Рапорт из Штутгофа

— Среди вас есть евреи?

Ему никто не ответил, никто даже не пошевелился.

— Ну ладно, это мы выясним! — прокричал он.

Снова молчание. На несколько секунд воцарилась тишина. Гестаповцы не отрываясь смотрели на нас безумными глазами и направляли револьверы то в одну, то в другую сторону. Вдруг один из них, кажется, тот, что стоял ниже на ступеньках трапа, спросил очень вежливо и, пожалуй, даже вкрадчиво:

— Вы не голодны?

— Голодны, — закричали все хором. — Мы не ели со вчерашнего вечера.

— Ха-ха-ха! — Лица гестаповцев передёрнула зловещая усмешка. — Ха-ха-ха! Значит, вы не ели со вчерашнего вечера и теперь голодны. Ха-ха-ха! Так затяните же ремень потуже и двадцать раз преклоните колена. Это испытанный способ против голода, — ухмылялся один из них, в то время как другой шумно выражал ему своё одобрение. — А теперь ложитесь-ка и постарайтесь хорошенько выспаться, чтобы в Германию вы приехали отдохнувшими. Ведь там вам придётся поработать, — добавил он, после чего оба офицера под прикрытием гестаповца с автоматом поднялись обратно на палубу.

Через час в наш трюм опустили ведро тёплого «кофе». Наверное, до конца дней своих я так и не пойму, откуда вдруг такая милость…

Медленно, бесконечно медленно тянется время. Мы уже вышли в открытое море. Через люки видно, как вахтенные надевают спасательные куртки. Очевидно, они разыгрывают этот спектакль специально для нас и именно в той части палубы, где их просто нельзя не увидеть. Но в этом нет необходимости, ибо мы и так знаем, что, если судно наскочит на мину, мы все пойдём ко дну. О спасении не может быть и речи. И мы даже не выставляем дежурных, так как находимся внизу, у самого киля.

Тем не менее я заставил себя как-то свыкнуться со всей этой обстановкой. Впоследствии мы часто убеждались в том, что ожидание расправы бывает ужаснее, чем сама расправа. Найти сколько-нибудь подходящее местечко для отдыха здесь было нелегко. Меня подозвал один товарищ. Он соорудил себе ложе на дне большой клети для лошадей.

— Здесь тепло, — сказал он, — а места хватит и для двоих.

Я заполз в клеть и улёгся возле него. Он оказался прав: здесь было тепло. Я лежал и думал; думал о семье, о том, что нас ожидало впереди; думал о тех, на кого падала ответственность за нашу судьбу, и о том, что нам ещё предстояло пережить; наконец я заснул и спал до тех пор, пока свет не стал снова пробиваться сквозь палубные люки.

Наступило утро, море было совершенно спокойным. Среди нас были моряки, и они говорили, что, судя по всему, мы плывём к Штеттину. Моряки оказались правы. Очень скоро «Фатерланд» подошёл к причалу Свинемюнде.

Как только судно пришвартовалось, нам приказали подняться по трапу. Когда мы, подгоняемые окриками и бранью, вышли на палубу, в глаза ударил яркий утренний свет. Мы осмотрелись. Кроме нескольких небольших военных кораблей, в порту не было ни одного судна. По причалу ходили какие-то подростки с винтовками в руках. Все гестаповцы высыпали на палубу. Они курили те самые сигареты, которые вчера отобрали у нас. Гестаповцы погнали заключённых вниз по мосткам на причал. Здесь нас построили между железнодорожными путями.

Итак, мы в Германии, в третьем рейхе.

5. В СВИНЕМЮНДЕ

В то октябрьское утро, когда нас построили на причале в Свинемюнде, мы впервые увидели, что такое зверский нацистский террор. И впервые поняли, какую всемирно-историческую трагедию переживал в эти годы еврейский народ.

Выйдя на причал, мы сразу же увидели наших девушек из Хорсерэда. По мосткам, переброшенным с кормы, спускались Ингер Рангильд, Тове и другие. Только теперь мы сообразили, что на судне вместе с нами плыли заключённые-женщины — И мне вспомнилось весьма галантное высказывание, которое молва приписывала фон Хайнекену:

— Германское государство не воюет с женщинами.

Спускаясь по мосткам, девушки улыбались и махали нам.

Однако на судне были ещё пассажиры, которым предстояло сейчас покинуть судно. Вот и они.

По мосткам, переброшенным с кормы, под совершенно невероятную ругань, крики и проклятья гестаповцы гнали ещё одну группу обездоленных. О существовании этих людей на нашем судне мы раньше и не подозревали. Это еврей. Мы поняли это с первого взгляда. Евреи всех возрастов. Пожилые, седобородые мужчины в ермолках, подагрические, трясущиеся от дряхлости старухи, тяжело опирающиеся на палку, и стройные, гладко выбритые молодые люди с очень интеллигентными лицами. Они даже сохранили ещё осанку. А вот молодые и совсем молоденькие женщины с детьми, которых они прижимают к груди или держат за руку. Дети плачут. Женщины отчаянно рыдают пли смотрят прямо перед собой пустым, остановившимся взглядом; лица у этих женщин словно высечены из камня. Одной из первых по мосткам спускается молодая женщина с ребёнком на руках. Ребёнок, которому, наверное, нет ещё и года, всё время всхлипывает. Мать обнимает и успокаивает его, неся свою драгоценную ношу мимо изрыгающих брань гестаповцев. И на какой-то миг сердце моё остановилось. Страшная мысль промелькнула в голове:

«А что, если бы это был мой ребёнок и моя жена…»

Ведь только благодаря случайности они не попали сейчас сюда.

Первыми на причал спустились молодые евреи. Спокойно, почти автоматически они выстроились рядами, повернувшись спиной к судну. Казалось, будто они не слышат ругани и проклятий, которыми осыпают их гестаповцы. Когда все молодые евреи и дети спустились на причал, случилось то, о чём мы никогда не забудем. Впоследствии, в штутгофском аду и во время нашего марша смерти по скованным льдом дорогам Данцигского коридора и Померании, мы пережили злодейства гораздо более страшные, более чудовищные и невероятные, чем то, что произошло в тот миг на наших глазах. И всё-таки это событие настолько глубоко врезалось в память, что забыть о нём мне уже не удастся никогда.

Почему? Спросите об этом любого датчанина, который пережил Свинемюнде и Штутгоф, и вы всегда услышите один и тот же ответ:

— Потому что тогда мы были ещё людьми, людьми, которые мыслили и чувствовали, как люди, а наши нервы и рассудок реагировали на всё по-человечески. Вот почему.

Потом мы перестали реагировать на ужасы и злодейства. Может быть, к счастью для нас. А произошло следующее.

После того как молодые евреи сошли с корабля, настала очередь стариков, старух, подагриков, больных и вообще всех тех изувеченных возрастом и недугами людей, которых нацисты объявили не только виновниками войны, но и первопричиной всего зла, какое только есть на нашей грешной земле.

Молодые, раскормленные, холёные, чисто выбритые и напомаженные гестаповские офицеры форменным образом отплясывали на палубе дикарские танцы вокруг этих «подлинных виновников войны». Ударами и пинками они гнали несчастных вниз по мосткам. Старые н больные люди совсем потеряли голову и испуганно метались из стороны в сторону, не зная, что делать. Они пытались сползти вниз по очень крутым мосткам, цеплялись за верёвочные поручни, ощупывали настил ногами и палками и не двигались с места. У многих, очевидно, было плохое зрение, а очки у них гестаповцы либо сломали, либо отобрали. Для расы господ очки в золотой оправе всегда были законной военной добычей.

Два еврейских юноши лет 16–17 несколько раз взбегали по мосткам, пытаясь помочь несчастным, но они мало что могли сделать. Ругань и проклятья летели с палубы на причал через головы обезумевших от страха и совершенно беспомощных людей, которые сбились в кучу, словно стадо животных под раскатами грома. И тогда свора молодых, упитанных гестаповцев внезапно бросилась с палубы на несчастных стариков, и, нанося удары кулаками и ногами, стала сбрасывать их по мосткам вниз. Раздались вопли и стоны. Люди падали друг на друга, и скоро на причале лежала огромная груда тел.

Гестаповцы были в буйном восторге.

Позади всех на палубе стояла древняя старуха. Страх, отчаяние и паника словно сковали её старое тело. Худые, искривлённые ревматизмом пальцы судорожно вцепились в поручни, а из горла вылетали громкие, пронзительные вопли.