Месть «Голубой двойки»

Раз уж я начал говорить о праздниках, не могу умолчать и о том, как прошел для меня День Красной Армии. Начну издалека. Еще когда я работал на заводе «Жиртрест», рядом с нами в общежитии жили девушки, приехавшие из других городов. Учили нас, чувашей, говорить по-русски, шефствовали над нашей холостяцкой комнатой. Хорошие были девчата, но особенно нравилась мне одна, Зоя Наумова. Она была очень веселая и в то же время серьезная, много знала. Я изо всех сил тянулся к ней, счастлив был выполнить любую ее просьбу. Помню, Зоины подружки даже злоупотребляли этим: то попросят меня от имени Зои в мороз наколоть и принести им дров, то поздно вечером пошлют за кипятком в кочегарку. А я, конечно, безропотно все делал. Потом девушек переселили в другое здание, но я и там бывал при каждой возможности. Наступило Первое мая. Мы тоже все пошли на демонстрацию, правда, без Зои. И вдруг над площадью низко-низко пролетел самолет, разбрасывая праздничные листовки. Я забыл обо всем на свете, видел только самолет и летчика. После демонстрации со всех ног бросился в общежитие, к Зое, чтобы поделиться с ней своими впечатлениями. Но увы, мой восторженный рассказ был принят довольно холодно, к тому же в комнате находились незнакомые мне парни. Глубоко обиженный, я распрощался и больше уже не заходил туда. Назло Зое — и особенно ее новым знакомым — я теперь все свободное время проводил на аэродроме и в мастерских, еще усердней стал заниматься в планерном кружке. Зоя мне нравилась по-прежнему, даже больше чем раньше, но объясниться с ней я не отваживался и только издали незаметно следил за ней глазами. На работе и в учебе я старался вовсю. Мне хотелось стать лучше, умнее, чтобы она сама все это заметила, оценила. А через год друзья провожали меня в летную школу. Пришла на вокзал и Зоя. Правда, держалась она в сторонке, но когда поезд тронулся, уже на ходу крикнула: «Федя, я верю, ты обязательно будешь летчиком, желаю успеха!» С тех пор я ее не видел, но в моей памяти она жила все эти годы.

Так вот, 23-го февраля, только я успел вернуться на аэродром после очередного ночного вылета, подбегает посыльный и говорит:

— Товарищ капитан, вас вызывают в штаб.

— Хорошо. Сейчас иду, — отвечаю. И, выключив моторы, зашагал как усталый медведь — в полном летном обмундировании, в унтах — по снежному полю в сторону землянки. В штабе получил приказ: срочно перебросить 28 летчиков на тыловой аэродром, в город, в котором живет Зоя, моя первая, почти детская, наивная любовь. Сразу нахлынули воспоминания.

И хоть сильно устал я в этот день, но когда мы прилетели, ноги сами понесли меня к Зонному дому. Меня встретил невысокий приветливый старичок, очевидно, ее отец. Он рассказал, что Зоя замужем, что у нее уже двое детей, работает она в Доме культуры и сейчас как раз находится там. И вот уже я шагаю к клубу. Народу там — полным-полно, все внимательно слушают доклад, посвященный Дню Красной Армии и Военно-Морского Флота. Бывают же такие совпадения: еще и суток не прошло, как я был на фронте, бомбил врага, а сейчас сижу в клубе, в тылу, среди мирных жителей и вместе с ними слушаю доклад о подвигах фронтовиков. Зою я отыскал только в конце вечера. Казалось бы, много о чем есть поговорить. Но чувствовалось, Зою не особенно радует эта встреча. Мы постояли у ее дома, перекинулись несколькими ничего не значащими фразами и вежливо распрощались. Я даже не рассмотрел как следует ее лица — оно было в тени. Но это и к лучшему. Пусть в моем воображении она всегда останется той большеглазой веселой девушкой, которую я знал когда-то. В тот вечер у меня на душе было и грустно и светло. Жаль, конечно, что Зоя так холодно встретила меня. И в то же время я всегда буду благодарен ей: ведь первая любовь не забывается…

Вот и февраль на исходе. Уже восемь месяцев мы защищаем свою родину от фашистских оккупантов. На Северо-Западном фронте, несмотря на все старания немцев, им так и не удается продвинуться вперед. На наших летных картах линия фронта представляет собой как бы мешок с горлышком под Старой Руссой. Немцы стремились расширить узкую горловину, то и дело подбрасывали свежие силы, подтягивали резервы. И если им до сих пор не удавалось добиться своего, так немалую роль в этом сыграли и мы, летчики. В последнюю ночь февраля мы поработали особенно усердно. Как сообщила позже разведка, мы уничтожили более 30 самолетов противника, множество солдат и офицеров, несколько спецмашин, за что получили благодарность от командующего фронтом.

Но в начале марта погода резко ухудшилась, уже нельзя было ночью вылетать на бомбометания. Зато мы теперь чаще стали бывать у партизан. Доставляли им продукты, боеприпасы, обмундирование, как-то даже подкинули четыреста пар лыж. До чего же партизаны были довольны тогда — ведь зима, бездорожье. Вывозили мы на Большую землю и раненых из партизанского края. У нас была тесная связь друг с другом. Мы часто бомбили немцев по указанию и сведениям партизан, и не было для нас дороже похвалы, чем получить от них подтверждение: цель поражена точно.

Многие встречи с партизанами сохранились в памяти и по сей день. Это были на редкость смелые, мужественные люди, постоянно рисковавшие жизнью. Мы преклонялись перед их каждодневным, каждочасным подвигом — ведь нелегко воевать в тылу врага — и старались особенно тщательно выполнять задания, связанные с помощью партизанам. Перелетев через линию фронта, мы снижались в заданном районе и давали заранее согласованные сигналы. Если сигналы совпадали, на земле зажигались костры в виде конверта или треугольника. И у нас теплело на душе: мы представляли себе обросших бородами людей, которые целую ночь простояли на морозе, в снегу, с неослабевающим вниманием прислушиваясь к шуму моторов, ожидая посланцев с Большой земли.

Местность не всегда позволяла произвести посадку, и тогда мы выбрасывали парашютистов или груз в специальной упаковке. И вот уже опять кругом кромешная тьма, сигналов как не бывало — все до одного костра потушили заботливые руки. Невозможно описать все пункты, куда мы летали к партизанам. Особенно был известен в тех краях один из руководителей партизанского движения — товарищ Герман. Иногда в задании так просто и писалось: «Герману», а мы-то уж хорошо знали, куда вести самолет. К сожалению, мне так и не удалось лично повидаться с этим мужественным человеком, но заочно мы знали друг друга неплохо. Нередко целые немецкие гарнизоны громили мы по партизанским данным, поддерживали их с воздуха по особой согласованности — «нужде». А нужда, была у всех у нас одна — уничтожать врага.

Однажды мы получили приказание: выбросить небольшую группу десантников с особым заданием. Поручили это задание экипажу Григорьева. Экипаж был вполне подготовлен для такого полета. Штурман Васильченко хорошо знал свое дело, да и сам Григорьев летчик неплохой, не раз летал ночью. Правда, погода была неважная: низкая десятибалльная облачность и, снегопады. А какова погода по маршруту, о том мы имели совсем скудные данные, одни только предположения. Но несмотря на это, экипаж Григорьева с десантом на борту вылетел на цель. Через некоторое время экипаж передает: «Возвращаюсь обратно из-за плохой погоды».

И, не выполнив задания, произвел посадку обратно на свой аэродром.

Но тут пошли звонки из штаба командующего: «Почему вернулся? Ведь особое задание. Надо в Москву докладывать. Надо любой ценой выполнить» и т. д. Наш командир Родионов докладывает, что нет погоды по маршруту, что облачность до самой земли, и потому никак невозможно выбросить парашютистов. Они разобьются о землю. Но звонки не прекращались, требовали немедленно повторить полет.

На сей раз наш Родионов решил послать более сильного летчика, командира отряда Федора Локтионова со штурманом Михаилом Скорыниным. Но и экипаж Локтионова вернулся обратно, не выполнив задания. Причина та же: отвратительная погода. И снова пошли звонки из штаба в еще более резкой форме: требовали немедленного вылета на цель. Что остается делать нам, летчикам, — повторить приказание и выполнить его. Теперь выбор пал на мой экипаж.