Рапорт из Штутгофа

Авторитет блоковых начальников был подорван раз и навсегда.

Эсэсовцы всё чаще напивались пьяными и на поверках, естественно, никак не могли сосчитать заключённых. Каждая поверка длилась бесконечно долго, а перед самым рождеством до нас стал доноситься отдалённый гул русской артиллерии.

Рождество 1941 года — в Хорсэреде, рождество 1942 года — в тюрьме Вестре, в застенках гестапо, рождество 1943 года — в Штутгофе… Где же мы встретим рождество 1944 года?

Между тем Красная Армия уже заняла предмостные укрепления на Висле, к северу и югу от Варшавы.

Ежедневно от двухсот до двухсот пятидесяти человек попадали через газовую камору и газовый вагон в крематорий. Сотни погибали каждый день от голода, тифа, дизентерии и пыток. На костре за колючей проволокой через день сгорало от шестисот до восьмисот трупов. Возле крематория лежало около тысячи двухсот трупов, сложенных штабелями, как дрова, потому что пропускная способность печей явно отставала от потребностей Штутгофа. Дым из трубы крематория и от гигантского костра удушливым туманом окутывал этот голодный, замёрзший, запуганный и всё же не потерявший надежду лагерь. Красная Армия заняла предмостные укрепления на Висле.

И вот настал сочельник. Поздно вечером один молодой русский парень попросил слова. Он изложил нам своё кредо и призывал нас к борьбе за человеческое счастье. В ночь перед рождеством часовой застрелил нового старосту нашего блока, бывшего главаря одной из самых крупных в Германии шаек, занимавшихся похищением автомобилей. Он был убит в тот момент, когда пытался пробраться в лагерь еврейских женщин.

В первый день рождества мы совершили небольшую прогулку по лагерю. Мы видели, как из 1-го и 2-го блоков, которые превратились в тифозные бараки, вынесли 36 трупов. Месяц назад в этих двух блоках было 1600–1800 заключённых. Теперь там оставалось не более двухсот.

На второй день рождества в оружейной команде стали поговаривать о том, что около полудня всех поведут смотреть на казнь. И в самом деле, когда мы вернулись из мастерской, вдоль главной лагерной улицы уже были выстроены все 25 тысяч заключённых. Возле рождественской ёлки стояла виселица.

Из главных ворот вышли комендант Хоппе, гауптштурмфюрер Майер и прочие эсэсовцы. Они направились к виселице.

— Снять шапки — прозвучал знакомый хриплый голос лагерного старосты.

25 тысяч замасленных шапок гулко хлопнули по коленям. Потом я услышал голос Майера и даже разобрал отдельные слова:

— Попытка к бегству… воровство во время затемнения… к смерти… через повешение.

Это гауптштурмфюрер зачитал приговор.

Возле виселицы, на которой болтались две петли, началось движение. Прозвучало несколько русских слов, потом раздались чьи-то крики. И тут я услышал спокойный мальчишеский голос. А потом иод виселицей появились два русских юноши. Они стояли совсем рядом с рождественской ёлкой. Палач, староста лагеря, набросил на них петли, ударом ноги выбил ящик, верёвки натянулись— и всё было кончено.

Двое юношей раскачивались под виселицей. Двадцать минут мы стояли навытяжку с шапками в руках и смотрели на происходящее. Подобные картины нам часто приходилось видеть и раньше, но сегодня я не мог отвести глаз от этих раскачивающихся юношеских тел.

— За что повесили этих ребят? — спросил я Йозефа, когда мы вернулись в мастерскую.

— Эти два русских мальчика — братья; одному семнадцать лет. другому девятнадцать. Я хорошо знал их обоих. Младшему было только тринадцать, когда их пригнали на принудительные работы. Несколько дней назад им удалось улизнуть в Данциге из своей рабочей команды, а остальное ты знаешь сам: воровство во время затемнения… Им нужно было хотя бы достать себе другую одежду! — с отчаянием воскликнул Йозеф.

— А что было потом? — снова спросил я.

— Когда их подводили к виселице, они оказали сопротивление. А потом старший сказал несколько слов.

— Что же он сказал?

— Он сказал: «Дорогой братишка, дорогие братья! Тяжело умирать, когда ты ещё так молод. Но мы не боимся смерти. Скоро вас освободит Красная Армия и отомстит за нас. Да здравствует Советский Союз!» И когда их поставили под виселицей, старший брат поцеловал младшего…

27. МАРШ СМЕРТИ

12 января 1945 года Красная Армия форсировала Вислу и начала последнее решающее наступление. 18 января прекратились все работы за пределами Штутгофа. Меньше чем за неделю Красная Армия прорвала новый «Восточный вал», вышла к городу Торн (ныне Торунь) у излучины Вислы примерно в 120 километрах южнее Штутгофа и с неослабевающей силой продолжала наступление на запад к Одеру. Одновременно советские войска наступали с юга в северо-западном направлении, к городу Эльбингу, который находится всего лишь в сорока километрах от Штутгофа.

В ночь с первого на второе января эсэсовцы разбудили меня и ещё нескольких товарищей из оружейной команды. Нам приказали немедленно идти в мастерскую и как можно скорее погрузить оружие в два больших военных грузовика. Грузить надо было русские винтовки, которыми фольксштурмисты собирались защищать город Бромберг (теперь Быдгощ). Офицеры оружейной команды, так же как и солдаты вермахта, приехавшие на машинах за винтовками, были совершенно пьяны. Мы с немалым удовольствием отправили непристреленные и неотремонтированные винтовки героическим фольксштурмистам Бромберга, которые вскоре без всякого сопротивления сдали этот крупный промышленный и торговый центр.

Крематорий по-прежнему работал круглосуточно. Костры за колючей проволокой пылали день и ночь. Почти никто из заключённых не работал, так как объекты за пределами Штутгофа были закрыты, и рабочие команды одна за другой возвращались в лагерь, покрытые вшами, измученные до последней степени.

Ускоренными темпами продолжалась эвакуация дорогостоящего оборудования, и в то же время в лагерь непрерывно прибывали всё новые станки и машины. Даже в эти критические минуты нацистская машина действовала в строгом соответствии с разработанной когда-то программой.

21 января в лагере прекратились все работы. Прекратила работу и оружейная команда. Мы поняли, что нас собираются эвакуировать.

22 января нам сообщили следующее: каждый, кто может пройти не менее тридцати километров в день, должен доложить об этом старосте блока. Мы долго сидели и прикидывали так и этак. Что разумнее? Эвакуация означает смерть — это мы все хорошо понимали. А с другой стороны, нацисты уж наверняка постараются уничтожить всех оставшихся в лагере заключённых. Мы принимали то одно решение, то другое, и так до бесконечности. В конце концов около двух десятков датчан решили остаться. Кроме того, с десяток датчан ещё не вернулось из Розенберга, куда их послали с рабочей командой.

Вечером нас построили. Вся территория лагеря была покрыта толстым слоем снега. Стояли сильные морозы, но ветра не было. Датчане должны были идти вместе с 8-м блоком — в физическом отношении это были два самых сильных блока. Мы стояли и ждали. Стояли уже несколько часов. До нас доносился отдалённый грохот орудий. На этот раз он был ближе, чем обычно.

Потом нас загнали обратно в бараки. Мы снова раскрыли рюкзаки и вытащили одеяла. Прошло 23 января, потом 24-е. Всё оставалось по-прежнему.

И вот наступило 25 января. Всех, кто изъявил желание эвакуироваться или был отобран старостой блока, выстроили на главной лагерной улице. Во многих блоках не осталось ни одного человека, отказавшегося от эвакуации. Нам роздали по кусочку хлеба, кусочку сыра величиной со спичечную коробку и по крошечному кусочку маргарина. Это был весь наш походный паёк. Почти все заключённые съели и хлеб, и сыр, и маргарин ещё до того, как вышли из лагеря. Мы, датчане, оказались в несколько лучшем положении. Нам только что принесли посылки от Красного Креста; содержимое этих посылок мы запаковали в рюкзаки, которые были почти у всех датчан. Незадолго до этого заключённые обчистили склад военных рюкзаков, и мы выменяли у них рюкзаки на хлеб.