Страница 24 из 76
Ну спрашивай же, старче!
— Написана грамотка по синему бархату. Не прочесть этой грамотки ни попам, ни дьякам, ни ученым мужикам. А девка глянет — ясная да красная, так враз ту грамоту и спалит.
— А это, дедушка, синее небо со звездами и созвездиями!
Крякнул старик:
— Ну а девка кто?
Но проснулся в душе у Ирины вечный запал противоречия. На три вопроса ответила без ошибки, четвертый лишний! Сколько можно?
— А девка, дедушка, по-моему, это… я! Посмотрите, какая я рыжая, чем вам не ясная да красная?
— Смела! — восхитился старик. — Никак за саму зореньку утреннюю себя почитаешь?
— А что, не гожусь?
— А коль гожа, так ступай в огонь!
И он, с силой совсем не старческой, подхватил ее на руки и понес к костру. Вот тебе и на! Вот тебе и добрые намерения!
— Зачем! Как!
— Да вот так!
Ирина попыталась вырваться, однако всех ее чемпионских сил не хватило на то, чтобы справиться с этим пожилым человеком. А может, и не человеком вовсе. Может, и вправду был он повелителем леса и владыкой огня?
А ее, выскочку, решил принести в жертву? Как жертвенную овечку. Агнца. Рыжего барана!
Сжатая его руками, как тисками, она с ужасом смотрела вниз, на полыхающие угли, на этот огромный мангал, на который должны ее швырнуть.
Колыхались от широких шагов полы длинного балахона, в который был одет старик, и Ира увидела, что владыка бос.
И ступил этот ночной властелин, не боясь обжечься, прямо в тлеющие угли. Прошелся по ним поперек костра вместе со своей сопротивляющейся ношей. Ступал он мелко, с силой втаптывая подошвы в раскаленную землю.
И осталась за ним в огне темная дорожка, которая при порыве свежего ветерка опять заполыхала красным.
— Ну что, заробела? — ухмыльнулся он в бороду. — То-то же, девка неразумная. Кто похвалится — тот спохватится. Похвалишься, когда люди похвалят.
Опустил он девушку на землю по ту сторону костра, не причинив ей зла. И ничего больше не сказал, только провел жесткой ладонью по ее золотым кудрям.
— Ого-го, други! — кинул он клич, и тут же отовсюду с посвистами да покриками повыскакивали мужчины и женщины, молодые и старые, иные даже с детишками, но все как один — босиком.
И каждый проплясывал по огню свой собственный, непохожий на прочие, танец, пока зверолюди вокруг игрища ритмично приговаривали:
Ирине стало завидно.
— А я что, рыжая, что ли! — глупо-преглупо воскликнула она. Видно, исчерпалось все ее соображение разгадыванием загадок, да остатки ума испуг отшиб.
Быстро скинула подпаленные кроссовки, стянула носки, закатала джинсы на всякий случай: ногами-то рискнуть не жаль в такую ночь, а без штанов все-таки не походишь!
Страх исчез: перебоялась, пока старик ее держал. Остался только азарт, да еще вера в чудо.
И ступила уже не Ирина Первенцева, а сказочная «девка ясная да красная» на пламенеющий узор.
Больно не было ни капельки. И снова, откуда ни возьмись, снизошло вдохновение. Она выкинула дикое, первобытное замысловатое коленце, но тут же боль в местах переломов дала о себе знать. Однако Ирина не остановилась. Ее уже «несло».
Ведь она была Овном, человеком огня! И теперь попала точнехонько в свою стихию. А горячая волна поднималась от ступней к коленям и выжигала, уничтожала немощь и болезнь. Поток наслаждения собственной силой и всемогуществом поднимался выше, к самому сердцу, а потом прилил к пылающим щекам.
Всяк достоин счастья — даже злой.
Как это ново!
Как это на первый взгляд несправедливо, а на взгляд иной, высший — все-таки… правильно! Не справедливость это, а милосердие. И любовь!
Может, и не стало бы вообще недобрых людей на свете, если б у каждого вдосталь было счастья-доли? Некому было бы завидовать, некого было бы ненавидеть!
Принять этот высший взгляд на мир — значит овладеть высшей силой.
…Будьте же счастливы все, добрые и злые, сильные и слабые, удачливые и невезучие, здоровые и больные!
Пусть волшебный огонь выжжет, вытравит все ваши недуги и беды! И останется у каждого только светлое!
Она не произносила этих слов вслух, а вкладывала их в движения. Тело слушалось и радовалось пляске, будто и в помине не было никаких травм и переломов.
И Ирина была уверена, что окружающие — и люди, и звери, и сам лес — ее понимают.
— Гожа! Гожа! — подбадривал старик.
И она, довольная, ответила в лад ему:
— Прав ты был, дедушка! Похвала дороже похвальбы!
Он снова шагнул в огонь и составил Ирине пару.
Немыслимое, колдовское получилось па-де-де! Седой да рыжая, старый да молодая, точно встретились Зима и Весна.
В конце старик снова подхватил ее на руки и поднял, силач, высоко над своей убеленной сединами головой.
Хорошо! Высоко! Только немного грустно…
Если б вот так же носил меня на руках мой Володя!
Но Ириной грусти не дали разрастись: едва ее ноги опять коснулись земли, сразу же, словно нарочно в честь вновь посвященной, грянула хвалебная, уже не сумрачная, а утренняя песнь:
Всем раздали по зажженной от костра свече, и потянулась процессия на восток, к опушке, туда, где уже разгорался другой огонь, небесный.
И когда посветлел край неба, все протянули свечи к горизонту, чтобы ночное пламя соединилось с дневным.
А белая корова склонила к Ириному уху свои золотые рога и прошептала:
— Желание загадай, не забудь! Все, что захочешь, исполнит красное солнышко.
Да ведь это Буренка из детской сказки о Крошечке-Хаврошечке! Не смогли с ней справиться подлые Одноглазка, Двухглазка и Трехглазка!
«Спасибо тебе, Буренушка, за мудрый совет!» — подумала девица ясная.
Желание было наготове, только ждало, чтоб его произнесли вслух. И губы сами собой выговорили словосочетание, затверженное еще в школе на уроках истории и литературы:
— Владимир Красное Солнышко.
Но подразумевался при этом, конечно, вовсе не древний великий князь, ставший героем былин…
Глава 4
ШТРАФ, ГРАЖДАНОЧКА!
Утренний город. Прохлада, безлюдье. На улицах еще почти нет движения: мчи — не хочу!
Но Ира мчаться и не хотела. «Хонда» катила по Москве непривычно медленно.
Да и маршрут… Вместо того чтобы нестись, как обычно, по прямой, срезая углы и пересекая дворы, Ира сделала непонятный крюк — не прямиком из Сокольников в Перово, что было бы рукой подать, а через центр, через Садовое кольцо. Да и по кольцу-то уже второй круг объезжала…
Удивлялась, наверное, быстроходная Мотя: что это случилось с хозяйкой? Не заболела ли?
И почему она настойчиво проезжает мимо места той страшной аварии? Казалось бы, этот участок Садового не может вызывать у нее радужных воспоминаний. Или ее, точно преступника, тянет на место преступления?
А может, просто бессонная ночь так сказалась, усталость, переутомление?
Никакого переутомления Ира, однако, не чувствовала: и тело и голова были легкими и свежими. А вот бессонная ночь, ночь чудес… была ли она? Или все только пригрезилось?
Да нет, остались вещественные доказательства. Подпаленные пятки кроссовок. Черные следы угольков на джинсах. А главное — наполовину сгоревшая свечечка, с которой огнеходцы встречали зарю.
…Наверное, если сжечь ее до основания, желание как раз и исполнится…