настроения в фашистском тылу зимой 1943 года. Даже самые безумные фанатики, ослепленные и оглушенные геббельсовской пропагандой, чувствовали близость конца. Когда-то один из фашистских главарей Розенберг заявил хвастливо: «Германская нация сожгла мосты к отступлению». Политика фашистской верхушки гитлеровского райха действительно направлена была к тому, чтобы втянуть всю нацию в свои злодеяния, связать ее круговой порукой, заставить ее почувствовать, что мосты к отступлению сожжены. Но верхушка — это еще не нация. Мы знали, что не немецкий народ виноват в безумствах Гитлера и его клики. Сознавали это и некоторые немцы, вроде Розенгейма, который прислал нам письмо из Ковеля, стараясь вырваться из кровавого кольца фашистской круговой поруки. Но те, которые руководили нашествием, организовывали убийства, грабежи и сами принимали в них участие, не могли рассчитывать на снисхождение. Они ясно видели, как ненавидит их непокорный народ на захваченной ими земле, старались спрятаться от народного гнева за дубовыми стенами блокгаузов. В их жестоких и трусливых сердцах грохот Сталинградской битвы рождал чувство обреченности. Чем ближе подходила развязка, тем безнадежнее становилось их положение.
А в ночь на третье февраля радио принесло нам радостную весть о полной ликвидации группировки фашистов на берегах Волги. Величайшая в мировой истории битва закончилась, подведя итог первой половине войны.
Утром триста партизан построились во дворе нашего штаба, собрались крестьяне со всего села, и я открыл митинг, зачитав короткие, но такие многозначительные строки приказа. Бурным восторгом встретили их собравшиеся.
А когда я в короткой речи напомнил им, что смертельно раненный враг еще силен, что, озлобленный неудачами и безнадежностью своего положения, он будет еще более жестоким, что добывать победу придется в жарких боях, в ответ раздалось:
— Вперед!.. Ура!.. К победе!..
…В городах и местечках — везде, где стояли фашистские гарнизоны, — развевались черные флаги. Черные повязки надели на рукава гитлеровцы. Скрывать, обманывать, выдумывать хитрые отговорки было больше нельзя. Официально объявили глубокий трехдневный траур. Отдали распоряжение по всем церквам служить панихиды по убитым под Сталинградом.
…Днем светило яркое солнце. Плохо наезженные дороги начинали подаваться под ногами, а из синей, затянутой дымкой дали, набегал тревожный порывистый ветер, и казалось, что он уже несет с собой запахи набухающих почек и первых проталин. Словно весной. Это было недолго. Как только солнце стало клониться к западу, дороги снова затвердели.
Мы, как всегда, идем в этот день выполнять боевые задания, и дорога по-зимнему тверда под ногой, и шальной, холодный ветер обжигает щеки. Последние морозы. Последние! Как бы они ни были свирепы, весна неминуема и недалека. Это беспокоит и радует. Хочется запеть, потому что с ощущением весны сливается ощущение победы — окончательной победы, которая тоже неминуема и недалека.
Конец первой книги.